Интерлюдия "Чему быть, того не миновать"

И в тот момент, когда зрачок воронёного ствола штурмовой винтовки Викинга посмотрел в лицо неизвестного, мы совершим небольшой исторический экскурс и на непродолжительное время перенесемся из знойного июльского, пока ещё, Стамбула в не менее знойные степи Поволжья. В то время, когда Викинг со своими армиями перекраивал карту Европы, в этих местах начинали разворачиваться события, способные, при определенном стечении обстоятельств, повлиять на ход истории ничуть не меньше свершений главного героя.

Как мы помним, трагическая гибель императрицы Екатерины и её законного наследника Павла Петровича привела к захвату фактической власти в России Верховным тайным советом под предводительством Алексея Орлова, с формальным возведением на престол малолетнего Алексея Григорьевича, бастарда Екатерины и Григория Орлова.

Предложенный подход к решению проблемы престолонаследия Новороссия, Дон и Кубань не признали, но и этим проблемы узурпаторов не ограничились. С Уралом и Сибирью тоже было всё не так просто. Продуманный, на первый взгляд, выжидательный план Орлова по возвращению власти над югом России руками польских и турецких интервентов, для суровых уральских и сибирских мужчин (а других здесь в это время быть просто не могло, ни во власти, ни среди промышленников и купцов, ни на охотничьей заимке) послужил абсолютно чётким сигналом – власть в столице слаба! А что это значит? Да с такой властью просто не будут считаться на местах. Нет, никто пока не стал объявлять себя царём Сибирским, помня о незавидной судьбе губернатора Гагарина в эпоху царствования государя Петра Алексеевича. Люди в тех местах не только суровые, но и хваткие и хитрые, поэтому все сделали вид, что присягнули новому императору, продолжив заниматься своими делами. Саботируя при этом большинство распоряжений центра, занимаясь формальными отписками и ожидая, чем закончится вначале заваруха на юго-западной границе, а потом схватка Петербурга с Екатеринославом. Попробуй проверь, как говорится – закон тайга, прокурор медведь. Сколько этих проверяющих затерялись на бескрайних сибирских просторах и не перечесть.

И вот в таких условиях, на первый план выходит новый фактор, на который в высоких кабинетах Зимнего дворца поначалу попросту махнули рукой – мол не впервой мужичье воду мутит, да и не время сейчас отвлекаться по мелочам, тут престол на кону. А имя этому фактору – крестьянский вопрос.

***

Указ покойной императрицы о сокращении барщины, запрете продажи крестьян без земли и ограничении самоуправства помещиков стал глотком свежего воздуха для замордованного русского мужика, ещё более утвердив в нём веру, что царь на Руси хороший, а вот бояре (помещики, приказчики) плохие. Информационная кампания по распространению положений высочайшего повеления была проведена образцово-показательно, поэтому у помещиков не было не единого шанса врубить дурака, ссылаясь на неосведомленность новыми правилами. Тихое недовольство в помещичьей среде начинало нарастать и тут, бац, и не стало государыни-матушки, заступницы лапотников.

Организатор и основные бенефициары государственного переворота – Орлов, Разумовский и Долгорукие, сами являясь крупными землевладельцами, видели опору своей власти в себе подобных. А Шереметевы и Строгановы, Голицыны и Нарышкины, владеющие огромными земельными наделами, никаких восторгов от нововведений Екатерины не испытывали. Поэтому естественно, что первым шагом новой власти стала отмена Указа двадцать-двенадцать, как обозвал бы документ от двадцатого декабря 1771 года герой Евгения Евстигнеева «Ручечник» из фильма «Место встречи изменить нельзя», и возвращение господам помещикам прежней вольницы.

Крестьянская община забурлила. Ведь одно дело, когда крестьян закрепощали постепенно, в течение многих десятилетий, варя их словно лягушек на медленном огне. И совсем другое, когда враз отобрали только что дарованные государыней права и свободы. Тут даже такому огромному, поистине вселенских размеров, терпению, как у русского мужика, придёт закономерный конец.

Поначалу, в основном с приграничных с Новороссией территорий, крестьяне просто уходили целыми общинами на Донбасс, в вольные земли, как звали их в народе. Помещиков здесь не было, вся земля была в государственной собственности и обрабатывалась хуторянами, бравшими ее в долгосрочную аренду, а для остальных были открыты в огромном множестве вакансии на растущих, как грибы после дождя, фабриках и шахтах Донецкой горно-металлургической кампании. Конечно, труд горняка или металлурга легким не назовешь, но и русский мужик трудностей никогда не страшился, главное, чтобы все было по совести. А здесь контракты были честными, заработанное платили вовремя, бригадиры и начальники с зуботычинами не лезли, а ещё подъемные на обустройство выделяли и детишек в школу в обязательном порядке за казенный кошт отправляли. Живи, работай и радуйся. Что люди и делали, притом при полном отсутствии в Донецке и других городках, выросших вокруг него, питейных заведений. Оказалось, что если русского мужика на государственном уровне не спаивать (чтобы не задавал неудобных вопросов), то он, за редчайшим исключением, совсем не любитель заложить за воротник, а, напротив, поборник абсолютной трезвости.

Петербургские власти принялись в меру сил пресекать, так сказать, незаконную миграцию, чем только усугубили положение. Ведь если в котле, стоящем на огне, вовремя не стравливать пар, то его обязательно разорвёт. Так в итоге и произошло.

В начале лета на землях Строгановых в Самарской губернии произошло одно из крупнейших крестьянских волнений. Приказчиков перевешали, множество поместий пожгли и собрались мужики на вольные земли, снарядив большой обоз и даже организовав отряд самообороны. Но одно дело из Курска или Белгорода лыжи на Донбасс навострить, а совсем другое из Самары. Несмотря на признаки всеобщего хаоса в стране, в этом случае бунтовщиков быстро настигли, сопротивление жестоко подавили, причем с жертвами среди женщин и детей, а мужиков тут же, без суда и следствия, перевешали. Но не всех, нескольким удалось ускользнуть и побежали они на юг в Саратовскую губернию, к старообрядцам на реку Иргиз.

Эти, доселе безлюдные места на левом берегу Волги, в середине восемнадцатого века стали центром притяжения для раскольников, возвращавшихся в Россию после прекращения гонений на них в недолгое правление императора Петра Федоровича. Екатерина Алексеевна политику покойного мужа на этом направлении, в отличии от большинства других, менять не стала и старообрядцы продолжили переселение, решая одновременно государственную задачу по освоению новых земель.

***

Для любого более-менее адекватного человека церковная реформа патриарха Никона выглядит явлением совершенно необъяснимым с любой точки зрения – хоть житейской, хоть теологической, не говоря уже о государственной.

Православная вера на Руси изначально развивалась в своих, особых условиях, существуя в полуавтономном режиме, даже оставаясь в формальной юрисдикции Константинопольских патриархов. Русское государство за прошедшие века остановило экспансию католицизма на своих западных рубежах, пережило и скинуло ордынское иго, интегрировав в себя его остатки в виде Астраханского и Казанского ханств, и двинулось дальше на восток, осваивая новые необъятные пространства. И всё это происходило под сенью православного креста, который стал для русского человека неотъемлемой частью его ДНК.

Восточная Римская империя в это же самое время растеряла своё былое могущество, была захвачена крестоносцами, возродилась на короткое мгновение в виде бледной тени самой себя и заключила в 1439 году Флорентийскую унию с Римом, фактически признав первенство папского престола в тщетной надежде получить в свой коллапсирующий организм порцию допинга для борьбы с турками. Лекарства от смерти не нашлось и тысячелетняя история империи, вполне закономерно, окончилась в 1453 году после падения Константинополя, а Константинопольский патриархат оказался под властью мусульман.

Подписание унии было принято на Руси в штыки и положило начало автокефалии Русской Церкви, вначале в виде поместного собора 1448 года с избранием епископа Рязанского Ионы митрополитом всея Руси, дойдя до своего логического завершения в 1589 году получением московскими митрополитами патриаршего достоинства и формального признания независимости в пределах Русского государства. То есть, начиная с конца пятнадцатого века Россия (как её не назови) оставалась на планете единственным независимым православным государством, со своей независимой церковью, куда теперь уже бывшие вершители церковных судеб константинопольские патриархи шли с протянутой рукой.

Как можно было в таких условиях, будучи победителем геополитического соревнования, не просто привечать в Москве бывших «духовных учителей» – греков, но и подстраиваться под них, признавая их единственными носителями первоисточника православных истин, совершенно необъяснимо. Ведь народ русский имел по этому поводу абсолютно чёткую и обоснованную позицию – «Ветхий Рим пал от ересей. Второй Рим захватили безбожные турки, Русь – Третий Рим, который один остался хранителем истинной христовой веры!». Не зря же государь Иван Грозный отвечал в 1581 году папскому послу и шпиону Антонио Поссевино, присланному склонить Русь на фоне тяжелого положения во время польско-литовско-шведской интервенции к подчинению Риму – «Ты говоришь Антоний, что ваша вера римская – одна с греческою вера? И мы носим веру истинно христианскую, но не греческую. Греки нам не евангелие. У нас не греческая, а Русская Вера!».

Но Романовы оказались не чета великому Русскому Царю, за что и оболгали его впоследствии, и пошёл царь Алексей Михайлович на поводу у патриарха Никона, согласившись на церковную реформу, основной смысл которой можно в очередной раз объяснить на примере «Приключений Гулливера» и его истории про «остроконечников» и «тупоконечников». Конечно же, замена слова «Исус» на «Иисус», семи просфор на пять при служении литургии, а также двух перстов на три при крестном знамении, стоила уничтожения древних книг и образов, пыток и гонений на людей не принявших новшества, и раскола общества, зафиксированного Церковным собором 1 666 года (интересное число), предавшего ревнителей старой веры проклятию. Гениальная идея! (это сарказм, если что).

Непримиримый противник никонианцев и духовный лидер старообрядцев протопоп Аввакум, принявший впоследствии мученическую смерть на костре (привет от русской инквизиции), объявил скорый приход конца света и назвал царя с патриархом – «двумя рогами Антихриста», а вся последующая деятельность вырождающейся и онемечивающейся династии Романовых, лишь укрепляла его правоту в глазах последователей. Одно только принятие Петром Алексеевичем императорского титула, подчеркивающее преемственность власти от католического Рима, свидетельствовало по мнению старообрядцев, что он является Антихристом. А ведь были ещё «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор», новый календарь, перепись населения, рубка бород, отмена института патриаршества, попахивающая протестантизмом, и это не считая закона о престолонаследии, превратившего русский трон в проходной двор.

Поэтому смерть Екатерины Алексеевны и Павла Петровича, с одной стороны, всего лишь продолжившая эпоху дворцовых переворотов, но с другой, возвестившая об окончании эпохи нахождения на русском троне Гольштейн-Готторп-Романовской линии Ольденбургской династии, была воспринята старообрядцами, как знак свыше и божий промысел, позволяющий надеяться на неизбежное и скорое возрождение старой, истинной Веры на Руси.

***

Игумен Филарет, в миру Семёнов, настоятель старообрядческого скита Введения Богородицы, расположившегося на реке Иргиз неподалёку от Мечетной слободы, будучи идейным последователем протопопа Аввакума, до сего времени занимался исключительно делами церковными. Усердно молился, заботился в меру сил о страждущих и даже мыслей о создании тайного общества для свержения действующей власти у него не возникало. Хотя старообрядческая церковь и являлась сама по себе таким, достаточно закрытым, обществом, иллюзий относительно её возможностей противостоять государственной машине у Филарета не возникало. К тому же, последняя, хоть и крохотная, тактическая победа в этом незримом противостоянии осталась на стороне старообрядцев – жёсткие гонения прекратили, а беглецам разрешили репатриироваться.

Но то были реалии мира прошлого. Мира, где железной рукой правила императрица Екатерина, ставшая, несмотря на кучу скелетов в шкафу, легитимной правительницей и обладавшая неплохими рейтингами (если по-современному) в народе, вообще взлетевшими до небес после издания Указа двадцать-двенадцать. Теперь же, в условиях, когда влияние узурпаторов начинало падать в геометрической прогрессии по мере удаления от Петербурга, снижаясь к Уралу до нулевых значений, не говоря уже об открытом противостоянии с Новороссией, открывалось окно возможностей и старообрядческая церковь не могла позволить себе упустить такой шанс.

Руку на пульсе последних событий в стране Филарет держал крепко, поэтому появление на Иргизе мужиков, свидетелей жестокого побоища в Самарской губернии, не осталось незамеченным. И как это обычно бывает в жизни, именно такие человеческие трагедии становятся спусковым крючком для еще более масштабных событий. Забрав с собой означенных мужиков, игумен направился в Яицкий городок, до которого было рукой подать.

Яицкие казаки, в основной своей массе являвшиеся старообрядцами и уже не раз выступавшие возмутителями спокойствия в империи, присягать малолетнему императору пока вообще не собирались, игнорируя распоряжения центральных властей и требуя для начала возвращения исконных казачьих вольностей в виде выборности атаманов и старшин. Но и приступать к активным действиям отнюдь не спешили, такова вот казачья натура. Им ведь нужно для начала каждое мнение обсудить на сходе, накричаться до хрипоты, разойтись по домам, успокоиться и так несчетное количество раз по кругу.

Непосредственно казаков отмена Указа двадцать-двенадцать, конечно, не касалась, да и крестьянское сословие они себе ровней не считали, но в этот роковой для столичной комиссии (как и ещё многих людей и даже стран на Европейском континенте) день двадцать пятого июня, сошлось всё. Игнорирование назначенными из Петербурга атаманами требований рядового казачества, прибытие комиссии, требующей безотлагательного принятия присяги и выделения сил на охрану Царицынской линии, оставленной без присмотра донцами, и известие о самарской бойне, подкрепленное словом уважаемого в народе игумена Филарета.

Как правильно говорили большевики – «из искры, возгорится пламя», так собственно и произошло. Дипломатия в число добродетелей председателя комиссии генерала Траубенберга не входила, массовка была разогрета, искра в виде невинно убиенных баб и детишек наличествовала. Тут даже у менее авторитетного и подготовленного человека, чем игумен, не возникло бы никаких проблем с разжиганием костра. Филарет же искусно соединил в своей проповеди напоминание о божьей каре за гонения на истинную веру, в виде самозванцев на троне, и Смутном времени, когда в почти аналогичных условиях русский народ взял в свои руки освобождение родной земли от иноземных захватчиков, с последующим избранием на Земском соборе нового царя. Петербургских посланцев и стоявших на их стороне атаманов, попытавшихся применить силу и арестовать игумена, порубили и «Рубикон был перейдён».

Выбранный казачьим кругом новый атаман Ерофей Зарубин по прозвищу Чика являлся опытным воином, прошедшим Семилетнюю войну, поэтому он трезво оценивал боевые возможности казаков, являвшихся легкой кавалерией, заточенной на противодействие своим аналогам со стороны степняков, в бою против регулярных войск. Поэтому первым его решением было двигаться на восток, в сторону Урала. Туда, где можно было не только пополнить свои ряды местным населением из числа мастеровых, старателей и охотников, но и, что самое главное, обеспечить себя артиллерией и боевым припасом, прямо с «заводского конвейера». Первым городом на их пути стал, естественно, Оренбург, центр одноименной губернии и вотчина горнозаводчиков братьев Твердышевых, деловых партнеров Донецкой горно-металлургической компании Викинга.

***

Счастливое знакомство с Викингом, а затем организация нового бизнес-направления по производству паровых машин и тесное сотрудничество Твердышевых с ДГМК, кардинально изменило расклад сил среди промышленников Урала. В кратчайшие сроки братья подмяли под себя весь юг региона, фактически поделив Урал на двоих с ещё более зубастым игроком на российском металлургическом рынке, настоящей акулой капитализма – семьей Демидовых, обладающих к тому же огромным административным ресурсом.