Диана устроилась в большом кресле, рядом с горячей батареей, уперлась в нее ступнями и почувствовала, что начинает согреваться.

– И кофе… – жалобно попросила она. – Полцарства за большую-большую чашку горячего кофе.

– Слушаюсь, мадемуазель, – отозвался он с кухни. – Не желаете ли чего откушать?

– Костя, ты с ума сошел! На мне еще минимум три лишних килограмма, а то и все четыре.

– Да? Ты серьезно? Должен сказать, что они довольно удачно на тебе расположены.

– Глупости! Никто не любит толстых женщин!

– Глупости! – сказал Костя, внося поднос с бутербродами и бутылкой коньяка. – Девяносто пять процентов мужчин любят толстых женщин. А остальные пять – тоже любят толстых женщин, но тщательно это скрывают. Так, сейчас принесу лимон…

– А я помою руки… Где у вас тут моют руки, сударь?

– Выйди в коридор – не заблудишься. Справа не то, что тебе нужно, а слева – то.

– Откуда ты знаешь, что мне нужно?

– Ну тогда и справа, и слева – то, что нужно. Кстати, полотенца чистые.

– Значит-таки, готовился принимать гостей, обманщик?! – крикнула она из ванной.

– Каюсь!

– Принимается!

Проходя обратно в комнату, она увидела в прихожей телефон с длинным проводом и почему-то с волнением подумала, что во время их ночных разговоров, а болтали они иногда до поздней ночи, он говорил с ней уже лежа на диване. Эта мысль подействовала на нее возбуждающе, и она, усмехнувшись про себя, решила, что если так и дальше пойдет, придется просто спасаться бегством. Совершенно без повода, если, конечно, не считать поводом ее приход в холостяцкую квартиру, в ней опять появилось что-то, напоминающее сжатую пружину. Конечно, она понимала, что насилия с его стороны просто глупо ожидать (О чем это вы, мадемуазель? Что за странные мыслишки приходят к вам в голову? Кто в этой комнате подумал о насилии?), но эта внутренняя напряженность… Он был напряжен так же, как и она… Точно! Интересно, можно ли его спровоцировать? (На что, мадемуазель? Вас-то уже и провоцировать не надо! Что бы подумала ваша мама, если бы она могла читать мысли? Мысли-то у вас, как у мадам, мадемуазель, честное благородное слово. И это еще мягко сказано! Насилие… Чушь! Вас просто невозможно изнасиловать – вы не будете сопротивляться.)

«Стоп, – сказала себе Диана. – Это еще что за штучки. Точно, Маруська возомнила. Он и целовал-то меня только в щеку. Так что без глупостей. Тоже мне – Клеопатра. (Сейчас выпьешь коньяку и запоешь по-другому.) Пошлая, распущенная девчонка!»

Костя налил в рюмки золотистый коньяк и передал одну Диане.

– За что пьем? – спросила она, устраиваясь поудобнее. Костя пожал плечами.

– Давай просто выпьем за этот вечер. За тебя. За то, что мы с тобой сидим здесь, в тепле, а за окнами уже вьюга. – Он внимательно посмотрел на нее. – Выпьем за то, чтобы в нашей жизни не было одиноких вечеров. Прозит!

Они соприкоснулись рюмками, тихо звякнул хрусталь.

– Прозит!

Коньяк был крепким, и у Дианы из глаз брызнули слезы.

– Ой! – вскрикнула она.

– Лимон! Лимон бери! – посоветовал Костя. – Он с сахаром!

От лимона стало легче, а от коньяка – теплее.

– Теперь поешь, – приказал Краснов. – Пить ты не умеешь и на голодный желудок будешь буянить. Колбаса хорошая. – Он усмехнулся кривовато. – Специальная партийная колбаса.

Диана решила не ломаться и впилась зубами в удивительно вкусный, после коньяка и лимона, бутерброд. На кухне забурчал чайник. Диана представила себе белую струю пара, бьющую вверх, подпрыгивающую горячую крышку и окончательно согрелась.

Костя принес горячий кофе, и некоторое время они ели молча, бросая друг на друга украдкой настороженные взгляды.

(Мадемуазель, да он вас боится! М-да… Веселое положеньице… Он – вас, вы – его… Ну с вами-то все понятно, а он… Мягко говоря, странный факт. Не хотите ли сказать, что он – девственник?! Вот уж точно будет не до смеха!)

– Ди! – сказал он, улыбаясь. – Давай я сразу поставлю точки над Расслабься, я клянусь, что не буду до тебя дотрагиваться, пока ты сама этого не захочешь. Держишься ты, конечно, героем, но, по-моему, трусишь, как заяц.

(Браво! Он ждет, что ты прыгнешь ему на колени!)

– С чего ты взял? – она проявила выдержку и не подавилась от неожиданности. – Я что, выгляжу как-то не так?

– Выглядишь ты превосходно. Очень румяная. Но боишься. А мне не хотелось бы, чтобы ты меня боялась.

– Ну вот что, Краснов, могу тебя заверить, что на сексуального психопата ты не похож.

– Согласен. Для того чтобы относиться к тебе как к очаровательной женщине, вовсе не надо быть сексуальным психопатом. Достаточно просто быть мужчиной.

– Опять читаешь мне лекции?

– Вот уж нет, Ди! Просто хочу, чтобы ты знала: вне зависимости оттого, что я думаю и о чем думаю, все зависит только от тебя.

– Интересно, а о чем ты думаешь?! (Мадемуазель, это – провокация!)

– Я думаю, – сказал он, и Диана увидела в глубине его глаз тот же отблеск, тот же клубящийся черный дым, что и во время их первой встречи, – я думаю о том, какой у тебя нежный рот. Яркий и нежный. Как хорошо было бы коснуться его губами. Вначале чуть-чуть. Потом поцеловать его, а когда он чуть приоткроется, и я услышу твое дыхание и почувствую твой горячий, быстрый язык… Продолжать?

(М-да, мадемуазель… Похоже, мне уже недолго вас так называть. Ну чего ты молчишь, тебя же спрашивают?)

– Если тебе интересно, то, как понимаешь, я знаю что такое целоваться.

– Я догадываюсь. Но это только малая часть того, о чем я думаю. Мне продолжать?

(Ну? Решайся! Имей только в виду – это пока только разговоры. Вдруг он тебя действительно пальцем не тронет без твоего разрешения, трусиха?!)

– Мне даже интересно.

– Вот и прекрасно. Потом я поцелую твою шею, чуть ниже розового хитрого ушка, и ты услышишь мое дыхание, а не мой голос. Оно будет теплым, и это тепло пойдет по твоим плечам, спустится на грудь и в живот. Глаза твои прикроются…

(Ого! Похоже, мадам, простите, мадемуазель, что это тепло уже начало спускаться и без поцелуев. Вы рискуете, и вам, кажется, это по нраву!)

– …а я начну целовать твои плечи, ямку у основания шеи, ключицы. Сгибы твоих рук…

– Ты смотришь на меня, как кролик на удава, – сказала она. – Ну хорошо, убедил… Я действительно боюсь.

– Не надо. Не надо бояться, – сказал он. – Во-первых, я тебе обещал. Во-вторых, ничего страшного в этом нет.

– Я боюсь не тебя и не того, что все равно рано или поздно произойдет. Я боюсь себя.

– А вот этого, Ди, делать не нужно никогда. Бояться себя, своих чувств, своих эмоций. Неужели ты не веришь сама себе?

– Перестань, – она внезапно разозлилась. – Если бы я не боялась своих эмоций, я бы уже давно и ничего не боялась. Ты просто рассуждаешь как мужчина.

– Ну так я действительно не девочка! – улыбнулся он. – Но, поверь, прекрасно понимаю, что такое быть молодой привлекательной девушкой. Ди, не злись! Я правда догадываюсь, что вы, женщины, в этом плане совершенно на нас не похожи, и рад, что ты не всеядна. Я вовсе не хотел тебя обидеть и не смеюсь над тобой. В конце концов, каждый решает это для себя, и без ошибок не обходится. Извини, что я заговорил об этом.

– Да, – сказала она решительно. – Наверное, ты зря заговорил об этом, но если уж мы начали говорить, давай закончим. Я не стыжусь того, что я такая, как есть. Мне нравится, что мужчины обращают на меня внимание. Мне нравится, что они меня хотят. Я так устроена. Я – женщина. И никогда не смогу думать и чувствовать иначе. Я хочу любви. Сейчас, когда ты так говорил обо мне, мне было очень приятно тебя слушать. И ты прав – я боялась. И сейчас боюсь. Знаю, что надо относиться к этому проще, но не могу. Это как войти в темную комнату. Тебе странно это слышать?

– Нет. Просто я знаю, что войти в темную комнату легче, если ты уверен в том, кто идет рядом с тобой. А ты еще этого не знаешь.

Она махнула рукой.

– Женский роман у нас, а не разговор. Прости, Костя, я дура, что его начала. Принято?

– Нет. Ты не дура. И извиняться нечего. У нас с тобой прекрасный вечер, нам тепло, мы вместе, а на все остальное – наплевать. Все равно, Ди, самые главные в жизни проблемы – это твои и близких тебе людей. Их надо решать в первую очередь.

– Ты закоренелый эгоист, – она улыбнулась. – А как же судьбы мира?

Что с того, что ей хотелось разреветься?

– А нет никаких судеб мира, Ди. Есть миллиарды людских судеб. Твоя, моя, твоих родителей, моей матери. Это и есть мир. Нужно просто не делать зла и не жить за чужой счет.

– Это ты сам придумал?

– Нет. Это придумал один тридцатитрехлетний еврей чуть меньше двух тысяч лет назад.

– Да. Но за это Его распяли…

– Распяли, – согласился Костя. – Но с тех пор почему-то никто не выдумал другого рецепта, чтобы жить в согласии со своей совестью. Ты знаешь, Ди, – он подошел к балкону и, отодвинув занавески, посмотрел на кружащий за окнами снег. – Я понял, что скажу тебе это сегодня. Я хочу, чтобы ты была счастлива и всегда была рядом со мной. Ты близкий мне человек, и я хочу заботиться о тебе. Я хочу, чтобы ты родила нам ребенка. Двух. Трех. Сколько захочешь. Я хочу, чтобы мы были вместе.

Она молчала. Ей признавались в любви еще в первом классе, а он не сказал «Я люблю тебя». Он не сказал само слово – «люблю». Он словно избегал его. Но он сказал все, что в нем содержится, – раскрыл его смысл. Быть рядом, заботиться друг о друге, быть счастливыми, рожать детей.

Но ей хотелось услышать это истертое, затасканное, банальное «люблю», ведь это слово было, когда еще ничего не было. Из него возник мир.

– Я люблю тебя, Ди, – сказал он, отвечая на ее мысли. – Наверное, это надо было сказать в первую очередь. Я люблю тебя.

– Да, милый, – она говорила тихо. – И больше ничего не надо было говорить.

– Я все испортил, да?

– Нет. Ты все исправил, глупый. Я тоже люблю тебя. Но девушке нельзя говорить об этом первой.

Он сел в кресло напротив нее, и их взгляды встретились.

– По законам жанра ты должен сейчас сказать, что никому до меня этого не говорил.

– Я никому до тебя этого не говорил.

– Это, конечно, неправда, но мне почему-то хочется поверить.

– Ди, это правда. Я прекрасно обходился без этого.

– Тогда я тебе верю.

– Ты веришь, потому что это правда.

– Я верю, потому что хочу верить. Это не играет никакой роли, Костя. Я тебе верю.

Они опять замолчали.

– По законам жанра ты должен меня целовать уже пять минут назад.

– Это будет не просто поцелуй.

– Я знаю. Ты уже рассказывал.

– И ты меня уже не боишься?

– Я тебя никогда и не боялась. Я боялась себя.

– А теперь?

– Теперь – нет.

Он прикоснулся к ее губам чуть-чуть, нежно, как обещал. Они на мгновение замерли, словно перед тем, как броситься в ледяную воду, и Диана услышала в тишине гулкие удары своего сердца.

А дальше… Дальше она забыла о страхе и ничего не слышала, кроме своего и его дыхания. Он был так мучительно нетороплив.

Это было лучше, чем все, о чем она мечтала. Его губы, руки делали именно то, что хотелось ей в ее девичьих снах, переполненных током горячей, пульсирующей крови. Как долго она ждала, как много теряла…

Он оторвался от нее, и они посмотрели друг на друга мутными от желания глазами.

– Милый… – сказала она, – если я скажу, что меня еще никто так не целовал, ты мне поверишь?

– Это, конечно, неправда, но мне почему-то хочется верить.

– Но это правда. Хотя я не могу сказать, что прекрасно обходилась без этого.

– Вот теперь я тебе верю. Они рассмеялись.

– Я пойду в ванную, а ты постели постель.

– Хорошо. Полотенца чистые.

– Ты это уже говорил. – Да?

– Ты ведь знал, что этим сегодня кончится?

– Этим все начнется.

– Я верю, потому что хочу верить.

– Ты веришь, потому что знаешь, что это правда.

Она стояла под струями теплой воды и наслаждалась ожиданием. Это было восхитительно – знать, что через несколько минут тебя обнимут теплые нежные руки, что сегодня вечером рядом с тобой будет любимый человек. Это чудо. Еще год назад она не знала его, никогда не видела. А сегодня – ближе его у нее никого нет. И, даст Бог, она уже не будет одинока. Она не боялась показаться неопытной, разве это имеет значение? Разве что-нибудь имеет значение, когда происходит Чудо?

Диана вышла из ванной и скользнула под легкое одеяло, всей кожей ощущая свежесть накрахмаленных простыней. Она всегда любила спать обнаженной, но сейчас воспринимала свою наготу по-другому. Это было женское ощущение. Он никогда не видел ее тела и сейчас увидит впервые. Повинуясь порыву, она убрала одеяло и забросила руки за голову. Ей хотелось, что бы он увидел ее, когда войдет.

Бра освещало комнату неравномерно, и изножье кровати тонуло в сумерках, темнота затаилась в углах и за окнами.

«Словно покрытый снегом остров, – подумала Диана, – и на этом острове мы вдвоем».

Они лежали, крепко прижавшись друг к другу. Переплетясь ногами и не размыкая объятий.

– Я счастлива, – сказала Диана, – что у нас это случилось. Я счастлива, что ты мой первый мужчина, я счастлива, что было так хорошо. И просто потому, что ты есть.

– Я не сделал тебе больно?

– Нет. Я почти ничего не почувствовала. Но мы испачкали кровью твое белье.

– Ерунда. Так, маленькое пятнышко.

– И не только кровью. В комнате просто пахнет сексом. Она тихонько рассмеялась.

– Мне нравится этот запах. Мне нравишься ты. Мне очень понравилось то, что мы с тобой делали.

– Я обещаю тебе, что будет еще лучше.

– Ты врешь. Лучше не бывает.

– Бывает, Ди. Для нас с тобой каждый раз будет еще лучше. Я люблю тебя.

– Я люблю тебя тоже. Мне кажется, что я летала. У меня совсем нет сил.

– Ты останешься у меня сегодня?

– Надо позвонить маме.

– Ты останешься у меня завтра?

– Да. Но мама будет ужасно огорчена.

– Чем?

– Моим поведением. И папа тоже.

– Может быть, они будут за тебя рады. Давай завтра я с ними познакомлюсь.

Она засыпала.

– Милый, у меня нет сил. Я не в том состоянии, чтобы думать о завтрашнем дне. Я хочу думать только о сегодня. Который час?

– Восемь пятнадцать.

– Разбуди меня через час, милый.

Через час она позвонила домой и сказала, что ночует у подруги.

Через неделю переехала к нему.

Через месяц они стали мужем и женой, а к концу года на свет появился Марк Константинович Краснов. Горластый, толстощекий малыш с живыми, как ртуть, глазами. Родители были молоды и счастливы. Жизнь была прекрасна. Впереди был новый, 1986 год. Год больших перемен.