За сорок лет в некоторых развитых странах потенциального стратегического противника вырос целый слой управленцев. В США, например, в Калифорнии, они даже организовали свой элитарный клуб «Золотой какаду», куда принимали только капитанов финансов и промышленности.

Казалось, начала сбываться мечта генералиссимуса о тотальном подчинении изнутри идеологически чуждых обществ. При темпах, с которыми Управление вышло в восьмидесятые годы, потребовалось бы еще 25-30 лет, чтобы поставить вопрос о колхозном строе в Техасе… Но наследники Сталина оказались неспособными постичь всю грандиозность его замыслов.

Уже Хрущев решил пострелять очередями из «долговременных огневых точек в глубоком тылу противника», чтобы решить некоторые сиюминутные задачи. Во время карибского кризиса Управление «вбросило» в окружение Кеннеди добросовестно сработанную дезинформацию о возможностях советских подводных лодок. На этом фоне тайная встреча брата президента Роберта с хрущевским эмиссаром прошла почти дружески. Стороны высказали искреннее сожаление о разрастании скандала вокруг Кубы и пообещали друг другу сделать все, чтобы покончить дело миром. Кеннеди тогда так и не решился начать большую войну. И не потому, что рассказ брата о встрече с посланцем Хрущева убедил его в советском миролюбии. Президент помнил об информации, переданной доверенными людьми: русские субмарины бороздят чуть ли не Гудзонов залив.

Конечно, хорошо, что Хрущев не ввязался в серьезную драку из-за своего пылкого кубинского друга. Но после «вбрасывания» два десятка агентов Управления, задействованных в операции, были спешно эвакуированы, потому что дело коснулось стратегических интересов США, и подставлять под удар американских спецслужб остальную сеть было бы по меньшей мере глупо.

Брежнев рассудил, что Управление обладает возможностями добывать не только деликатную политическую информацию, но и валюту. Это при нем Управлению вменили в обязанность «отстегивать» в кассу партии значительный процент от всех финансовых операций и производственных прибылей. Между собой работники Управления за рубежом называли эти поборы «налогом Ильича», и не из-за Брежнева, а потому, что первый взнос был сделан на проведение мероприятий в честь столетия со дня рождения Ленина.

Вообще Управление при Брежневе лихорадило.

Созданное генсеком партии как тайное орудие советского имперского давления в капиталистическом мире, Управление при незабвенном Леониде Ильиче нередко вовлекалось в разные сомнительные с точки зрения перспективной стратегии мероприятия, теряло агентуру, явки и позиции, на завоевание которых требовались годы и годы. Оно помогало «освобождаться от неоколониализма» Африке, открывая вместе с КГБ дорогу к власти жуликам и авантюристам, бойко цитирующим Маркса. Вместе с ГРУ Управление поддерживало партизан в Центральной Америке, экстремистов Ближнего Востока, финансируя революционеров всех мастей, которые, несмотря на свой незначительный вес, жрали средства, как жрут листву гусеницы.

В конце августа 1968 года Леонид Ильич, отечески насупив брови, лично потребовал усилить роль Управления в чехословацких событиях, хотя в стране с территорией меньше Вологодской области и так была задействована половина сотрудников отдела соцстран.

На этом фоне в работу Управления начал вмешиваться министр обороны. Ему, видите ли, принесли на подпись приказ о присвоении очередных генеральских званий людям, о которых он никогда не слышал. А кто отвечает в Управлении за финансы? Почему этот человек не отчитывается перед КРУ министерства? Тогда начальник Управления напросился к Брежневу на прием и нажаловался на министра: он денег хочет, которые мы в поте лица за границей зарабатываем. Брежнев вызвал министра: ты зачем лапки тянешь к партийным деньгам? Еще раз услышу – вопрос поставим. Министр от Управления отстал, но обиду затаил.

Тогда-то и произошел первый бунт на корабле.

Коллегия Управления – начальник и семь его заместителей – приняли на закрытом совещании меморандум «О гамбургском счете». В соответствии с меморандумом, пользуясь завесой секретности и забывчивостью Брежнева, Управление начало самостоятельно планировать работу в русле долговременных программ. Отдельно было сформировано целое направление под кодовым названием «Потемкино». Здесь ковали показуху для дорогого Леонида Ильича.

Ему регулярно сверхсекретно докладывали об очередном запуске американских пилотируемых космических аппаратов – за месяц до событий. Привыкший к страшной секретности вокруг советских ракет с экипажами, Брежнев и помыслить не мог, что о запуске американских можно прочитать в любой флоридской газете. Бригада сотрудников Управления сидела над подшивками «Бизнес уик» и «Файнэншл таймс», выуживая статистику и динамику промышленного производства США и Великобритании. Отчеты под грифом «Сов. секретно», составленные на основе этих изданий и украшенные цветными диаграммами, Леонид Ильич прятал в личный сейф.

Верхом наглости жителей деревни «Потемкино» был тщательный план Пентагона, скопированный с буклета, который вручают всем экскурсантам, посещающим высшее военное ведомство. Чтобы не плутали в огромном здании, не лезли в рабочие помещения и не отвлекали служащих вопросами. За этот план Брежнев распорядился наградить орденами и медалями всех «участников операции». Подразделение из «Потемкина», кроме успокоительной туфты, добывало ко дням рождения Леонида Ильича автомобили редких марок, которые генсек по человеческой слабости коллекционировал. Еще оно вносило в фонд «социалистического строительства» драгоценные камни. Брежнев бибикал за рулем очередного мерседеса или роллс-ройса, пересыпал в горстях алмазы, любуясь игрой света, и был в совершенном восторге.

И все же в годы Леонида Ильича Управление сумело ослабить роль Скандинавии на северном фланге НАТО, не допустить проникновения Китая в экономику Индостана, Аравии и стран средиземноморского бассейна. Управление смогло создать условия для зыбкого длительного равновесия «ни войны, ни мира» на Ближнем Востоке, равновесия, выгодного в конечном счете только Советскому Союзу.

При Брежневе же Управление провело блестящую операцию по снижению эффективности системы защиты американских стратегических ракет. Правда, честь ее проведения присваивали себе и КГБ, и ГРУ, но усомниться в этом заставляют масштабы и выходы на такие структуры, с которыми в одних случаях не могли работать военные разведчики, в других – сотрудники Комитета госбезопасности…

В СССР был разработан способ, позволяющий вводить в заблуждение американские спутники, которые следили за испытаниями советских ракет. На основе данных спутников Агентство национальной безопасности готовило сводную информацию. Выходило, что радиус действия советских «изделий» недостаточен, чтобы нанести американским ракетным шахтам в горах около Тусона (штат Аризона) невосполнимый ущерб. Да и точность стрельб русских не внушала особой тревоги.

Агенты Управления в США всемерно поддерживали это заблуждение. В АНБ, например, стало известно, что советская агентура и даже некоторые торговые представители ищут выходы на разработчиков и производителей средств наведения ракет. АНБ подыграло – сплавило русским за хорошие деньги систему наведения, которая от вибрации на старте выходила из строя.

Почти шесть лет тянулась эта игра. В результате американские стратегические ракеты нового поколения были размещены в пределах досягаемости советских ядерных средств, которые, якобы не могли дотянуться до калифорнийского побережья. Управление и тут, воспользовавшись связями в военной верхушке, «посоветовало», что могло… Когда же открылась истинная картина, американцам пришлось снять боеголовки на западной полосе стартовых площадок – за полной их бесполезностью.

Андропов сначала попытался покончить с «вольницей» и переподчинить Управление Комитету государственной безопасности. Назначил начальником конторы своего ставленника. Но вскоре Андропов отказался от мысли привинтить слишком маленькую голову к слишком большому туловищу. Вероятно, он увидел, какие еще возможности открываются в работе спецслужб внутри страны, если использовать их параллельно. Не зря ведь Юрий Владимирович так тщательно изучал опыт работы ЦРУ, ФБР и АНБ. Именно при Андропове в короткий срок, буквально за три месяца, были созданы союзные структуры Управления, а их сотрудники внедрены в армию, МВД, прокуратуру и другие госслужбы и ведомства, вплоть до отраслевых НИИ и исполкомов областных Советов. Какие планы в отношении связки КГБ-Управление вынашивал хитроумный Андропов, мы не узнаем никогда.

О Черненко сказать нечего. При нем ставленник Андропова сам ушел из Управления, а прежний начальник, оторвавшись от огуречных грядок на даче, вновь вернулся в рабочий кабинет.

5

Майор Шаповалов явился с планерки взъерошенный.

– Ну, орлы, проследили счета алмазников?

– Проследили, – кивнул Толмачев. – Как и предполагали, все концентрируется в «Примабанке». Ошибка исключена. Контрольную проверку делали параллельно с Олейниковым.

– Точно, – простуженным голосом подтвердил Олейников, скрытый дисплеем. – «Прима» нарисовалась.

– Любопытно-о, – протянул Шаповалов задумчиво. – Понимаете, что это значит?

– Еще бы! – сказал Толмачев. – Оборзевшая «Прима» создает мощный резервный фонд, обходя федеральные закрома. Для какой такой надобности? И если учесть ее связи с алмазниками…

– Это на третьей странице, – присовокупил Гога Олейников. – Второй абзац сверху плюс таблица.

– Побегу к Кардапольцеву, – решил Шаповалов. – Это серьезно. Гога, сделай еще одну распечатку для полковника.

– Уже сделал. – Из-за монитора показалась узкая голова с неуставной лохматой прической. – У меня мысль, товарищ майор!

– Не надо, – отмахнулся Шаповалов.

– Надо! – заторопился лейтенант Олейников, бывший компьютерный хулиган. – Деньги у «Примы» можно назад свистнуть.

 Шаповалов приостановился, озадаченный, в двери.

– Любопытно-о… Только объясни, что подразумевается под этим техническим термином – «свистнуть»?

– Ну, отыграть! Вот смотрите… Последний счет алмазников копируем сюда, сбрасываем на актив, меняем файл, сбрасываем в петельку, даем команду обратного отсчета… Во, пошло, пошло

– Стой! – застонал Шаповалов. – Ну, детский сад… Останови!

– Вы чо, товарищ майор? Это же имитация на нашей копии.

– В инфаркт вгонишь, имитатор, – вытер лоб начальник группы. – Не можешь по-людски объяснить?

– А я чо делаю! – обиделся Гога. – Говорю же, последний счет копируем, сбрасываем на актив, потом в петельку…

– Помолчи! – поднял руку Толмачев. – Борис, ты читал последний доклад по обеспечению информационной безопасности?

– Читал, – насторожился Шаповалов. – Так там же говорится об информационной диверсии!

– То, что предлагает наш юный друг, и есть информационная диверсия. С помощью программы Гоги можно раздеть любой банк до трусов при возможности войти в сеть учета и ведения операций.

– Так, – почесал переносицу Шаповалов. – А в группе мониторинга могли до этого додуматься?

– Уже додумались, – буркнул Гога. – Только насчет петельки не сообразили. А без нее останутся следы. Им проще, в мониторинге. Они в сеть врезаются и пасутся.

– А ты, значит, не пасешься? – прищурился Шаповалов.

– Не дают, козлы! – огорченно сказал Олейников.

– Какая жалость… Набросайте предложение насчет банка и трусов. Коротко и внятно. Без петелек и прочей ерунды. Чтобы даже я понял. Полчаса хватит? Заодно и покажу полковнику. Может, наш вариант продвинет операцию. Чем черт не шутит…

Гога подождал, пока за начальником закроется дверь, и сказал:

– Вот хороший он, Борис Викторович, душевный. И ученый, и экономист. А компьютера боится. Я уже заметил, Николай Андреевич, что все старики боятся компьютеров. Тут наблюдается психологическая детерминация, а вовсе не возрастная. Если…

– Кончай трепаться, – одернул его Толмачев. – Мне тоже не двадцать лет. Так что без намеков! Давай работать…

Олейников упал за клавиатуру – писать, а Толмачев встал за его спиной – редактировать по ходу…

Как в воду глядел: отпуск откладывался на неопределенное время. Теперь группа уходила с работы поздно вечером. А по утрам на оперативных совещаниях Кардапольцев раздраженно намекал всем о чувстве ответственности. Под этот нервный шум майор Шаповалов, боявшийся компьютеров, вознамерился оборудовать группу по последнему слову техники. И благословил Гогу как специалиста на разбой. Специалист тряс пожилого подполковника, отвечающего за материально-техническое обеспечение.

– У вас в группе и так только черта лысого не хватает! – слабо отбивался подполковник. – Бюджет жрете, как черви яблоко…

У него давно голова шла кругом от бардака, а под ним он понимал чудовищное несоответствие штатных должностей званиям, несоответствие, мало представимое в нормальном армейском подразделении, но вполне обычное в ОБЭП. Подполковник лейтенанта Гогу, летёху, крикуна лохматого, ходившего, сунув руки в брюки, не решался поставить на место – вдруг этого обормота завтра назначат руководителем группы.

Окруженный мигающей, тикающей, попискивающей и рычащей техникой, лейтенант блаженствовал, вдыхая с отрешенным взглядом наркомана запах изоляции, припоя и разогретых панелей. Именно так представлял он в армии и в институте рай. Поначалу Толмачев, наблюдая угрожающую активность Олейникова, опасался, что мальчишку понесет в безудержное изобретательство, в выдумывание очередного перпетуум мобиле, только на компьютерном уровне. Однако вооруженный до зубов Гога иногда выдавал предложения, от которых завистливо ежились технари из группы прослушивания и мониторинга. Грубый майор Спесивцев, начальник «слухачей», потребовал вскоре перевода Олейникова «по принадлежности», то есть под свое начало. Шаповалов смог убедить Кардапольцева, что изобретательство – лишь хобби лейтенанта, приработок, что Гога обладает блестящими задатками аналитика и негоже зарывать в землю этот талант. Под руководством же майора Спесивцева юное дарование быстро превратится в шабашника, научится выпивать, не закусывая, сквернословить и растеряет аналитические способности, каковые они, Шаповалов и Толмачев, всячески взращивают, пестуют и холят. Гогу «слухачам» не отдали.

Почти год назад, когда Толмачева перевели в новый отдел без названия и точных функций, он затосковал. Ему нравилась прежняя работа, пусть и суматошная, разъездная, но основательная, по профилю. Она давала повод и для самоутверждения, и для самоуважения. Слаб человек – кому не хочется потешить тщеславие… Кроме того, прежняя работа не с неба свалилась, а трудами немалыми досталась. Толмачев к ней поднимался жестко и целеустремленно, отказываясь от мелких радостей, лепя из себя, деревенского недоучки, штучную личность.

Не достиг, правда, высоких степеней и званий, не получил даже кафедры, о которой, был грех, одно время мечтал, но все равно вышел в научную элиту и свои мозги привык уважать. Он знал, что, работая в открытой тематике, давно добился бы и высоких научных степеней, и приличествующего тем степеням положения. Однако теперь ему хватало одного знания.

После тихой родной деревни он попал в отдельную дивизию ПВО в Алма-Ате. И носился туда-сюда весь срок службы, как письмо без адреса. Командировки у него были вдоль южной границы – от Красноводска до Благовещенска. Вернулся после дембеля домой, устроился электриком в совхозе. Днем на столбы лазил, ночью за учебниками сидел, угрюмо сознавая собственное ничтожество. Оказывается, квадрат катетов равен квадрату гипотенузы. А деепричастный оборот выделяется запятыми. И что за зверь такой – деепричастный оборот? Ведь в школе проходил.

Тем не менее через год поступил с первого захода в Менделеевский институт. Не потому, что с детства мечтал стать химиком, а потому, что название понравилось – имени Менделеева. Который периодическую систему элементов придумал. И еще было одно соображение: после института в село не пошлют, химику-технологу там делать нечего. А деревня надоела. Молодежи не осталось, в кино надо за шесть километров топать. К тому же мать-пенсионерку старшая сестра забрала к себе в райцентр. В институте пришлось снова плотно садиться за учебники. Повышенную стипендию, как отличник, он задницей высиживал. В сутках было тридцать три часа, а завтрак заменял ужин. Даже на выездах в подшефный совхоз – на сенокос, на уборку картошки – он не расставался с книгами. И в попойках по случаю стипендии не участвовал. Во-первых, потому, что лишь на нее, стипендию болезную, и жил, во-вторых, не хотел терять время по пустякам.

Барином себя почувствовал, когда попал в город Ступино, на химкомбинат, стажером начальника смены. Он тут преддипломную практику проходил – понравилось. Учли пожелание отличника учебы при распределении. В тихом зеленом Ступине было хорошо – цивилизации навалом и Москва рядом. Быстро привык к городу, замирающему после девяти часов у телевизоров, привык к грязноватым цехам комбината, втянулся в неторопливое чтение мудрых книг, после которых не надо было сдавать зачеты. Еще он привязался к преподавательнице русского языка и литературы Аллочке, которая ему духовный мир раздвигала не по дням, а по часам. Однокомнатную квартиру получил. Будущий тесть, из ступинских шишек, помог, расстарался для молодого, растущего специалиста. А чего там!

От постоянного духоподъемного образа жизни изобрел Толмачев любопытный катализатор, научную и производственную ценность которого смогли оценить три человека в стране. Ну, восемь. Одним из этих людей оказался аналитик Управления, почитывающий закрытые малотиражные рефераты не только от скуки. Поскольку Толмачев во всех анкетах писал на законном основании «холост», а Управление любило работать с холостой перспективной молодежью, то его вскоре и вызвали в Москву, в родной институт, и предложили готовить документы в аспирантуру.

Пришлось на время отложить забрезжившее было бракосочетание. Аллочка, умница, все поняла правильно. Учеба и семья несовместимы. Подожду, мол. И целых три месяца ждала. А может, все четыре. И вышла замуж. То ли за милиционера, то ли за миллионера. Толмачев не расслышал – в телефонной трубке трещало, как на пожаре. Это догорала любовь, понял потом Толмачев.

Аспирантуру он заканчивал, уже будучи в группе аналитиков Управления, на должности разработчика. Так он на этой должности и сидел. Раз в три-четыре года к нему приходил седенький Шлычкин из кадров, молча подсовывал на подпись копию приказа. Так Толмачев узнавал о присвоении ему очередного звания.

На старом месте, под началом подполковника Василия Николаевича, он себя мастером ощущал – при скромной должности. А тут, значит, опять в ученики… В подмастерья. Все было новым в отделе борьбы с экономическими преступлениями – от письменного стола до тематики. Месяц крепился, а потом пошел к начальству. Так, мол, и так, я химик, а не финансист.

Полковник Кардапольцев поманил поближе и тихо сказал:

– А я и вовсе геодезист. Космической картографией занимался. Но никому ни слова! Договорились? Молодец. Значит, так, голубчик, кругом марш!

– Последний вопрос можно, товарищ полковник? – решил не сдаваться Толмачев.

– Последний – можно.

– Почему в нашем отделе нет финансистов?

Кардапольцев на пальцах посчитал, шевеля губами: