Требование «центра», поддержанное авторитетом ОГПУ, было исполнено. Весной того же года в Ленинград из Томска отправилось 49 ящиков с двумя тысячами экземпляров экспортных книг. Примерно 10 процентов Строгановской библиотеки – среди них очень ценные издания, такие как письма Вольтера, 7 книг XVI века и 5 инкунабул, изданных до 1501 года, на заре европейского книгопечатания. Впрочем, неизвестно, насколько ограбление библиотеки Томского университета помогло святому делу сталинской индустриализации. Скорее всего, «Антиквару» не удалось реализовать «уники» из собрания графа Строганова за те деньги, на которые рассчитывало руководство Наркомвнешторга. Массовый выброс на продажу книжного антиквариата сильно «перегрел» европейский рынок. Цены упали настолько, что агенты американских букинистических компаний, активно работавшие в Европе, скупали редкие книги оптом и на вес, а затем получали большую прибыль, продавая их среди библиофилов США и других западных стран.

– Да, впечатляет, – вздохнул Аркадий.

– Но был ещё один способ ограбления населения, – напомнил Семён. – Это Торгсин.

Сегодня в России мало кто знает, что такое Торгсин и какую роль он сыграл в истории страны. Для тех же, кто в сознательном возрасте пережил 1930 годы, Торгсин явление не менее знаковое, чем «Берёзка» для поколения 1970–1980‑х. В представлении обывателя магазины системы «Торгсин» – это возможность обменять серебряные ложки на отрез ткани или кулёк сахара. Но с исторической точки зрения Торгсин сыграл куда более важную роль, чем просто удовлетворение минимальных потребностей населения в трудные для страны годы. Об этой стороне деятельности Торгсина корреспондент журнала «Эхо планеты» Варвара Васильева поговорила с известным экспертом по Торгсину, доктором исторических наук, автором книги «Золото для индустриализации: Торгсин» Еленой Осокиной.

– В вашем фундаментальном исследовании Торгсин предстаёт глобальной, сложной, хорошо организованной политической операцией большевистского руководства СССР, целью которой было путём шантажа полностью реквизировать все накопления народа, собранные за предыдущие 300 лет истории страны. Методом шантажа в вашей книге предстаёт голод, а конечной задачей – получение средств для оплаты невероятной по срокам и масштабам индустриализации страны. Как вы оцениваете суть такого явления, как Торгсин?

– Прежде всего не понятно, почему создалось такое впечатление от книги. На самом деле я не думаю, что создание Торгсина было спланированной, организованной и продуманной операцией. Если читать исследования по 1930 годам по любой теме – по коллективизации, индустриализации, – то в каждом из них авторы подчёркивают, что организация и планирование шли на ходу. Никаких заранее продуманных калек, чертежей, проектов не было.

Такая же ситуация была и с Торгсином. Он во многом был государственной импровизацией на тему голода. Это время ведь было не только периодом выживания людей, но и периодом выживания советского государства, которому надо было проводить индустриализацию с пустым карманом.

Я не хотела в книге показать, что Торгсин был подготовленной спецоперацией, что некий злой гений заранее продумал методы шантажа населения. Такие выводы скорее – домыслы читателей. Когда занимаешься Торгсином, становится очевидно, что в его работе было много пробелов, ошибок, ляпсусов, упущенных возможностей для государства. Книга показывает, что Торгсин всё время запаздывал, не опережал, а шёл вслед за развитием событий.

Поэтому ещё раз повторю: эта операция не была организована, не была продумана. Сама идея, витавшая в воздухе, о том, что можно допустить советских людей в Торгсин – до 1931 года это учреждение торговало только с иностранцами – была высказана директором одного из московских магазинов. Он не был изобретателем Торгсина, но первым предложил обменивать товары на бытовое золото, лом, драгоценности. Но даже после того, как он высказал эту идею, её осуществление полгода буксовало в бюрократических инстанциях.

И как окончательный продукт, Торгсин был результатом участия двух сторон: не только государства, которое хотело получить ценности для финансирования индустриализации, но и людей, которые приспосабливали Торгсин под себя, подсказывали советской власти, что ещё у них можно забрать. Ведь сначала правительство разрешило приносить в Торгсин только золотой чекан – царские монеты, а с декабря 1931 года – бытовое золото. Но ни серебро, ни бриллианты, ни платину, ни произведения искусства Торгсин вначале не принимал. Решения о приёме в Торгсине этих ценностей запоздали. Если бы торгсиновская идея действительно изначально была продумана, то, наверное, сразу бы разрешили приносить всё.

– То есть Торгсин – это импровизированная чрезвычайная мера в условиях разразившегося в стране финансового кризиса?

– Да. Это действительно была чрезвычайная мера, во многом даже компромисс: идеологический и экономический. Торгсин ведь на деле был предпринимательством, и в качестве главного предпринимателя здесь выступало пролетарское государство. Это была грандиозная спекуляция, проводимая в то время, когда спекуляция по закону считалась преступлением. Торгсин был компромиссом, «поступлением принципами»: отказ от принципа государственной валютной монополии, отступление от классового принципа – всё это было нехарактерно для того времени.

В этой импровизации были и упущенные возможности, и много ошибок. Например, можно было бы открыть скупку золота раньше. Ведь 1932 год был таким же голодным, как и 1933‑й. Однако, если сравнить тоннаж золота, которое принесли в Торгсин люди в эти годы, разница будет огромной: в 1932 году – 20,8 тонны, а в 1933 году в два с лишним раза больше – 45 тонн чистого золота. 1932 год был с точки зрения правительства упущен: Торгсин опаздывал, он начал разворачивать золотую скупку только на второй год голода.

– И всё-таки можно ли на основании проведённого вами исследования утверждать, что голод начала 1930 годов – не только результат коммунистических преобразований в деревне, но и сознательная акция советской власти, вынуждавшая людей отдать последние сбережения в обмен на продовольствие, источником которого был Торгсин?

– Я не поддерживаю идею о том, что голод явился целенаправленным, заранее спланированным деянием государства. Голод, на мой взгляд, был неизбежным результатом того типа индустриализации, который был выбран – индустриализации за счёт обирания деревни, выкачивания оттуда сырья и продовольствия для продажи на мировом рынке за валюту. Как я не считаю, что голод был заранее спланирован, так и не считаю, что Торгсин был заранее продуман и специально организован. И одно из доказательств тому упущенный голодный 1932 год. Если бы власти планировали этот голод, заранее его организовывали, то, наверное, уж позаботились бы развернуть торгсиновскую торговую сеть до 1932 года.

Ещё одно доказательство – запоздалое начало скупки серебра. Одна из возможных гипотез, высказанная в книге: с серебром не торопились, чтобы собрать «золотые сливки». Иначе люди сначала пытались бы решить свои проблемы за счёт сдачи серебра и придерживали бы золото. Но тем не менее, на мой взгляд, советская власть «не добрала» серебра: открой они Торгсин для населения хотя бы на год пораньше, могли бы выручить гораздо больше.

На самом деле голод только создал условия, в которых государство импровизировало, стремясь использовать ситуацию. Повторюсь, я не согласна, что голод был заранее спланирован и подготовлен.

– Позвольте вернуться к тому, что вы назвали «экономическим компромиссом». По сути, советское государство через Торгсин выкачало все ликвидные ценности у населения – золото, серебро, платину. Эффективность работы Торгсина напрямую зависела от экономического положения населения: невозможно выкачивать деньги там, где их изначально нет, как и там, где население не вынуждается к «сдаче» накоплений.

Одним из ключевых источников средств для индустриализации стало изрядно обнищавшее в результате тотальных коммунистических реформ конца 1920 годов население. В этой связи вопрос – что такое индустриализация в вашем представлении? Могла ли Советская власть провести индустриализацию более рационально, в течение более длительного периода, без тяжёлых потерь и надрыва сил населения СССР?

– Конечно, государство могло провести индустриализацию другим способом, но это был вопрос времени. Можно было это сделать на основе НЭПа, смешанной экономики, но такой тип индустриализации потребовал бы гораздо больше времени. Пришлось бы учитывать интересы крестьян как покупателей и производить товары для них: сельскохозяйственные машины, сапоги, ситец – чтобы стимулировать сдачу сельскохозяйственной продукции. Тогда бы процесс аккумулирования средств для индустриализации значительно затянулся бы.

Но – и в этом мнении сходятся все исследователи – советское руководство считало, что времени у него не было. Вожди большевиков, правда, не могли с точностью сказать, с кем они будут воевать: с Англией или, может быть, с Польшей. И только после прихода в 1933 году к власти Гитлера стало понятно – с Германией. Но главное – они были уверены, что война вот-вот начнётся.

– В этой связи как вы относитесь к существующему среди специалистов мнению, что индустриализация 1930 годов осуществлялась с одной целью – создать самый мощный ВПК в мире для последующего вооружённого экспорта коммунистической революции сначала в Западную Европу, а потом – по всему миру? В соответствии с этой точкой зрения невиданные темпы и жёсткость проведения индустриализации вполне объяснимы. Очевидно, что финансировать такие цели и средства их реализации нормальными методами было невозможно. Тогда Торгсин вписывается в перечень циничных чрезвычайных мер, направленных на извлечение из населения всех возможных ресурсов.

– Я вообще не сторонник таких спекуляций, я человек фактов. В моей книге всё основано на цифрах, данных и анализе конкретного материала.

С моей точки зрения, идея мировой революции к середине 1930 годов для сталинского руководства не была первостепенной. Идея «мирового пожара» была одной из ведущих после революции, в начале 1920 годов, тогда на её реализацию было потрачено много денег. В 1930 годы Сталин уже сформулировал тезис о возможности победы социализма в одной стране.

Конечно, идея мировой революции окончательно не пропала, она, несомненно, существовала, но, с моей точки зрения, она ушла на второй, а то и на третий план. Внешняя политика Советского Союза в 1930‑е и последующие годы основывалась в большей степени уже на других принципах: его руководители скорее искали союзников на Западе, чем пытались насильственно экспортировать революцию в другие страны.

Высказанная вами гипотеза, конечно, имеет право на жизнь. Действительно торопились индустриализовывать страну, стать сильными и подготовленными с военной точки зрения. Но, на мой взгляд, советское руководство стремилось к этому не для того, чтобы экспортировать мировую революцию. Скорее, целью было получить возможность в предстоящей войне, по меньшей мере, себя защитить, а по большому счёту – может, что-то ещё и прихватить у других.

Мне кажется, было бы слишком прямолинейно утверждать, что индустриализацию делали в интересах мировой революции. Моя точка зрения, с которой многие могут не согласиться, индустриализацию делали для того, чтобы Советский Союз мог не только выжить в капиталистическом окружении, но и усилиться, и необязательно за счёт мировой революции. Каждое государство имеет свои геополитические интересы, и было бы неверно представлять СССР в качестве единственного агрессора.

В этой связи я бы не стала вписывать Торгсин в идею мировой революции. В книге я вписала Торгсин в реализацию идеи форсированной индустриализации и моё понимание сталинизма. Сталинизм не только коммунистическая идея, идеология и тоталитарный режим, но и система социально-экономических и даже рыночных институтов, как Торгсин. Сталинизм определялся приоритетами индустриализации, целью которой было построение современного технологического общества, способного защитить себя и решить свои внутренние и внешнеполитические задачи.

Думаю, этот путь изначально предполагал необходимость идейных и экономических компромиссов. Советское руководство считало, что в критических ситуациях можно поступиться некоторыми идеологическими и социально-экономическими принципами. Торгсин возник как импровизация в определённых условиях, но как конечный продукт он является частью сталинизма. В нём видны и политические идеи сталинизма, и его методы, а больше всего социально-экономическая составляющая сталинизма – индустриальные приоритеты, подчинение, иногда даже идеологии, интересам промышленного рывка.

Архивные документы, ссылки на которые есть в книге, свидетельствуют о том, что, когда в советских и партийных верхах шло обсуждение идеи Торгсина, ОГПУ выступало против, считая допущение советских людей в Торгсин нецелесообразным. Для ОГПУ такое допущение означало дополнительную «головную боль»: допуск в Торгсин советского человека означал расширение валютных операций в стране, расширение и чёрного валютного рынка, ответственность за борьбу с которым лежала на ОГПУ. Только после того, как Политбюро решило допустить советских покупателей в Торгсин, ОГПУ пришлось участвовать в этой операции. Со временем ОГПУ стало приспосабливать Торгсин под себя – следило за покупателями, выявляя «держателей ценностей», а затем проводило аресты, обыски их квартир и конфискации. В конце концов, сотрудничать с Торгсином оказалось выгоднее, чем конфликтовать.

– Как проходила «сталинская индустриализация» теперь понятно. – заключил Аркадий. – А своими силами в стране в те годы что-нибудь разрабатывалось?

Семён некоторое время вспоминал, а потом воскликнул:

– Вспомнил! В качестве примера собственной отечественной разработки можно рассмотреть советские машины на дровах и шишках.

В автомобилях были установлены газогенераторы, которые производили из древесины генераторный газ, благодаря которому автомобиль и ехал.

Что самое интересное, ни в одном советском фильме вы практически никогда не увидите такой автомобиль – их стыдливо прятали, рассказывая сказки о невероятно растущей мощности коммунизма, а фотографа, снявшего коптящий и чадящий газогенераторный автомобиль на улице города, могли обвинить в «очернении советской действительности».

Советские автомобили и грузовики на дровяном топливе разрабатывались с 1920‑х годов, но массово начали внедряться в тридцатые годы. Зачем вообще в СССР разрабатывалась такая бесперспективная технология? Ведь газогенераторные машины имеют сложные и склонные к поломкам схемы, имеют низкий КПД и неудобство в эксплуатации – водителю постоянно приходится выходить из кабины и «шуровать» горящее топливо, а также подкидывать в топку новые дрова или торфяные брикеты.

В тридцатые годы СССР активно готовился к войне и покорению мира, готовясь также к возможным перебоям с дизельным/бензиновым топливом – и наличие газогенераторных автомобилей могло быть оправданным там, где был дефицит бензина. Танк на дровах не поедет (слишком малая мощность), а вот грузовик – вполне, ну а оставшийся бензин лучше отдать танкам.

Фанаты СССР с гордостью рассказывают истории, как в годы войны советские машины на дровах массово использовались «в условиях нехватки топлива», забывая добавить, что использовались они в основном на Колыме, где никакого фронта не было, а были только концлагеря ГУЛАГа.

Эксплуатация советского автомобиля на дровах была трудным и малоприятным делом. Во-первых, всё автомобильное газогенераторно-дровяное хозяйство весило примерно 200–300 кг, и это без учёта веса дров или другого сухого топлива – всё это намного снижало грузоподъёмность автомобиля.

Во-вторых, очень неудобным был сам процесс эксплуатации. Вот вы топили когда-нибудь камин? За ним надо постоянно следить – подбрасывать дрова, поворачивать их, чтобы лучше горели, следить чтобы дрова были хорошо уложены и был в топке нормальный приток воздуха. Примерно то же самое делал и водитель газогенераторного авто – нужно было часто останавливаться и проделывать все вышеуказанные процедуры. Кстати, сам запуск генератора перед стартом поездки занимал не менее 15 минут.

В-третьих, двигатель бы чрезвычайно маломощным, а сама система была подвержена постоянным поломкам. Нередкой была ситуация, когда водитель просто стоял на обочине и пытался понять, что произошло с чадящим и дымящим чудищем и почему оно никак не хочет ехать дальше.

В-четвёртых, пробег. На одной (полной) заправке бака газогенератора твёрдым топливом (дровами, торфом, брикетами прессованной соломы и так далее) автомобиль ехал всего около 60–80 километров, после чего требовал полной загрузки топлива. На практике же рекомендовалось подкидывать дрова с опустошением бака примерно наполовину. То есть каждые 25–30 км дороги водитель вынужден был останавливаться и «лезть в печку».

Для эксплуатации советских машин на дровах в СССР издавались целые книги, в которых подробно описывался весь процесс. Так, например, в 1956 году была издана книга под названием «Пособие для шофёра третьего класса», целый раздел в которой посвящён дровяным автомобилям.

Последний новенький газогенераторный советский автомобиль сошёл с конвейера в 1956 году, ну а ездил он ещё как минимум 10 лет – то есть последние газогенераторные автомобили доживали свой век где-то в шестидесятые-семидесятые годы. А за рубежом в те годы уже выпускались прекрасные автомобили.

По воспоминаниям очевидцев, в семидесятые можно было нередко увидеть коптящий «газген» в советской глубинке, и не удивительно, если ещё и в восьмидесятые годы они успешно использовались. Ну а там и СССР кончился.

Как известно, 11 октября 1920 года вышел декрет Совнаркома об отмене некоторых денежных расчётов. В ноябре его дополнил декрет об упрощении денежного обращения, а в декабре Совнарком распорядился бесплатно отпускать населению продовольственные продукты и товары широкого потребления.

В советской России наступил коммунизм, но весьма своеобразный, получивший название военного. Государство сделало ставку на свёртывание товарно-денежных отношений, запрет частной торговли и уравнивание в распределении материальных благ. В планы большевиков входил полный отказ от традиционной финансовой системы и от денег вообще, поскольку они «ослепляют невежественные массы». Новая власть решила перевести всё на натуральный обмен и ввести систему распределения.

Уже в октябре 1920‑го была отменена плата за жильё, транспорт и прочие услуги. Видный большевик Юрий Ларин писал, что отмирание денег возрастает по мере возрастания организованности советского хозяйства, а сами деньги утратят своё значение и останутся только тем, чем они являются на самом деле: цветной бумагой. «Наши дети, – говорил он, – выросши, будут знакомы с деньгами уже только по воспоминаниям, а наши внуки узнают о них только по цветным картинкам в учебниках истории». К возможно более быстрому уничтожению денег призывал и Ленин.