Король Дроздобород

У одного короля была дочка, не в меру красивая, да не в меру же и гордая, и заносчивая, так что ей никакой жених был не по плечу. Она отказывала одному жениху за другим, да ещё и осмеивала каждого.

Вот и устроил однажды король, её отец, большой праздник и позвал на праздник и из ближних, и из дальних стран всех тех, кому припала охота жениться. Все приезжие были поставлены в ряд по своему достоинству и положению: сначала шли короли, потом герцоги, князья, графы и бароны, а затем уже и простые дворяне.

Король и повёл королевну по рядам женихов, но никто ей не пришёлся по сердцу, и о каждом она нашла что заметить.

Один, по её мнению, был слишком толст, и она говорила:

– Он точно винная бочка!

Другой слишком долговяз:

– Долог да тонок, что лён на лугу.

Третий слишком мал ростом:

– Короток да толст, что овечий хвост.

Четвёртый слишком бледен:

– Словно смерть ходячая!

А пятый слишком красен:

– Что свёкла огородная!

Шестой же недостаточно прям: «Словно дерево покоробленное!»

И так в каждом она нашла, что высмеять, а в особенности она насмехалась над одним добряком-королём, который стоял в ряду женихов одним из первых. У этого короля подбородок был несколько срезан; вот она это заметила, стала над ним смеяться и сказала:

– У него подбородок, словно клюв у дрозда!

Так и стали его с той поры величать Король Дроздобород.

А старый король, увидев, что дочка его только и делает, что высмеивает добрых людей и отвергает всех собранных на празднество женихов, разгневался на неё и поклялся, что выдаст её замуж за первого бедняка, который явится к его порогу.

Два дня спустя какой-то бродячий певец стал петь под его окном, желая этим заслужить милостыню. Чуть король заслышал его песню, так и приказал позвать певца в свои королевские покои. Тот вошёл к королю в своих грязных лохмотьях, стал петь перед королём и королевной и, пропев свою песню, стал кланяться и просить милостыни.

Король сказал:

– Твоя песня так мне пришлась по сердцу, что я хочу отдать тебе мою дочь в замужество.

Королевна перепугалась; но король сказал ей твёрдо:

– Я поклялся, что отдам тебя замуж за первого встречного нищего, и сдержу свою клятву!

Никакие увёртки не помогли, король послал за священником, и королевна была немедленно обвенчана с нищим.

Когда же это совершилось, король сказал дочке:

– Теперь тебе, как нищей, не пристало долее жить здесь, в моём королевском замке, ступай по миру со своим мужем!

Бедняк-певец вывел её за руку из замка, и она должна была вместе с ним бродить по миру пешком.

Вот путём-дорогою пришли они к большому лесу, и королевна спросила:

– Ах, чей это тёмный чудный лес?

– Дроздобород владеет тем краем лесным; будь ты ему жёнушкой, он был бы твоим.

– Ах я, бедняжка, не знала. Зачем я ему отказала!

Потом пришлось им идти по лугу, и королевна опять спросила:

– Ах, чей это славный зелёный луг?

– Дроздобород владеет тем лугом большим; будь ты ему жёнушкой, он был бы твоим.

– Ах я, бедняжка, не знала. Зачем я ему отказала!

Потом прошли они через большой город, и она вновь спросила:

– Чей это город, прекрасный, большой?

– Дроздобород владеет всей той стороной.

Будь ты ему жёнушкой, он был бы твой!

– Ах я, бедняжка, не знала. Зачем я ему отказала!

– Ну, послушай-ка! – сказал певец. – Мне совсем не нравится, что ты постоянно сожалеешь о своём отказе и желаешь себе другого мужа. Или я тебе не по нраву пришёлся?

Вот наконец пришли они к маленькой-премаленькой избушечке, и королевна воскликнула:

 
Ах, Господи, чей тут домишко такой,
Ничтожный и тесный, и с виду дрянной?
 

Певец отвечал ей:

– Это твой и мой дом, и в нём мы с тобою будем жить.

Она должна была согнуться, чтобы войти в низенькую дверь.

– А где же слуги? – спросила королевна.

– Слуги? Это зачем? – отвечал певец. – Ты сама должна всё для себя делать. Разведи-ка сейчас же огонь да свари мне чего-нибудь поесть, я очень устал.

Но королевна, как оказалось, ничего не смыслила в хозяйстве: не умела ни огня развести, ни сварить что бы то ни было; муж её сам должен был приняться за дело, чтобы хоть какого-нибудь толку добиться.

Разделив свою скромную трапезу, они легли спать; но на другое утро муж уже ранёшенько поднял жену с постели, чтобы она могла всё прибрать в доме.

Денёк-другой жили они таким образом, перебиваясь кое-как, и затем все запасы их пришли к концу. Тогда муж сказал королевне:

– Жена! Этак дело идти не может, чтобы мы тут сидели сложа руки и ничего не зарабатывали. Ты должна приняться за плетение корзинок.

Он пошёл, нарезал ивовых ветвей и притащил их домой целую охапку. Начала она плести, но крепкий ивняк переколол нежные руки королевны.

– Ну, я вижу, что это дело у тебя нейдёт на лад, – сказал муж, – и лучше уж ты примись за пряжу; может быть, прясть ты можешь лучше, чем плести…

Она принялась тотчас за пряжу, но жёсткая нитка стала въедаться в её мягкие пальчики, так что они все окровенились…

– Вот, изволишь ли видеть, – сказал ей муж, – ведь ты ни на какую работу не годна, ты для меня не находка! Ну, да ещё попробуем – станем торговать горшками и глиняной посудой: ты должна будешь выйти на базар и приняться за торговлю этим товаром.

«Ах, Боже мой! – подумала она. – Что, если на базар явятся люди из королевства моего отца да увидят меня, что я там сижу с товаром и торгую? То-то они надо мною посмеются!»

Но делать было нечего; она должна была с этим примириться из-за куска хлеба.

При первом появлении королевны на базаре всё хорошо сошло у неё с рук: все покупали у неё товар очень охотно, потому что она сама была так красива… И цену ей давали, какую она запрашивала; а многие даже давали ей деньги и горшков у неё не брали вовсе.

После того пожили они сколько-то времени на свои барыши; а когда всё проели, муж опять закупил большой запас товара и послал жену на базар. Вот она и уселась со своим товаром на одном из углов базара, расставила товар кругом себя и стала продавать.

Как на грех, из-за угла вывернулся какой-то пьяный гусар на коне, въехал в самую середину её горшков и перебил их все вдребезги. Королевна стала плакать и со страха не знала даже, что делать.

– Что со мной будет?! – воскликнула она. – Что мне от мужа за это достанется?

Она побежала к мужу и рассказала ему о своём горе.

– А кто тебе велел садиться на углу с твоим хрупким товаром? Нечего реветь-то! Вижу и так, что ты ни к какой порядочной работе не годишься! Так вот: был я в замке у нашего короля на кухне и спрашивал, не нужна ли им судомойка. Ну, и обещали мне, что возьмут тебя на эту должность; по крайней мере, хоть кормить-то тебя будут даром.

И пришлось королевне в судомойках быть, и повару прислуживать, и справлять самую чёрную работу. В обоих боковых своих карманах она подвязала по горшочку и в них приносила домой то, что от стола королевского оставалось, – и этим питались они вместе с мужем.

Случилось однажды, что в замке наверху назначено было праздновать свадьбу старшего королевича; и вот бедная королевна тоже поднялась наверх и вместе с прочей челядью стала в дверях залы, чтобы посмотреть на свадьбу.

Зажжены были свечи, стали съезжаться гости, один красивее другого, один другого богаче и великолепнее по наряду, и бедная королевна, с грустью подумав о своей судьбе, стала проклинать свою гордость и высокомерие, благодаря которым она попала в такое тяжкое унижение и нищету.

Слуги, проходя мимо неё, бросали ей время от времени крошки и остатки тех вкусных блюд, от которых до неё доносился запах, и она тщательно припрятывала всё это в свои горшочки и собиралась нести домой.

Вдруг из дверей залы вышел королевич, наряженный в бархат и атлас, с золотыми цепями на шее. И когда он увидел, что красавица королевна стоит в дверях, он схватил её за руку и захотел с нею танцевать; но та упиралась и перепугалась чрезвычайно, узнав в нем Короля Дроздоборода, который за неё сватался и был ею осмеян и отвергнут.

Однако же её нежелание не привело ни к чему: он насильно вытащил её в залу…

И вдруг лопнул у неё на поясе тот шнур, на котором были подвязаны к карманам её горшочки для кушанья, и горшочки эти вывалились, и суп разлился по полу, и объедки кушаний рассыпались повсюду.

Когда все гости это увидели, то вся зала огласилась смехом; отовсюду послышались насмешки, и несчастная королевна была до такой степени пристыжена, что готова была сквозь землю провалиться.

Она бросилась к дверям, собираясь бежать, но и на лестнице её кто-то изловил и вновь привлёк в залу; а когда она оглянулась, то увидела перед собою опять-таки Короля Дроздоборода.

Он сказав ей ласково:

– Не пугайся! Я и тот певец, который жил с тобою в жалком домишке, – одно и то же лицо: из любви к тебе я надел на себя эту личину. Я же и на базар выезжал в виде пьяного гусара, который тебе перебил все горшки. Всё это было сделано для того, чтобы смирить твою гордость и наказать твоё высокомерие, которое тебя побудило осмеять меня.

Тут королевна горько заплакала и сказала:

– Я была к тебе очень несправедлива и потому недостойна быть твоей женой.

Но он отвечал ей:

– Утешься, миновало для тебя безвременье, и мы с тобою теперь отпразднуем свою свадьбу.

Подошли к ней придворные дамы, нарядили её в богатейшие наряды, и отец её явился тут же, и весь двор; все желали ей счастья в брачном союзе с Королём Дроздобородом. Пошло уж тут настоящее веселье: стали все и петь, и плясать, и за здоровье молодых пить!..

А что, друг, недурно бы и нам с тобою там быть?

Сказка о том, кто ходил страху учиться

Один отец жил с двумя сыновьями. Старший был умён, сметлив, и всякое дело у него спорилось в руках, а младший был глуп, непонятлив и ничему научиться не мог. Люди говорили, глядя на него:

– С этим отец ещё не оберётся хлопот!

Когда нужно было сделать что-нибудь, всё должен был один старший работать; но зато он был робок, и когда его отец за чем-нибудь посылал позднею порой, особливо ночью, и если к тому же дорога проходила мимо кладбища или иного страшного места, он отвечал:

– Ах, нет, батюшка, не пойду я туда! Уж очень боязно мне.

Порой, когда вечером у камелька шли россказни, от которых мороз по коже продирал, слушатели восклицали:

– Ах, страсти какие!

А младший слушал, сидя в своём углу, и никак понять не мог, что это значило:

– Вот затвердили-то: страшно да страшно! А мне вот ни капельки не страшно! И вовсе я не умею бояться. Должно быть, это также одна из тех премудростей, в которых я ничего не смыслю.

Однажды сказал ему отец:

– Послушай-ка, ты, там, в углу! Ты растёшь и силы набираешься: надо ж и тебе научиться какому-нибудь ремеслу, чтобы добывать себе хлеб насущный. Видишь, как трудится твой брат; а тебя, право, даром хлебом кормить приходится.

– Эх, батюшка! – отвечал тот. – Очень бы хотел я научиться чему-нибудь. Да уж коли на то пошло, очень хотелось бы мне научиться страху: я ведь совсем не умею бояться.

Старший брат расхохотался, услышав такие речи, и подумал про себя:

– Господи милостивый! Ну и дурень же брат у меня! Ничего путного из него не выйдет. Кто хочет крюком быть, тот заранее спину гни!

Отец вздохнул и отвечал:

– Страху-то ты ещё непременно научишься, да хлеба-то себе этим не заработаешь.

Вскоре после того зашёл к ним в гости дьячок, и стал ему старик жаловаться на своё горе: не приспособился-де сын его ни к какому делу, ничего не знает и ничему не учится.

– Ну, подумайте только: когда я спросил его, чем он станет хлеб себе зарабатывать, он ответил, что очень хотел бы научиться страху!

– Коли за этим только дело стало, – отвечал дьячок, – так я берусь обучить его. Пришлите-ка его ко мне. Я его живо обработаю.

Отец был этим доволен в надежде, что малого хоть сколько-нибудь обломают.

Итак, дьячок взял к себе парня домой и поручил ему звонить в колокол.

Дня через два разбудил он его в полночь, велел ему встать, взойти на колокольню и звонить; а сам думает: «Ну, научишься же ты нынче страху!» Пробрался тихонько вперёд, и когда парень, поднявшись наверх, обернулся, чтобы взяться за верёвку от колокола, перед ним на лестнице против слухового окна очутился кто-то в белом.

Он крикнул:

– Кто там? – Но тот не отвечал и не шевелился. – Эй, отвечай-ка! – закричал снова паренёк. Или убирайся подобру-поздорову! Нечего тебе здесь ночью делать.

Но дьячок стоял неподвижно, чтобы парень принял его за привидение. Опять обратился к нему парень:

– Чего тебе нужно здесь? Отвечай, если ты честный малый; а не то я тебя сброшу с лестницы!

Дьячок подумал:

– Ну, это ты, братец мой, только так говоришь, – и не проронил ни звука, стоял, словно каменный.

И в четвёртый раз крикнул ему парень, но опять не добился ответа. Тогда он бросился на привидение и столкнул его с лестницы так, что, пересчитав десяток ступеней, оно растянулось в углу.

А парень отзвонил себе, пришёл домой, лёг, не говоря ни слова, в постель и заснул.

Долго ждала дьячиха своего мужа, но тот всё не приходил. Наконец ей страшно стало, она разбудила парня и спросила:

– Не знаешь ли, где мой муж? Он ведь только что перед тобой взошёл на колокольню.

– Нет, – отвечал тот, – а вот на лестнице против слухового окна стоял кто-то, и так как он не хотел ни отвечать мне, ни убираться, я принял его за мошенника и спустил его с лестницы. Подите-ка взгляните, не он ли это был. Мне было бы жалко, если бы что плохое с ним стряслось.

Бросилась туда дьячиха и увидала мужа: сломал ногу, лежит в углу и стонет.

Она перенесла его домой и поспешила с громкими криками к отцу парня:

– Ваш сын натворил беду великую: моего мужа сбросил с лестницы, так что сердечный ногу сломал. Возьмите вы негодяя из нашего дома!

Испугался отец, прибежал к сыну и выбранил его:

– Что за проказы богомерзкие! Али тебя лукавый попутал?

– Ах, батюшка, только выслушайте меня! – отвечал тот. – Я совсем не виноват. Он стоял там в темноте, словно зло какое умышлял. Я не знал, кто это, и четырежды уговаривал его ответить мне или уйти.

– Ах, – возразил отец, – от тебя мне одни напасти! Убирайся ты с глаз моих, видеть я тебя не хочу!

– Воля ваша, батюшка, ладно! Подождите только до рассвета: я уйду себе, стану обучаться страху; авось, узнаю хоть одну науку, которая меня прокормит.

– Учись чему хочешь, мне всё равно, – сказал отец. – Вот тебе пятьдесят талеров, ступай с ними на все четыре стороны и никому не смей сказывать, откуда ты родом и кто твой отец, чтобы меня не срамить.

– Извольте, батюшка, если ничего больше от меня не требуется, всё будет по-вашему. Это я легко могу соблюсти.

На рассвете положил парень пятьдесят талеров в карман и вышел на большую дорогу, бормоча про себя:

– Хоть бы на меня страх напал! Хоть бы на меня страх напал!

Подошёл к нему какой-то человек, услыхавший эти речи, и стали они вместе продолжать путь.

Вскоре завидели они виселицу, и сказал ему спутник:

– Видишь, вон там стоит дерево, на котором семеро с верёвочной петлёй спознались, а теперь летать учатся. Садись под тем деревом и жди ночи – не оберёшься страху!

– Ну, коли только в этом дело, – отвечал парень, – так оно не трудно. Если я так скоро научусь страху, то тебе достанутся мои пятьдесят талеров: приходи только завтра рано утром сюда ко мне.

Затем подошёл к виселице, сел под нею и дождался там вечера. Ему стало холодно, и он развёл костёр, но к полуночи так посвежел ветер, что парень и при огне никак не мог согреться.

Ветер раскачивал трупы повешенных, они стукались друг о друга. И подумал парень: «Мне холодно даже здесь, у огня, каково же им мёрзнуть и мотаться там наверху?»

И, так как сердце у него было сострадающее, он приставил лестницу, влез наверх, отвязал висельников одного за другим и спустил всех семерых наземь. Затем он раздул хорошенько огонь и рассажал их всех кругом, чтоб они могли согреться.

Но они сидели неподвижно, так что пламя стало охватывать их одежды. Он сказал им:

– Эй, вы, берегитесь! А не то я вас опять повешу!

Но мертвецы ничего не слыхали, молчали и не мешали гореть своим лохмотьям.

Тут он рассердился:

– Ну, если вы остерегаться не хотите, то я вам не помощник, а мне вовсе не хочется сгореть вместе с вами.

И он снова повесил их на прежнее место. Потом он подсел к своему костру и заснул.

Поутру пришёл к нему встреченный человек за деньгами и спросил:

– Ну что, небось, знаешь теперь, каков страх бывает?

– А, нет, – отвечал тот. – Откуда же было мне узнать это? Эти ребята, что там наверху болтаются, даже рта не открывали и так глупы, что позволили гореть на теле своим лохмотьям.

Тут увидел прохожий, что пятьдесят талеров ему на этот раз не придётся получить, и сказал, уходя:

– Таких я ещё не видел!

Парень тоже пошёл своей дорогой, бормоча по-прежнему:

– Ах, если б меня страх пробрал!