Барон Густав, едва оправившись после падения с лошади, сразу же поспешил навестить свою спасительницу. Угодливые придворные показали шатёр, в котором ночевала княжна Прасковья Мамаева. И ранним утром Густав, считая себя неотразимым кавалером, перед которым не может устоять не одна девица, как бывало не раз, наведался к княжне Мамаевой.
Прасковья занималась своим туалетом, примеряя новый наряд для верховой езды. Барон бесцеремонно вошёл в шатёр, грубо растолкав служанок.
– Что это за вторжение? – возмутилась Прасковья Григорьевна.
– Милая фройляйн, я пришёл засвидетельствовать вам моё почтение, – поклонился барон Густав.
– Мне показалось, что вы наведались в конюшню.
– Что вы фройляйн, неужели ваш будуар похож на конюшню.
– Я полагаю, вы не видите разницы.
– Отчего, – растерялся барон.
– От того, что к молодым барышням не врываются. Так поступают только бандиты с большой дороги.
– О, – понял свою ошибку Густав. – Прошу фройляйн Прасковья меня извинить. Я так спешил к вам, что не мог сдерживать себя. А в качестве моих извинений примите от меня этот скромный букет.
Барон щёлкнул пальцами, и слуга внёс в шатёр большую корзину алых роз.
– Вот фройляйн Прасковья мои извинения.
Слуга поставил корзину с цветами к ногам княжны.
– Эти цветы прекрасны, они достойны вас, – широко улыбнулся барон.
Розы действительно были великолепны. Воздушные алые лепестки хранили на себе маленькие камельки росы, распространяя вокруг ароматную свежесть. Прасковья, любуясь цветами, на мгновение невольно улыбнулась, но тут же вспомнив о непрошенном госте, вновь приняла строгий вид.
– Я прощён? – продолжал улыбаться барон.
– Оставьте меня, – потребовала княжна.
– Вы слишком строги, – обиделся Густав.
– Не забудьте забрать свои цветы.
– Так нельзя.
– Я сказала, пойдите вот, – в сердцах топнула ножкой Прасковья.
– Но, позвольте.
– Я ни чего вам не позволяю, оставьте меня, сию же минуту.
– Ну, знаете ли.
Густав был возмущён, ожидая совсем другого приёма. Ещё ни кто так с ним не обращался и не выставлял его за дверь. Барон небрежно схватил корзинку с цветами и, развернувшись на каблуках, собирался покинуть шатёр.
– Ах, постойте, – вспомнив о просьбе брата, остановила гостя княжна. – Извините меня подполковник.
– Что вы фройляйн, во всём виноват только я, – вновь оживился барон.
– Оставьте цветы, они и вправду великолепны.
– Я рад услужить вам.
– Раз вы посетили меня, значит у вас ко мне какое-то предложение.
– Вы очень проницательны.
– Так, что вы желаете?
Прасковья Григорьевна с презрением наблюдала за гостем, которого распирала от низменных желаний. Его манеры были вульгарны, внешность отвратительна. Ей хотелось быстрее избавиться от этого гнусного курляндца, но она обещала похлопотать за брата и поэтому, хотя и с трудом, вынуждена была терпеть его присутствие.
– Смелее барон, раскройте мне цель своего визита. И пожалуйста, без утомительных церемоний. Говорите напрямую.
– Определённо вы фройляйн Прасковья мне нравитесь всё больше и больше, – брызгая слюной от удовольствия, поедал глазами молодую барышню Густав. – Мне нравятся решительные дамы, такие как вы. По правде говоря, я не люблю долгих уговоров. Это утомительно.
– Я вас слушаю.
– Милая фройляйн Прасковья сегодня во время конной прогулки я желал бы видеть вас в своём эскорте.
– Боитесь, что вас вновь сбросит лошадь, и вы окажетесь без помощи.
– Этому не бывать, – задетый за живое, резко ответил курляндец.
– Я не хотела вас обидеть.
– Что вы фройляйн, как можно обижаться на вас, – лукаво улыбнулся барон. – Так, что вы мне ответите?
– Знаете подполковник, пожалуй, я приму ваше приглашение, но мне одной может быть скучно в обществе ваших гвардейцев.
– Ах, не называйте меня так.
– Как именно?
– Обращение подполковник слишком официально.
– Как же мне вас величать?
– Называйте меня Густавом.
– Хорошо Густав.
– Так-то лучше.
– Но вы Густав не ответили на счёт моего общества?
– Просите, что угодно.
– Я бы предпочла, чтобы в вашей свите, кроме меня, состоял и мой брат князь Борис Григорьевич Мамаев. Так мне будет спокойней.
– Это проще простого, – развёл руками барон. – Я сию же минуту назначаю его своим адъютантом.
– Ещё одна просьба.
– Всё что угодно.
– Мне бы хотелось, чтобы весть о своём новом назначении, мне сообщил лично мой брат князь Борис.
– Считайте, что он уже стоит у вашего шатра, дожидаясь вашей аудиенции.
– Благодарю, – Прасковья с трудом выдавила из себя улыбку.
– Позвольте вашу ручку.
Княжна разрешила поцеловать гостю свою руку, лишь бы быстрее выпроводить барона из своих покоев.
Вполне довольный визитом барон Густав, в предвкушении будущих любовных утех, покинул шатёр княжны.
Одно дело было сделано, оставшись одна, рассуждала Прасковья. Брату она помогла. Борис будет доволен. Она выполнила свой сестринский долг. Но решение одной проблемы, породило другую. Намерения барона в отношении своей персоны княжне были вполне ясны. Всё пошлые желания это курляндского конюха были написаны на его мерзком лице. Он был так уверен в своём могуществе, что даже не пытался прикрыть свою наглую физиономию, маской добродетели. За должность для брата предстояло расплатиться самым дорогим, своей честью. А этого княжна Мамаева допустить не могла. Не так она была воспитана. Она, отпрыск древнего и знатного рода, русская княжна, и не могла отдать себя в руки безродного выскочки.
Не придумав, что следует предпринять, чтобы обезопасить себя, Прасковья решила обратиться за помощью к своей патронессе.
– Ну и пройдоха этот барон Густав, – выслушав рассказ своей фрейлины, рассмеялась Елизавета Петровна. – Ай да курляндец. Он полагает, что подарив ночь любви, тем самым отблагодарит тебя.
– Ваше высочество, матушка Елизавета Петровна, мне не до веселья, – сама еле сдерживала смех Прасковья. – Как избавиться от этого наглеца? Посоветуй матушка, что делать?
– Я тебе помогу, не волнуйся милая Прасковьюшка. Отошлю тебя с каким-нибудь поручением. Пусть тебя Густав поищет.
– Спрятаться один раз можно, но вечно прятаться нельзя.
– Да махни на него рукой.
– Нет, этим курляндца не отвадишь.
– Побесится и забудет.
– Ваше высочество, полагаю, что с Густавом этот случай не подходит. Моё отсутствие его только раззадорит.
– Может ты и права, – согласилась великая княжна.
– Вы самая проницательная из женщин, – чтобы более заинтересовать свою патронессу, решилась на лесть княжна Мамаева. – Вы лучше всех разбираетесь в мужчинах. В этом вам нет равных.
– Да у меня большой опыт, – улыбнулась Елизавета Петровна, оценка фрейлины ей очень понравилась.
– Тогда подскажите, как следует мне поступить с бароном?
– Мы проучим этого бывшего конюха, – хитро прищурилась великая княжна. – Этот безродный курляндец слишком высоко взлетел.
– Надеюсь, это будет не опасно для вашей особы.
– За меня не переживай, государыня не позволит курляндцам обидеть меня. Она знает, меня любят гвардейцы, я дочь Петра Великого.
– Но императрица очень привязана к своему камергеру Эрнесту, а он родной брат барона Густава.
– Тем более пора покончить с этими выскочками. Отправим их опять в конюшню, там им самое место.
– Ой, матушка Елизавета Петровна затеваете вы опасную игру.
– Я люблю опасные игры, – рассмеялась великая княжна. – Давно пора пощекотать нервишки нашей государыни и напомнить о себе. Я давно ждала подходящего случая. И благодаря тебе такой случай представился. Одним махом разделаемся с курляндцами, на радость моим сторонникам.
– Дай да Бог, – перекрестилась Прасковья.
– Хватит грустить, – засмеялась великая княжна. – Мы молоды и прекрасны, и нам грешно печалиться. Жизнь нужно прожить весело и беззаботно.
Молодых барышень уже ждали их кавалеры, на полянке, под исполинским дубом, был накрыт роскошный стол, вино и лёгкий флирт, сгладили все тревожные мысли.
Царская охота набирала свои обороты. Развлечения, застолья, танцы, фейерверки, конные и речные прогулки совсем раскрепостили публику. Отдых на природе всегда благотворно влияет на состояние человека, но перенасыщение удовольствиями может подорвать моральные устои.
Императрица Анна Иоанновна большая любительница плотских утех, всячески поощряла любовные интрижки своего окружения. Она наслаждалась рассказами своих приближённых об их любовных победах. При царице состоял целый штат придворных сплетниц, с подмоченной репутацией, собиравших интересные слухи по всей столице, чтобы в красочных подробностях всё пересказать государыне. А на царской охоте, такие пикантные связи возникали между противоположными полами гораздо чаще. Этому способствовала сама обстановка, полностью раскрепощая людей, освобождая, как им казалось, от ложного чувства стыда и морали. Пресыщенная жизнью придворная знать желала развлечений и удовольствий. Жизнь им казалась такой короткой, что в ней не было места для прелюдии, нудных ухаживаний и романтических вздыханий. Всё нужно было получать сразу, без утомительных усилий. Немецкий рационализм, привнесённый в страну прибалтийским окружением императрицы, вытеснил всякий намёк на приличия и мораль. Грубость и хамство, стали обычным делом в отношениях между дамами и кавалерами. Невзначай шлёпнуть барышню по заднему месту стало проявлением удали и своеобразным знаком внимания. Привыкшие быстро удовлетворять свои желания кавалеры не церемонились с дамами своего сердца, превратив их в барышень своего желания. Поэтому не собрался церемониться с княжной Мамаевой и барон Густав. Он считал себя истинным военным и относился к дамам как к неприятельским крепостям, которые следует взять и разрушить одним наскоком, лихим броском, не прибегая к долгой и нудной осаде.
Прасковья Григорьевна получила записку от измайловского подполковника. Это было приглашение, а точнее приказ, явиться в расположение Измайловского полка, где со своими офицерами квартировал барон Густав.
Записку Прасковья прочитала великой княжне и, получив благословение от своей патронессы, отправилась в гости.
Измайловцы уже совершенно потеряли голову от многодневной охоты и удовольствий. Они не просыхали от пьянства, поэтому лагерь гвардейцев напоминал разорённую неприятельскую крепость. Всюду валялись пустые бутылки из-под вина, военная амуниция и конская упряжь. По лагерю в обнимку с растрёпанными маркитантками дефилировали подвыпившие гвардейцы.
В этом вертепе, как светлый лучик появилась княжна Мамаева. Все, кто мог ещё держаться на ногах и хоть немного владеть собой, постарались привести свою форму в надлежащий вид и продемонстрировать высокородной даме навыки почтительности. Хотя это получалось у них весьма скверно и со стороны выглядело неуклюже и даже смешно. Поэтому, несмотря на страшный погром, Прасковья была весела. Кислые физиономии и неловкие движения пьяных гвардейцев вызывали у неё откровенный смех.
Весёлость гостьи была расценена измайловцами, как особая к ним милость, поэтому они как можно радушнее старались наградить её своим вниманием, расточая в адрес княжны фантастические комплименты.
Более всех был обрадован командир полка. Барон Густав еле сдерживал себя от неуёмного желания, многократно усилившегося при виде субъекта своего вожделения. У него даже перехватило дыхание и прежде чем начать расточать любезности, приветствуя долгожданную гостью, барон вынужден был залпом осушить бокал игристого вина. Восстановив дыхание и почувствовав, придающий уверенности и добавляющий смелости, лёгкий шум в голове, гвардейский подполковник решительно перешёл в наступление.
– Фройляйн Прасковья, вы обворожительны.
– Ах, оставьте глупые комплименты, – продолжала улыбаться княжна.
– Бог видит, это истинная правда, – ища поддержки, посмотрел на своих гвардейцев барон.
– Бог видит, это правда, – хором загалдели измайловцы, так же как их командир, восхищённые красотой молодой княжны Мамаевой.
– Не позволят мне соврать мои бравые гвардейцы, вы самая прекрасная барышня на всём белом свете, – поедал глазами гостью Густав. – Я ещё не встречал такой дивной красавицы.
– Вы предлагаете мне свою руку и сердце? – приняв серьёзное выражение лица, спросила Прасковья Григорьевна.
– Я? – опешил курляндец.
– Да вы.
– Я? – растерявшись, не знал, что ответить барон.
Подобный поворот событий никак не планировался Густавом. Женитьба не входила в его планы. Он рассчитывал лишь на приятное времяпровождение не более. И вопрос дамы застал его врасплох.
– Что вы молчите подполковник?
– Я совершенно потерял дар речи, при виде такой красоты, – едва овладел собой барон Густав.
– Не полагала, что вы такой застенчивый, – усмехнулась Прасковья.
– Позвольте предложить вам вина, – барон принялся ухаживать за дамой. – У нас отличное светлое мозельское вино, с чрезвычайно мягким и приятным лёгким ароматом. Такого вы не найдёте в России. Его лично для меня доставляют прямо из Трира. Все подвалы моего замка в Курляндии набиты мозельским.
Барон растолкал полупьяных гвардейцев и провёл гостью к столу, где проворные слуги быстро заменив грязную скатерть, наполнили бокалы вином.
Прасковья Григорьевна взяла бокал, и сделал несколько глотков. Вино действительно было приятным на вкус, прохладным и лёгким. Напиток понравился и княжна улыбнулась.
– Я рад, что вам понравилось моё угощение, – уловив настроение гостьи, растянулся в улыбке барон Густав.
– Приятное вино.
– Угощайтесь.
– Вы хотите меня напоить?
– Нет, моя задача доставить вам истинное наслаждение.
– Каким образом?
– Я буду вас удивлять.
– Чем?
– Многим, – загадочно улыбнулся барон.
– Что ж, удивляйте.
– Прежде всего, я хочу показать вам свой лагерь, – объявил курляндец.
– Что же тут может быть интересного? – указывая на царившее вокруг разорение, спросила княжна.
– Моя походная конюшня, – с нескрываемой гордостью заявил барон. – У меня самые лучшие лошади. В России, да и в самой Курляндии, таких не сыскать. У меня есть редкие экземпляры. Особая моя гордость Гюнтер. Это просто красавец чистой вороной масти редкой Ольденбургской породы. У меня имеется пара великолепных, чистокровных Ганноверцев, выписанных мною из Шлезвига.
Живость, с которой Густав рассказывал о своих парнокопытных питомцах, выдавала в нём конюха. Он действительно очень любил и хорошо разбирался в лошадях. Это было его истинным призванием. И если бы не провидение, вознёсшее на Олимп из затрапезной Курляндии Анну Иоанновну, потянувшую за собой своего фаворита Эрнеста и всю его многочисленную родню, Густав так и занимался бы коневодством. Но судьбе было угодно вытащить его из конюшни и поместить во дворец. Такая быстрая перемена в жизни, как правило, приводит к помутнению рассудка, совращая нравственное обличье человека. Устоять он мгновенно обрушившейся славы, власти, богатств дано не каждому. Это под силу лишь людям с открытой душой и твёрдой моральной позицией. У Густава не было ни того ни другого. Как все выскочки он был жаден и беспринципен.
О проекте
О подписке