Цитаты из книги «Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны»

этот исследованный и продуманный им теперь материал стал противоречить первоначальным наметкам. Пушкин начал понимать, что позитивной концепции не получается. Получалась концепция крайне сложная. И совсем не та, которую можно было предложить правительству и обществу, оставаясь лояльным в его глазах. Он начал понимать это уже с середины 1835 года.

Если «История Пугачева» была негативной частью этой программы, поскольку в ней анализировался тот путь, идти которым не следовало, то позитивная часть программы должна была дать рекомендации, опиравшиеся на опыт петровского царствования.

Работа над «Петром» продвигалась успешно. Пушкину удалось получить редчайшие документы. В частности, материалы процесса царевича Алексея. Он изучал свидетельства современников Петра — их записки, дневники. Неизданные, разумеется. Он штудировал гигантскую переписку царя. Для того чтобы освоить чудовищный почерк Петра, копировал написанные царем документы. Приступая некогда к этой титанической работе, он ясно осознавал свою цель. Ему надо было создать историю великого царствования, которое, несмотря на трудность и жестокость, могло — по сути своей — стать образцом для дальнейшего развития России. Проанализировав историю «революции Петра», как он говорил, он надеялся с большой точностью — на конкретных примерах, что было крайне важно, — понять и объяснить наилучшие пути переустройства страны.

Он не просто постоянно вспоминал о декабристах с нежностью и тоской. Он мечтал об их возвращении. Без них он был одинок. Только они могли стать настоящими его соратниками. Но вскоре стало ясно, что царь не собирается возвращать бывших мятежников. Он слегка облегчил их участь. Но только в пределах Сибири.

До того — в самом начале черновой «Истории Петра» — он привел слова Ломоносова: «Петр, простив многих знатных преступников, пригласил их к своему столу и пушечной пальбою праздновал с ними свое примирение». На этот сюжет и написан «Пир».

В 1835 году многие надеялись на возвращение сосланных. Надеялся и он. Они были ему необходимы.

О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!

«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! — Сказал я, — ведайте: душа моя полна Тоской и ужасом, мучительное бремя Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время: Наш город пламени и ветрам обречен; Он в угли и золу вдруг будет обращен, И мы погибнем все, коль не успеем вскоре Обресть убежище; а где? о горе, горе!»

Он мог уехать. И бросить исторические труды. Он предпочел остаться и продолжать их. Он попросил только выдать ему жалование за шесть лет вперед — 30 000 рублей. Николай разрешил.

И 4 июля Пушкин посылает Бенкендорфу весьма дипломатичное письмо, однако упомянув в нем о камне преткновения — архивах: «Государю было угодно отметить на письме моем к Вашему сиятельству, что нельзя мне будет отправиться на несколько лет в деревню иначе, как взяв отставку. Передаю совершенно судьбу мою в царскую волю и желаю только, чтоб решение Его величества не было для меня знаком немилости и чтоб вход в архивы, когда обстоятельства позволят мне оставаться в Петербурге, не был мне запрещен». Бенкендорф доложил государю и записал его ответ: «Есть ли ему нужны деньги, государь готов ему помочь, пусть мне скажет; есть ли нужно дома побывать, то может взять отпуск на 4 месяца». Об архивах — ни слова. Но гнева и раздражения, как в 1834 году, не было. Было выжидание — и с той, и с другой стороны. Николай предоставлял Пушкину возможность принять решение. А Пушкин был в нерешительности. Казалось — вот она, отставка, в руках. Но архивы… 22 июля 1835 года. Пушкин — Бенкендорфу: «Я имел честь явиться к Вашему сиятельству, но, к несчастию, не застал Вас дома. Осыпанный милостями Его величества, к Вам, граф, должен я обратиться, чтобы поблагодарить за участие, которое Вам было угодно проявлять ко мне, и чтобы откровенно объяснить мое положение. В течение последних пяти лет моего проживания в Петербурге я задолжал около шестидесяти тысяч рублей. Кроме того, я был вынужден взять в свои руки дела моей семьи; это вовлекло меня в такие затруднения, что я вынужден был отказаться от наследства и единственными средствами привести в порядок мои дела были: либо удалиться в деревню, либо единовременно занять крупную сумму денег. Но последний исход почти невозможен в России, где закон предоставляет слишком слабое обеспечение заимодавцу и где займы суть почти всегда долги между друзьями и на слово. Благодарность для меня чувство не тягостное; и, конечно, моя преданность особе государя не смущена никакой задней мыслью стыда или угрызений совести, но не могу скрыть от себя, что я не имею решительно никакого права на благодеяния Его величества и что мне невозможно просить чего-либо. Итак, Вам, граф, еще раз вверяю решение моей участи…» Пушкин был в нерешительности. Он предоставлял решение Николаю. Бенкендорф доложил царю. Царь предложил еще один вариант, который Бенкендорф записал: «Император предлагает ему 10 тысяч рублей и отпуск на 6 месяцев, после которого он посмотрит, должен ли он брать отставку или нет».