Списки «оставшихся в живых»

Еще в ноябре 1941-го, в процессе вынужденного «антракта», Алексяну стал делать попытки выяснить число оставшихся в живых евреев.

Во-первых, этого требовал от него Антонеску, а во-вторых – самому любопытно!

С этой благой целью даже была проведена некоторая импровизированная перепись населения.

Нет-нет, конечно, румыны в те дни не имели ни знаний, ни опыта для проведения «настоящей» переписи, не обладали они и современной американской техникой IBM, которую с таким «успехом» использовали нацисты в Европе^[4].

Зато к их услугам были… дворники.

О, конечно, знаменитые одесские дворники!

Многие из них были лично заинтересованы в скорейшем выдворении евреев из их «шикарных квартир», наполненных «мебелями», «малированными кастрюлями» и пуховыми подушками.

Дворники подготовили списки «оставшихся в живых», но, видимо, несколько перестарались…

В этих списках оказалось более 100 тысяч человек!

Сказывалось, наверное, неодолимое желание обладать «малированными кастрюлями», и кроме евреев в списки попало значительное число людей других национальностей.

Алексяну не поверил дворникам – уж очень нереальными показались ему эти 100 тысяч. Нужно было искать другое решение, и вскоре оно было найдено.

Не иначе как «милый молодой человек», гауптштурмфюрер Рихтер подсказал.

Да в чем проблема? Создавайте юденрат!

Что собой представлял рекомендуемый Рихтером юденрат и каковы должны были быть его обязанности, вы, конечно, уже знаете.

Ну, вот теперь и в Одессе будет юденрат.

И даже не один, а несколько – в каждом районе свой.

Организация этих юденратов, называемых здесь «еврейскими комитетами», проводилась местными румынскими властями, власти же выделили им помещения и снабдили всякими необходимыми документами.

Об одесских еврейских комитетах почти ничего не известно.

Мельком о них упоминает профессор Саул Боровой^[5].

Мельком – Леня Сушон, мать которого Фредерика, врач Еврейской больницы, была членом одного из таких комитетов, помещавшегося в здании Медицинского института на Херсонской.

Сушон: «Там… возник своеобразный «штаб» для помощи евреям, для их лечения, снабжения продуктами и просто для учета – составления списка оставшихся…»^[6]

Трудно, правда, представить, что еврейский комитет, в работе которого принимала участие доктор Сушон, в эти страшные дни в Одессе занимался «лечением евреев и снабжением их продуктами».

Во всяком случае, мы об этом не слышали.

А вот «учет» – составление «списка оставшихся в живых» – это другое дело!

О «списке оставшихся в живых» вспоминает еще один одессит – Иосиф Каплер. Юрист по образованию, Каплер был когда-то, в начале века, членом еврейской партии «Бунд» и редактором газеты «Одесский листок», а в декабре 1941-го, в уже достаточно солидном возрасте, оказался членом еврейского комитета, помещавшегося на Ольгиевской, 18.

По свидетельству Каплера, задачей его комитета было действительно составление «списка оставшихся в живых» и… сбор еврейских ценностей для передачи властям.

К «ценностям», кстати, кроме золота, серебра и бриллиантов причислялись ковры, картины, мебель, постельное белье, посуда – да-да, те самые «малированные кастрюли», которых так алкали наши дворники. Известен случай, когда какой-то прокурор, видимо, куратор комитета, «заказал» добыть для него «золотые часы хорошего качества, золотое кольцо с большим бриллиантом, два теплых новых одеяла, пять штук новых простынь, четыре пододеяльника, красивый посудный сервиз и… кухонную посуду».

Каплер, видимо, боясь «запачкаться», от сбора еврейских ценностей отказался, предпочтя ему регистрацию «оставшихся в живых».

Вот ведь что получается: даже Каплер, при всем своем уме и жизненном опыте, не понял этой, с позволения сказать, новой «регистрации»!

Для проведения регистрации еврейские комитеты направляли в подведомственные им районы своих представителей.

Представители обходили квартиры, предъявляли напечатанные на огрызках бумаги «удостоверения» и, расположившись с удобством за семейным столом, пили предложенный радушной хозяйкой чай… мороз ведь на улице!.. и делали свое черное дело – переписывали хозяев.

Они вносили в «список оставшихся в живых» точный адрес, имя, отчество и фамилию каждого члена семьи, возраст, пол и профессию, не забывая указать и, не известно зачем, родственные связи – мать, сын, племянник…

К основному списку прилагался еще один, дополнительный, в котором указывалось число комнат в квартире. Но это понадобится потом, позже, после депортации, когда квартира станет уже «бесхозной»…

Но как представители объясняли евреям необходимость такой регистрации?

Да как угодно!

Хоть подготовкой к выдаче «продуктовых карточек».

А что? Вполне логично: в Одессе голод!

Ну, а сами они, представители, что сами они об этом думали?

Ведь и они, в конце концов, были евреями?

Ведь их тоже должна была коснуться депортация?

Вот перед нами один из списков, составленный в декабре 1941 года и озаглавленный: «Особое дело паспортного стола 9-го полицейского участка города Одессы: список евреев, проживающих на территории 9-го района Одессы, с указанием точного адреса проживания, полного состава семьи, пола и возраста владельцев квартир».

Представители еврейского комитета, составлявшие этот список, обошли все квартиры евреев в 95 домах, расположенных на 15 улицах Одессы.

Дорогие наши друзья одесситы, где бы ни был сегодня ваш дом, вы, конечно, помните эти милые сердцу улицы и переулки – свидетели нашей юности: Софиевская, Преображенская, Гаванная, Приморский бульвар, Малый и Театральный переулки…

В этом списке 605 человек.

Как показал проведенный нами статистический анализ, это, в основном, женщины – 46,3 % (280 человек, от 16 и до 60 лет), и старики – 20,8 % (126 человек, от 60 и до 90 лет).

Мужчин всего 85 человек, около 14 %. А детей до 16 лет 116 и среди них 23 младенца и 10 малышей, оставшихся без родителей.

Самой старенькой, Хае Браиловской, из дома № 3 на Екатерининской площади, уже стукнуло 90. А самой маленькой – Аннушке, дочке Поли Эльзон, из дома № 17 по Ланжероновской – еще нету и месяца.

В этот список попали трое детей по фамилии Малый, из дома № 14 по Нарышкинскому спуску. Родители этих детей – 12-летнего инвалида Изи, 10-летней Сарры и 8-летней Фанюшки – погибли, и они остались сиротами.

В этот список попала Нора, родная сестра Таси, и ее трехлетний сынишка Эрик. Они, как вы помните, жили на Софиевской, 21.

Зимние дни коротки…

Уже смеркалось, когда в квартиру Норы постучали.

Оказалось, дворничиха, Павлова и с ней двое вполне приличных мужчин, по виду евреев.

Это были представители еврейского комитета, Айзенберг и Файер.

Они предъявили Норе удостоверение и объяснили цель своего прихода.

Нет, Нора не предлагала им чаю, не до того ей было. Она была не на шутку встревожена неожиданным визитом и пыталась им объяснить, что на самом деле она и не еврейка вовсе и никакого отношения к еврейскому комитету не имеет. Покойный отец ее известный врач Иосиф Тырмос вообще грек по национальности, вся семья их прошла обряд крещения и даже в паспорте она записана русской.

В подтверждение своих слов она показала им свой «русский паспорт», купленный, как мы уже упоминали, за большие деньги ее мужем Сашей Шером в первые дни войны, еще до того, как его арестовал НКВД.

«Ну, хоть вы им скажите, Павлова, – обратилась она к дворничихе. – Вы же нас знаете».

«Та знаю я, знаю. Казала я им, вже казала», – ухмылялась Павлова, «забывая», что это именно она привела представителей в квартиру Норы.

Представители, правда, «успокоили» Нору и обещали ей, что, если она действительно русская, то в списке евреев около ее фамилии в комитете обязательно сделают «особую отметку».

Нора не стала спорить, главным образом потому, что ее волновала совершенно другая проблема: все это время в ее спальне, за плотно закрытой дверью, пряталась бабушка Ида.

Ида, оставшаяся без крова после взрыва дома на Петра Великого, жила у Норы «без прописки», и обе женщины по советским, давно не действующим, законам считали это страшным «преступлением» и боялись «неприятностей».

Тем временем Павлова тоже вдруг вспомнила об Иде, которую она несколько раз видела во дворе.

«А где бабка?» — спросила она у Норы.

«Ушла. Ушла к себе домой. Моя мать не живет здесь постоянно. Я живу здесь только с сыном».

Нора была готова заплакать. Избалованная жизнью, она не привыкла лгать. Красота, материальный достаток, любящие отец и мать, любящий муж, два замечательных сына, друзья и… вдруг…

Муж арестован НКВД, почему-то как «немецкий шпион». Старший сын, 18-летний Гарик, курсант «Мореходки», еще в первые дни войны ушел пешком на Николаев. Друзья, один за другим, исчезли. Она осталась одна, с 3-летним ребенком, страдая от диких болей в пояснице, без денег, без топлива, без продуктов. И некому помочь и не к кому обратиться. И нужно еще дать приют старушке маме, которая живет здесь «без прописки», под постоянным страхом разоблачения, и дворничиха Павлова позволяет себе называть ее «бабкой»…

Это «бабка» по отношению к маме окончательно вывело ее из себя.

Нора уже плакала навзрыд.

Айзенберг и Файер растерялись. Они не ожидали такой реакции и поторопились распрощаться.

Люди они были, наверное, неплохие. Но все же «отметку» о крещении Норы в списке «оставшихся», как мы видим на ксерокопии, не сделали.

Их самих, скорее всего, тоже ждала обычная для одесских евреев судьба.

К концу 1941 года еврейский комитет 9-го полицейского участка закончил свою работу. Завершили работу и другие еврейские комитеты.

Оказалось, что в городе еще оставалось около 40 тысяч евреев.

Неопубликованный приказ

Пока в Одессе шло составление «списка оставшихся в живых», ситуация в Богдановке, к огромному удовольствию Антонеску, прояснилась.

К 28 декабря 1941-го Зондеркоммандо «Rusland» успела уничтожить в Богдановской Яме около 30 тысяч жидов, пригнанных с Дальника. И это, несмотря на 4-дневный перерыв в убийствах по случаю праздника Рождества.

Так что теперь можно было перегонять в Транснистрию и тех, кто попал в списки, подготовленные еврейскими комитетами. И если даже немцы откажутся принять их на свою территорию, фольксдойче справятся с ними сами.

Как только закончился праздник Рождества, 28 декабря 1941 года, в Светлое Воскресенье, начальник штаба генерал Николае Тэтэряну по приказу Антонеску направил командующему войсками Одессы приказ о депортации.

ТЕЛЕГРАММА

Карпаты, 28 декабря 1941 г.

14 часов 30 минут

Господин маршал Антонеску приказал, чтобы все жиды были немедленно депортированы из Одессы, так как ввиду сопротивления Севастополя и недостаточного количества сил, находящихся там, мы можем ожидать внезапных сюрпризов. В случае русского десанта в Одессе или в ближайшей местности из-за этих жидов может случиться катастрофа.

Господин маршал Антонеску сказал: «Держать их там – это преступление. Я не желаю позорить себя недостатком предвидения».

Прошу немедленно связаться с губернатором Транснистрии, довести до его сведения вышеуказанное и совместно приступить к немедленному исполнению приказа маршала.

Начальник штаба, генерал Тэтэряну

[ООГА, ф. 1620, оп. 1, д. 1486, л. 31. Перевод с румынского.]

Смешно, не правда ли?

Антонеску пытается аргументировать депортацию евреев – женщин, детей и стариков – опасностью, которую, как он «предвидит», они представляют для доблестной румынской армии.

Что это? Паранойя?

Или действительно «предвидение»?

Только не «русского десанта», а Народного суда, который в 1946-м приговорит его к расстрелу.

И все же, как это ни абсурдно, телеграмма с «предвидением русского десанта» явилась «обоснованием депортации» и дала возможность Алексяну подготовить специальный приказ, получивший известность как «Приказ № 35».

Приказ № 35 называет депортацию «эвакуацией».

Но какая разница, каким словом называется это преступление: эвакуация, депортация, изгнание?

Мы называем это словом «смерть».

Разве не на смерть выгоняли убийцы женщин, стариков и детей?

Разве не на смерть в суровую зимнюю пору заставляли их тащиться бог знает куда? Без теплой одежды, без продуктов питания без денег и даже без мало-мальски ценных вещей?

Антонеску сказал: выгнать из города, как собак – «un caine».

Но ведь даже собак в такую пору из дома не выгоняют?!

Подручные Алексяну, как видно, немало сил затратили на составление этого приказа.

Приказ № 35 в общем виде определял весь процесс депортации.

К нему прилагалась еще «Инструкция для эвакуации еврейского населения из г. Одессы и его окрестностей», где подробнейшим образом все расписано было и объяснено. Еще бы, 16 параграфов и почти каждый содержит 4–5 подпараграфов, от «а» до «д».

Инструкция оповещала всех заинтересованных лиц о том, что в городе создается Центральное бюро по эвакуации и аналогичные бюро во всех полицейских районах, с особыми полномочиями в отношении эвакуации и в отношении остающегося еврейского имущества.

А также о том, что каждому еврею разрешается взять с собою, и особенно о том, что «не разрешается».

Не разрешалось брать с собой художественные произведения, драгоценности и вообще любые ценные вещи. Не разрешалось брать деньги, кроме германских марок. Не разрешалось брать государственные или банковские документы, оружие и… автомашины.

Автомашины?!

Ну-ну, как видно, домнуле профессор Алексяну изволили шутить.

Хотя и приказ, и прилагаемая к нему инструкция были совсем нешуточными.

За невыполнение полагалось наказание по законам военного времени, другими словами, расстрел.

Но вот что удивительно: несмотря на несомненную важность Приказа № 35, готового к публикации уже 2 января 1942-го, он не был опубликован!

Не был расклеен, как все предыдущие приказы, на воротах домов и на афишных тумбах, не был пропечатан в «Одесской газете».

Почему?

Неужели «Красная Собака» сжалился над евреями и решил отменить депортацию?

Нет, конечно, не мог он сжалиться да и депортацию не отменял.

Просто этот приказ, такой удобный на первый взгляд, был абсолютно невыполним!

Ну, подумайте сами, списки «оставшихся в живых», составленные еврейскими комитетами, действительно давали возможность добраться буквально до каждого из 40 тысяч схоронившихся в городе евреев и с помощью дворников и жандармов выгнать их на мороз.

Но как возможно было этих выгнанных депортировать?

Не будешь же перегонять к Бугу каждого отдельного жида или пусть даже каждую жидовскую семью?

Видимо, нужно было где-то все-таки всех их собрать, сконцентрировать, сосредоточить, а затем уже колоннами гнать дальше.

Вот по этой, чисто технической причине публикация Приказа № 35 была отложена. Заметьте – отложена, а не отменена.

И тут возникла идея создания гетто.

Ну, не совсем, конечно, гетто, а временный такой лагерь для концентрации жидов, так сказать, «якобы гетто».

Для создания этого «якобы» был выбран один из самых дальних районов Одессы, фактически пригород, носящий имя Слободка-Романовка.

Итак, Слободка…

Не Молдаванка, как можно было ожидать, поскольку именно она была достаточно густо заселена евреями и здесь легко можно было бы разместить депортируемых, подселив их к родным и знакомым.