Каков вопрос, таков и ответ. А она смелая! Гуляет! Ну-ну!

– не страшно?

Она выпустила дым, посмотрела под ноги:

– Страшно! – и снова посмотрела на меня. В ее глазах я увидел и недоверие, и ансмеш5у, и страх и вызов. Я подхватил этот вызов:

– Давай гулять вместе! Если не боишься.

Она помедлила. Подняла голову к беззвездному, затянутому тучами небу:

– Ну, давай вместе! Все-таки одной страшнее.

– А меня не боишься? – поддразнил я ее настороженность. Но не похоже было, что она жалеет о сделанном. Да и куда ей деваться! У нее точно то-то случилось.

– Боюсь. Но ведь ты же не уйдешь, верно? – она сильно сжала сигарету. В безвыходной ситуации девочка – ночь, тишина, никто не поможет, если я вздумаю поиздеваться над ней. Я усмехнулся – не вздумаю. Ей повезло, что не нарвалась прежде на какую-нибудь сволочь. Неплохо бы выяснить, что толкнуло ее ночью на улицу. Одну.

– Верно, не уйду! Мы же договорились гулять вместе.

Она вся сразу как-то повобралась. Видно решив, что это начало ее неприятностей (или продолжение, откуда уж она там идет). Собственно, она практически полностью в моей власти, на моей стороне грубая сила. Но я не собираюсь этой силой пользоваться, ей нечего бояться. Я хотел было сказать что-нибудь, успокоить ее, но не стал – не поможет. Скорее испугает еще больше. И я спросил:

– А почему ты гуляешь ночью одна по городу? Согласись, ведь странно?

Ответ был неожиданным:

– Но ведь ты же гуляешь ночью один по городу! И не странно!

Она показала коготки. Ладно, не буду больше ее травить, ей и так не сладко. Хотя, при таких ногах она может здорово за себя постоять!

– Ноя не девушка, и я не боюсь!

– А я в гости ходила, а провожать некому!

Она сказала это очень вызывающе, и я сразу почувствовал – врет! Не в том дело, да и не ходят из гостей глубокой ночью. А если и ходят, она все равно врет. Интересно!

– О`кей, – кивнул я. – А как тебя зовут?

– Марина, – она нерешительно кашлянула. Снова врет. Не называют первому встречному настоящего имени. А я вот назову:

– А меня Вячеслав.

– Слава значит! – усмехнулась она: – здорово. Слава. Как Бутусов. Нарвется тебе «Наутилус»?

Я улыбнулся и кивнул. Рокерша – и это здорово!

– А куда мы идем, Вячеслав?

– Не знаю. Прямо. Марин, ты не мерзнешь?

На самом деле начал мерзнуть я сам…

– Да вроде ничего! Хотя есть маленько! А что ты предлагаешь?

– Да здесь… – я огляделся, – вот за углом, есть ночной бар. Может, зайдем? – я нащупал жесткие бумажки в кармане джинсов, и решил, что могу себе позволить согреть девушку стаканом спиртного. Марина пожала плечами:

– Пойдем!

Вот и отлично. Я еще раз окинул взглядом ее ноги – какие вызывающе привлекательные! Из тех, которых хочется бесконечно касаться. Может, до этого еще дойдет? я бы очень даже… представилось укоризненное лицо Ники. Да что, я ничего особенно плохого не подумал! Мне не в чем каяться. А сейчас мы посидим в баре, выпьем чего-нибудь, и согревшись, эта несчастная очаровашка расскажет мне, что толкнуло ее искать приключений на круглую попу с незнакомцем, который мог оказаться кем угодно. А может и не расскажет. Это неважно. Мне все не так уж важно. Как в песне «Мумий Тролля». Но он здесь ни при чем.

Через полчаса мы напивались джин-тоником в баре «Анжелика», и у меня начинала туманиться голова. Зеленоватые глаза моей новой знакомой блестели, она облизывала губы, и меня сильно тянуло ее поцеловать. Я все порывался назвать ее Кариной, но вовремя прикусывал язык. Еще через полчаса мы уже не особенно соображали, что говорим, хотя еще неплохо держали себя в руках. Я откровенно скользи взглядом по стройной фигурке Марины, но мысли уплывали в другом направлении. Не Марину я хотел бы целовать сейчас, не к ее ногам упасть. Горечь не таяла, лишь все больше отравляла мне душу, и я четко понимал, что снов вхожу в запой, и чем все это может закончиться, но честно говоря, мне было все равно. Росло желание целовать собутыльницу, целовать до крови, до боли, чтоб она кричала, и весь мир летел к черту! Только бы заглушить невыносимую любовь!

Неожиданно для себя я ощутил странное доверие к этой пьяной рокерше. И ей, в общем-то первой встречной, я рассказал о том, что меня бросила любимая, и я гуляю с другой, а сейчас хочу Марину, и при том еще и пытаюсь быть счастливым. Девушка ответила, что это глупо, я ведь все равно так и буду мучиться, и девчонку свою мучить зря, так что лучше мне сразу и честно во всем признаться. Как и сделал ее парень, сказав, что любит ре ее. А другую, и даже дружит параллельно с Мариной. Но он раскрылся не сразу, сволочь, а сначала дал себя полюбить. Привязал к себе, а потом убил таким сообщением. И она, не зная как быть, отправилась ночью на улицу, да и встретила меня. И не надо мне делать своей девушке так больно, как досталось ей. Не надо превращаться в сволочь, обманывая кого-то, в первую очередь себя!

Она все правильно говорила. И я, не думая о деньгах, заказал еще «отвертки». Себе и Марине. Две несчастные, брошенные души заливали свое горе. Все просо. Да, все очень просто.

Поздним утром, даже скорее днем, меня разбудил телефон. Он разорвал мутную пелену сна, выдернул из забытья. Я с трудом разлепил веки. Все события прошлой ночи пронеслись передо мной чередой каких-то нереальностей. Довел Марину до дома, приставал в подъезде, она вывернулась из рук и исчезла. Дикая ерунда. Не хотелось не видеть, и не слышать никого. Вопил телефон. Снова болела голова. Проклятое похмелье живо дало мне понять, что я и в самом деле в духе прошлой жизни напился с первой встречной-поперечной, вместо того чтобы спать, а сейчас сидеть на лекциях. Очень жаль, что нет заочного, а то бы перевелся! Телефон все еще звенел невыносимо.

– Да! – хрипло каркнул я в трубку. И радостный Никин голос запел соловьем:

– Привет, солнце мое, почему не в универе? Я туда заходила, тебя там не было! Ты не заболел? Или просо на все забил? Тогда я приду. Жди!

– Давай, – я повесил трубку. Неожиданно меня разозли ее голос. Это испугало меня – первое, что происходит пред тем, как я остаюсь без девчонки. А я не хочу быть один! «На все забил»! я мрачно усмехнулся – знала бы ты, Никуля, как именно я забил. Не вернуться бы к кошмарам запоя, а то и наркоты… я снова закрыл глаза, и упал на постель. Я был даже не раздет. Фигня. Ника придет не раньше, чем после обеда, значит еще есть время поспать, придти в себя. Ох, я и мудак! В воображении возникло улыбающееся лицо подруги, и я почувствовал себя последним гадом. В самом деле, Марина права, нельзя Нику обманывать! Я же не люблю ее! Старюсь быть счастливым за ее счет. Ну, сегодня я поиграю в счастье, ну завтра, ну полгода, а потом-то что? Ника привяжется ко мне окончательно. Я объяснюсь с ней в нелюбви, она расстроится, и я останусь подлецом. И не только для нее, но и для себя! Нет, лучше покончить с этой нехорошей историей, пока еще не поздно! А я останусь один, сопьюсь, и тихо сгину…

Через два часа трижды пропищал звонок. Ника! Глубоко вздохнув и на ходу приглаживая волосы и подбирая слова, я решительно направился к двери. Надо хоть раз проявить твердость!

Ника предстала передо мной сияющая и прекрасная, как моя любимица Синди Кроуфорд. Сразу повисал на шее:

– Я так соскучилась!

Во мне зашевелились мелочные мысли – а может не стоит порывать с ней? Может, лучше оставить все как есть? Чем плохо идти с ней по улице, и ловить завистливые взгляды прохожих? Целовать ее ночами, и спорить над смыслом совместно прочитанной книги, сидя на лавочке в парке держать горячую ладошку… а если прогоню ее, то что – снова пить, мучаться и думать только о Карине, сгорая изнутри? Только это мне и останется! Я почти уже сдался, когда вдруг снова вскинулась во мне решимость – нет, нельзя чтобы это так и тянулось! Во всем идти до конца!

Я начал:

– Ника… ты знаешь, Ника, я… – и вдруг сказал совсем не то, что хотел. Я дезертировал, уткнувшись в папоротниковые джунгли ее волос:

– Я люблю тебя!

В конце недели отправился домой, к маме и братишке. Они встретили меня бурно, мама обнимала меня и вздыхала, а Гордей радостно приплясывал, как туземец вокруг пальмы. Оказалось, мама напекла пирогов, в надежде на мой визит, и мы, шумно радуясь друг другу ели их еще горячими. Мама все беспокоилась и хлопотала, то и дело вскакивая. Такая маленькая, хрупкая, начавшая седеть… Боже мой, мама, родная, золотое существо!

– Да ладно, мам, сиди, ну что ты, сиди1 – пытались мы с Гордюхой успокоить ее, но она только шумно вздыхала, и продолжала свои нежные заботы. А я смотрел на нее, на счастливую рожицу Гордика, и думал – какое же это счастье – дом! Не просто квартира, где каждая вещь, сам воздух имеют родной запах, и все привычно и мило душе! Когда я жил здесь с мамой и братишкой, я готов был выть с тоски. Раздражали эти стены, вид из окна, забота матери, липучка-братишка! Я жаждал свободы! И вот, когда я получил желаемое, распробовал его, меня с ужасающей слой потянуло домой, к моей комнатенке. Захотелось спрятаться от всего, уйти, укрыться в привычном мирке, и не видеть никогда и ничего, кроме мамы, четырех стен, которые я делил с надоедливым, беспокойным мальчишкой, да скучного пейзажика за окном. Ах, как и мне захотелось все это вернуть! И даже сейчас, когда я казалось совершенно привык самостоятельной жизни, и отсутствию того, чем жил до 17 лет, я снова хочу оставить беспокойный, гудящий мир студентов, и никогда не покидать тихого угла. И какая тоска, что это невозможно! Какая тоска…

После пирогов мама снова отправилась на кухню, а мы с братом убрали посуду и ушли в нашу комнату. Гордей перекроил ее на свой вкус, переменил обои, снял мои плакаты и разбросал повсюду свои вещи, но когда сюда входил я, она снова становилась нашей. Некоторые мои книги, коллекция машинок по полкам – все, что осталось прежним. Да еще увлечение русским роком, преданное ему в наследство от меня.

Я повалился на любимый диван, и ощутил тихое счастье. Я – дома! Как хорошо, Боже мой, как спокойно! Гордей растянулся рядом, и принялся очень серьезно и беспокойно делиться своими важными делами и открытиями, самыми главными в 15 лет. Он ведал мне свои мысли и переживания, а я тихо улыбался, узнавая себя. Все то же. Разве что в любви он куда более удачлив. Но честное мальчишеское сердце озадачивает то, что как ему кажется, Лера любит его больше, чем он ее. Он считал это несправедливым, ведь выходит, что она получает от него меньше, чем отдает сама. Святая простота, будь счастлив, что ты не одинок в своей любви, и тебя не терзают равнодушием! Бываешь в грязных подвалах, поддаваясь искушению «блатной жизни», и беспокоишься о справедливости любви! Так пусть же тебя всегда любят те, кого любишь ты! Что может быть важнее?!

Вечером мы пошли гулять вместе. Просто бродили по улицам и болтали о том – о сем. Потом отправились на площадь Ленина, где как всегда, шаталась молодежь. Потолкавшись там, то и дело натыкаясь на знакомых. Я встретил одноклассников, они сразу предложили мне водяры, я – отказываться, они – настаивать. Совсем не хотелось, но пришлось. Гордей побежал звонить подружке, и скоро вернулся расстроенный и злой. На все мои вопросы только отмахивался: «Потом скажу!» Компашка стала и ему совать рюмочку, но я бы ни за что не позволил! Не хватало еще такому салаге водки! Я, конечно, не так наивен, чтобы думать, будто он не пьет без меня, но чем меньше – тем лучше! Чуть погодя я позволили-таки ему стопарик, упрямо считая, что и этого много. Не будь я уже слегка «того», я бы постеснялся категоричности. Себе я позволял и напиваться «в полный вперед», и накуриваться до одури, и шататься по подвалам до рассвета. Но Гордею незачем ходить по моей кривой дороженьке, он успеет наделать и своих ошибок!

Пошатавшись с приятелями по площади, посидев в лесочке, проболтав обо всем, о чем можно, я решил, что братцу пора домой, и стал намекать ему на это. Но у него был такой неспокойный, расстроенный вид, что я не решился настаивать. Явно с Лерой разговор вышел не из приятных.

Становилось все скучнее, тем самым еще раз доказывая, что в компании больше трех человек хорошо только первые полчаса. Потом она превращается в кучку людей без общего интереса. Дух компании исчезает. Я решил, что пора уходить. Кое-как отделавшись от них всех, мы с братом пошли домой. Сначала молчали и курили, потом Гордей тихо начал:

– Слав…

– Да?

Я уже знал, что он скажет, и что отвечу я.

– Я тебе сказать хотел… Ну, если тебе еще надо, насчет Лерки.

– Конечно, говори! Ругалась, да? – посочувствовал я.

– Да не то чтоб ругалась, она обиделась, что я ее на тебя променял! А ведь и правда так, видишь какая жертва! – невесело улыбнулся он. – Она ведь хотела, чтоб мы гулять пошли, ну там на дискач, и еще там… а я ей звоню и говорю, что ты приехал, и я с тобой гулять иду.

– А раньше бы предупредил девчонку, знал же.

– Ну, это еще неточно, я думал, ты с друзьями, а я к ней. Теперь че, я думал, она поймет, как человек. Эх, девчонки! – вздохнул он, а я едва не рассмеялся. Много он понимает в девчонках! Да и я тоже.

– Они такие! То даже на гадость глаза закроет, а то на мелочи крысятся!

– Ага, вот-вот! У тебя Ника тоже так? – он несколько оживился.

– Да, бывает! То вроде все нормально, а потом как обидится, и даже непонятно, на что? Вот надуется и все! я и так, и эдак, а она сидит такая неподступная, жуть!

Мне вдруг стало весело. Даже не знаю, почему. Близился рассвет, свежело и холодало. Кайф!