События в Ачинске подорвали и без того слабый настрой белой армии. Держаться вместе заставляла необходимость хоть как-то выжить, выйти из возникшей катастрофы живыми.

Впереди, после Ачинска, на пути отступающих армий был мятежный Красноярск. Казалось, что этот большой город с гарнизоном – оплот власти и можно встать после тяжкого пути, отдохнуть, зацепиться и остановить Красную Армию, но оказалось, что твердь обернулась хлипким гнилостным болотом, – изменой. Боеспособный кадровый гарнизон, его начальник генерал Бронислав Зиневич, крепко державший семидесятитысячный город, переметнулись в подчинение к эсеровскому Политцентру, отвергая резко пошатнувшуюся власть адмирала Александра Колчака. Политцентр же был слаб и как только к городу подошли дивизии Красной Армии, власть перешла к большевикам.

Поезда с Верховным правителем Колчаком и вагонами с золотым запасом едва успели проскочить Красноярск, как случился мятеж.

Четвертого января Сибирская Армия, потеряв две дивизии, деморализованные взрывом и сдавшиеся в Ачинске, подошла к Красноярску. Численность подошедших войск и беженцев была огромна – десятки тысяч солдат и еще столько же гражданских лиц. Командующий армией генерал Каппель поручил генералу Войцеховскому выбить из города взбунтовавшийся гарнизон. Но успеха действия войск не имели из-за нерешительности и отсутствия сведений о противнике.

Между тем силы, защищающие город, были незначительны и могли быть смяты многотысячной армией. Но кроме достаточного числа штыков в армии, нужны еще решимость и умелое управление частями. Этого в тот момент в достатке не оказалось.

Из Красноярска в сторону деревни Дрокино для преграждения пути в город, была спешно выслана полурота пехоты красноармейцев с пулеметами. Наспех собранные, слабо обученные бойцы заняли высоты к северо-западу от города верстах в трех от него, в тайне надеясь, что пронесет и боя не случится. А место было выгодное: c Лысой горы, что господствовала над долиной и рекой, все открытое в этих местах пространство простреливалось на многие километры.

На противоположном плато собралось несколько тысяч саней с сидящей на них Белой армией, подошедшей с запада. Тут же при войске был верхом и командующий генерал Каппель, его заместитель генерал Сергей Войцеховский, и с ними несколько всадников из штаба. Воинское начальство только, что покинуло вагоны, вставшего окончательно перед городом поезда, и теперь озирало театр действий и не видело перспектив превратить унылый ход слабоуправляемых частей в победную поступь многочисленного, но смертельно уставшего войска.

Прогнать несколько десятков красноармейцев можно было обходом влево с одновременным нанесением прямого удара, о чем тут же был сделан приказ. Однако ни один солдат из саней выходить не пожелал, и все завершилось к ночи только бессмысленной взаимной пальбой без каких-либо последствий. С наступлением ночи войска пошли в обход Красноярска, направляясь в сторону Емельяново и далее на восток. Другая часть подразделений прошла через город по его окраинам, не зная о ситуации в городе. Это привело к тому, что боеспособные части попали в засаду и сдались Красноярскому гарнизону, еще недавно входившему в состав Сибирской армии.

Части корпуса генерала Каппеля также попали в окружение возле Красноярска, не получив вовремя сведений о том, что город контролируется предавшими их войсками. Приходилось с боем прорывались по окраинам, сминая заслоны красных и неся потери. В этакой неразберихе белые войска потеряли свой последний аэроплан, использовавшийся для разведки.

Аэроплан, что базировался на оборудованном под аэродром поле возле деревни Дрокино, взмыл в небо по приказу из штаба Каппеля для изучения обстановки вокруг города и пробыл в небе около часа. Но когда пришлось возвращаться, аэродромное поле уже было захвачено отрядом бойцов, изменивших присяге Колчаку. При посадке летчик Ставрогин заметил подвох, уже завершая пробежку, − вдруг увидел красные ленты на шапках солдат, их искореженные гневом лица, и сумел вновь поднять свою механическую птицу в небо. Но далеко не улетел: пулеметный огонь разметал обшивку, заглушил двигатель, и аэроплан, плавно скользя, упал за Дрокинской горой. Ближе к упавшему самолету оказались войска Белой армии, и летчик не пропал, а был вызволен из аэроплана.

Продырявленную огнем пулемета механическую птицу бросили, а летчик Ставрогин, прослезившись, вскинул на плечо кавалерийский карабин, что хранил в аэроплане на случай, если придется совершить вынужденную посадку, встал в строй и зашагал вместе со всеми, слившись с одноликой серой массой. Теперь, размеренно ступая шаг в шаг среди солдат, пилот Ставрогин отличался только тем, что мог представить, как бы он смотрелся с высоты полета над этой заснеженной и заросшей бесконечными лесами местностью среди смертельно усталых и выживающих на морозе людей, бредущих неизвестно куда и с какой целью.

Оценив складывающуюся ситуацию, генерал Каппель приказал обойти город и пробиваться с боями в направлении Канска и Иркутска, оставив больных и тех, кто уже не имел сил двигаться по зимней дороге. Более половины отступающих сдались и остались в городе на милость победителей. Седьмого января 30-ая дивизия Пятой РККА вошла в Красноярск.

Оказавшиеся в городе и сдавшиеся части Сибирской Армии, а также часть беженцев были помещены в созданный в Военном городке Красноярска лагерь для военнопленных. За год большая часть оказавшихся в лагерях погибла от голода, болезней, многие были расстреляны. Тела погибших сбрасывали с гранитной кручи берега к руслу Енисей.

Сохранившиеся части Сибирской армии двинулись дальше на восток.

Пушки тащить по заснеженной тайге без дорог было невероятно тяжко. Лошади уже не справлялись, также выбившись из сил без отдыха и добротного корма. Пришлось пушки бросить, а замки и прицелы от пушек утопить в реке. Шли теперь как бы налегке, оставив только самые легкие мортиры, которые можно было навьючить на коней. Корпус сохранял боеспособность и, сминая заставы красных войск, двигался по бездорожью, не встречая крупных сил противника.

Генерал Владимир Каппель бодрил своих усталых солдат:

– Ребятушки, пушки мы добудем! Не теряйте духа, в этом залог нашей победы! Помните наставления фельдмаршала Суворова, который через Альпы перемахнул и даже без пушек вышел из окружения!

Перед Каппелем встал вопрос, куда двигаться дальше после Красноярска. Было решено спускаться вниз по Енисею и идти по льду замерзшей реки Кан в направлении Канска и далее до Нижнеудинска, в обход железной дороги и мест дислокации красных партизан.

Кан − река порожистая, а берега реки изобилуют родниками и минеральными источниками, что делает лед реки ненадежным. Часть офицеров, опасаясь застать неприятеля на тракте, настаивала на маршруте по Енисею до Стрелки – месту слияния двух могучих сибирских рек, после чего идти на восток уже по Ангаре и далее к Байкалу. Этот путь представлялся безопасным, но значительно более долгим.

В результате после кратких горячих дискуссий войска разделились: генералы Александр Перхуров и Николай Сукин двинули несколько тысяч своих подчиненных по Енисею до слияния с Ангарой. Достигнув Стрелки, войска пошли далее в сторону Илима по Ангаре, рассчитывая по льду рек добраться до Байкала. Следуя этим долгим маршрутом, испытав тяжелые боевые столкновения с частями красных партизан, часть сохранившейся армии под командованием начальника Уральского корпуса генерала Николая Сукина вышла у прибрежного бурятского поселка Онгурен к Байкалу. Только в этом месте был участок берега с пологим выходом на лед озера: севернее начинались крутые прибрежные скалы Байкальского разлома, южнее отроги Приморского хребта. Впрочем, и название селения в переводе с бурятского означает именно, – конец пути, ибо от этого места на север вдоль берега дорога по указанным причинам отсутствует и ныне.

Далее, по льду, минуя скалу-мыс Хобой северной оконечности острова Ольхон, поредевшие воинские части преодолели Байкал и оказались в Верхнеудинске только к апрелю.

Генерал Перхуров со своим отрядом в лютую пургу отбился от основных сил и был пленен партизанами у старого сибирского села Подымахинское на берегу Лены, близ Усть-Кута.

Обессиленных, обмороженных и практически без боекомплекта солдат подразделения генерала Перхурова окружила группа местных партизан-охотников и сопроводила под конвоем в Иркутск.

После допросов в Иркутской тюрьме, генерал, как участник восстания против большевиков в Ярославле еще в 1918 году, был отправлен в этот город на Волге, где осужденный трибуналом был расстрелян.

Владимир Каппель повел войска по льду Кана, стремясь не отставать от Верховного командующего Колчака, двинулся по более короткому маршруту вслед, рассчитывая соединиться в пределах Трансиба.

Но, как оказалось, опасения относительно состояния ледяного покрова реки были не напрасны. Несмотря на сильные, тридцатиградусные морозы, пороги Кана не замерзли, а по поверхности льда реки под снегом струилась вода из термальных источников. Это создавало огромные проблемы. Пороги приходилось обходить по заснеженной тайге, а двигаться по льду, по глубокому снегу, под которым стояла вода, было невероятно тяжело. Люди в пешем строю проваливались в снег до воды, промокали и тут же на морозе покрывались льдом, жестоко обмораживались. Мучились и лошади – выбивались из сил, резали себе надкопытные венчики об острые ледяные грани. Обувь тяжелела, и идти в ней становилось тяжко до невозможности. Сани, проваливаясь до воды, тяжелели от намерзающего льда, примерзали полозьями к снегу, что требовало огромных дополнительных усилий: лошади и люди выбивались из сил. Снег валил сутками, и настроение войск было удручающим от усталости, холодных ночевок и отсутствия ясности в перспективах изнурительного похода.

Именно во время этого перехода генерал Каппель промок, провалившись под лед на своем коне. Стояла морозная погода, и генерал не уберегся: отморозил ноги и, тяжко больной, простуженный, продолжал путь до тех пор, пока не свалился в горячке. Отмороженные ступни воспалились, началась гангрена и потребовалась срочная операция. Ампутацию ступней провели тут же на реке в походной палатке, но Каппель продолжил путь сразу после операции, превозмогая боль и тяжелейшее свое состояние.

Пятнадцатого января армия Каппеля овладела Канском и вышла на Сибирский тракт. За городком две колонны Сибирской армии неожиданно соединились. Оказалось, что часть войск с обозами под командованием генерала Сахарова пошла по более короткому маршруту вдоль Сибирского тракта и успешно преодолела двести верст до города, не имея сведений ни о неприятеле, ни об армии генерала Каппеля.

Такое соединение разбросанных отступлением войск позволило создать более боеспособное войсковое соединение: походное движение управлялось теперь более четко, появилось снабжение войск провизией. Численность армии составила около тридцати тысяч человек, и этот поток отчаявшихся было людей, теперь уверенно двигался по тракту и успешно вел бои против партизан и боевых отрядов неприятеля. Появилась надежда возрождения боеспособного белого движения, но было понятно – сил пока хватало только на спасение.

Перед Нижнеудинском возникли боевые столкновения с отрядами противника, но, оттеснив красных умелым натиском, в ожидании тепла и краткого отдыха, двадцать первого января войска Каппеля вошли в город.

От пленных красноармейцев Каппель узнал, что власть в Иркутске захвачена большевиками, сместивших эсеровский Политцентр, а Верховный правитель адмирал Александр Колчак выдан новой власти. Каппель собрал последнее в своей жизни совещание, полулежа в кровати, опираясь на подушки. Был он бледен, пот застилал глаза и человек таял – иссякал, казалось, на глазах.

Но генералу еще хватало решимости: было приказано войскам срочно атаковать Иркутск и отбить Колчака.

Неуступчивый Иркутск

Власть в Иркутске перешла к большевикам в результате активного наступления Красной армии и решающего влияния на события чехословацкого корпуса, захватившего вокзал и железную дорогу.

В декабре, в последнюю неделю уходящего 1919 года произошло восстание в казармах Иркутского гарнизона в Глазковском предместье, что у самого вокзала, раскинувшегося у реки. Следуя к центру города, две роты повстанцев захватили телеграф и развернули наступление на гостиницу «Модерн», в которой размещались члены колчаковского правительства. Всю ночь шел бой, но восставшие к утру были отброшены в сторону рабочего предместья за речку Ушаковку, и на этом мятеж практически провалился.

Обыватели могли наблюдать, как бежали в наступающей темноте в панике восставшие, изредка останавливались и с колен спешно стреляли из винтовок в надвигающихся нестройной лавой казаков. Но опытные, обозленные всей этой затянувшейся смутой казаки, проявляя настойчивость, высекая из брусчатки искры подковами коней, настигали бегущих и яростно выкашивали шашками. Только наиболее расторопные успевали скрыться под мостом, разбегались далее по льду реки, прятались во дворах домов за высокими глухими дощатыми заборами. Можно было видеть, как выскочила на улицу предместья за рекой пара мечущихся повстанцев, как стучали они отчаянно в ворота двора, прося укрыть их от скачущих по улице казаков. Били в ворота отчаянно, с перекошенными лицами озираясь вокруг, несчастные, зажатые казаками среди глухих заборов рабочего Предместья. Высоченные ворота и калитку никто не открыл, и оба пали тут же у глухого к их просьбам забора с раскроенными головами: налетевшие казаки крутнулись только на своих конях, – и блеск шашек над головами завершили этот кровавый вечер.

Ангара в эту пору еще не встала под лед и парила, словно свежее стираное белье на морозе, коробилась отдельными льдинами, вороша их, двигала, громоздя завалы у берега. Понтонный мост через Ангару, соединяющий Глазковское предместье с центром города, был разрушен начавшимся ледоходом, что усложняло ведение боевых действий по усмирению восставших.

Начальник Иркутского гарнизона, генерал Ефим Сычев, решил привести взбунтовавшийся полк к порядку и решительно открыл с утра артиллерийский обстрел казарм. В ответ на активные действия по усмирению недовольных солдат, представитель Антанты при правительстве Колчака генерал Жанен, неожиданно для начальника гарнизона сообщил, что не допустит обстрела. Если же обстрел последует, откроет огонь из пушек по центру Иркутска с бронепоезда.

− Это что за выверты! − ревел на заседании с командирами подразделений начальник городского гарнизона, потомственный казак генерал Ефим Сычев.

− Предатели, шкурники! Что прикажете делать в такой ситуации?

− Выхода нет, придется подчиниться, Ефим Георгиевич! У них сила многократно поболее нашей будет. Если выступят, сомнут нас, как кулек бумажный.

− А почему они не хотят нам помочь подавить мятеж? Это их союзнический долг. Удержим власть в городе, они смогут беспрепятственно отбыть на восток! − продолжал бушевать генерал.

− Своя рубаха ближе к телу. Берегут то, что имеют.

− Сукины дети! Делают из России, как из шлюхи, все, что хотят!

− Да уж! Загуляла старушка на старости лет! Встряхнется, небось, − омолодится!

Выходило, что генерал Жанен и весь корпус чехословацких легионеров занял сторону восставшего полка против правительства Колчака. Формально это было так, но фактически продиктовано личными интересами, которые сводились к тому, чтобы сохранить в целости железнодорожные пути, вагоны и паровозы, − все то, что было необходимо для эвакуации подразделений легиона и представителей Антанты из пылающей Сибири во Владивосток, в порт, откуда можно было покинуть гибнущую Империю.

Перед самым новым годом на станцию Байкал, разместившуюся на скалистом берегу озера у истока Ангары, пришли вызванные Сычевым по телеграфу три бронепоезда и тысяча казаков атамана Семенова из Верхнеудинска для подавления восстания взбунтовавшихся солдат гарнизона.

Показалось, что гибельную ситуацию в городе удастся исправить, ведь бронепоезда – это сила. Но укрытые сталью поезда были остановлены близ Иркутска выставленным на путях обездвиженным паровозом. Едва бронепоезда подошли к возникшей на путях преграде, обороняющие дорогу солдаты чехословацкого легиона открыли предупредительный огонь с крутого ангарского берега. Пришлось возвращать бронепоезда назад и ждать исхода событий на берегу Байкала, намереваясь все же как-то поддержать гарнизон. Но вскоре к станции Байкал нежданно подошел из Иркутска и атаковал семеновцев бронепоезд «Орлик» чехословацкого легиона, и белоказаки были вынуждены уйти со станции в сторону Слюдянки.

Творилось непонятное. Недавние союзники теперь противостояли друг другу, решая свои, как оказалось, несовпадающие по цели задачи. Если Сибирская армия белых билась с большевиками за власть над территорией, то легионеры ревностно заботились о контроле над железной дорогой и старательно оберегали путь на восток, как единственный для своего спасения и возврата на родину.

Были памятны еще успешные для Белой армии события лета 1918 года, когда удалось предотвратить взрыв тоннелей отступающими на восток красными войсками на станции Байкал.

Станция и одновременно порт Байкал разместилась на скалистом берегу озера у самого истока Ангары, а, напротив, через реку лепился к скалам на узкой береговой линии вдоль озера поселок рыбаков Лиственничный. Поселок с Иркутском связывает Байкальский тракт протяженностью в шестьдесят верст, а от станции Байкал к Иркутску вела железная дорога вдоль левого берега Ангары. Добраться до станции скрытно можно было только таежными тропами, что удалось отряду урядника Воронкова, отчаянного и расчетливого опытного разведчика, донского пластуна. Удачная скрытая вылазка конного отряда разведчиков со стороны Иркутска позволила разобрать рельсы и отрезать путь красным по железной дороге на восток, а затем уничтожить вагон с четырьмя тоннами динамита, собранные для подрыва тоннелей. Страшный взрыв убил десятки людей, разнес станцию в клочья, опрокинул часть жилых построек, и в результате красным не удалось подорвать тоннели Кругобайкальской дороги. Тем не менее, один тоннель близ Култука красные, отходя на восток, сумели все же взорвать. Для восстановления порушенного участка дороги потребовалось три недели напряженной работы, а движение поездов без задержек смогли организовать только к осени.

Опыт тех событий требовал: сложную дорогу вдоль Байкала следует беречь изо всех сил.

В январе 1920 года бои в Иркутске шли вяло: постреливали в городском предместье, в ответ закипала как будто жаркая перестрелка в центре, ей вторила беспорядочная стрельба у реки, и все вновь стихало. Поутру неспешно убирали единичные окоченевшие трупы с улиц: как в основном оказалось не бойцов, а ограбленных, под шумок стрельбы, горожан.