К тому же председателем колхоза выбрали местного учителя, который хорошо знал и особенности тех мест, и людей, там живущих. По характеру мужчина был умный и крепкий. С вождями, в том числе и партийными, старался не ссориться, но никому чужому у себя хозяйничать не позволял. Ему пытались вредить, устраивали всякие политические провокации или разные проверки, да ни за что так зацепить и не смогли. Перед государством он отчитывался исправно, поэтому в конце концов его оставили в покое. А больше ему ничего не нужно было.

В сельской местности всегда о благополучии хозяина судили по дому, в котором он живет. Самый основательный и самый красивый дом в этом селе был построен еще в конце прошлого века. Принадлежал он семье ветеринара. В свое время Федор, глава семейства, учился ветеринарному делу в столице, но жить в городе не стал, а приехал на село. Скоро женился на местной красавице, и они ладно зажили. Да тут Первая мировая война началась. Ветеринара сразу на фронт забрали, где его осколком ранило. Свои вынести не успели, к немцам в плен попал. Те узнали, что он ветеринар и тут же в Германию отправили. Там он долго работал, и к своим российским ветеринарным знаниям еще и немецкие добавил. Язык немецкий выучил. Но у него раненая рука стала слабеть, и так случилось, что немцы его домой отпустили.

А дома – послевоенная разруха, проблем много было. Федор был человеком деятельным, сразу начал трудиться день и ночь. К нему за много километров живность приводили, да и сам он ездил немало, за что ценили его и уважали.

Да и не только живность, но и со своей хворью люди приезжали. Ну, конечно, за излечение скотины и самих себя его щедро благодарили. И по-другому быть не могло. Ведь на Руси как заведено: если доктор или ветеринар – не важно – за лечение «благодарственную подать» не берет, значит – он сам в выздоровление больного не верит.

Поставил Федор себе новый дом, двух рысаков разъездных завел. Главным увлечением его стали всякие коляски, брички, пролетки. По весне он их сам черным лаком в несколько слоев покрывал, говорил, что поверхность у них должна быть как у рояля. В воскресные и праздничные дни запрягал он в коляску любимого рысака и отправлялся с молодой женой в город. Принимали его везде с почетом. И зависти к нему ни у кого не было, потому как все видели, каким тяжелым трудом во благо всех он свое благополучие сколачивал. Зависть у людей появляется к тем, кто нечестным путем разбогател, а к тем, кто своим горбом и головой богатство приумножает, к тем уважение и даже гордость за них у людей просыпается. Промчится Федор порой на рысаке с красавицей-женой по селу, селяне ему кланяются и вдогонку добрые слова посылают: «Смотри! Наш доктор в город погнал. Видать, и там без него обойтись не могут».

А потом для полного счастья сын у них родился, здоровый, смышленый мальчик, Федором его назвали. Когда малыш немного подрос, отец его с собой на выезды брать стал, рассказывал и показывал, как с живностью больной обращаться надо. При этом все время приговаривал: «У меня одна рука здоровая, и то, видишь, справляюсь, а у тебя две, ты в два раза больше сделать сможешь».

Любовь к животным передалась от отца к Федору-младшему. Отец делал это осторожно. При каждом удобном случае он наставлял сына: «От животных, Федор, здоровье идет. Ты его вылечишь, а он тебя потом не только теплом согреет, но и силу свою отдаст».

Так оно и было. Вырос Федор парнем здоровенным. И хотя роста он был чуть выше среднего, но казался совсем невысоким из-за широких плеч. Ну и силищу в него необыкновенную природа вложила. Если отцу надо было больного теленка поднять, то он к сыну обращался.

В общем, жили они легко и радостно. Отец Федору все время повторял: «Если у тебя в руках настоящее дело – ничего не бойся. Все равно ты людям понадобишься. А коль ты им добро сделаешь, они тебя не забудут, добром заплатят. На том Россия веками стояла и стоять будет». Так оно и получилось. Когда коллективизация нагрянула и всю живность в колхозы сгонять стали, тогда и на ветеринарских двух коней замахнулись. А Федор спокойно говорит: «Забирайте, только учтите, начнется падеж скота, я двадцать километров пешком отмеривать не смогу. С голоду помрете». Подумали горячие головы, сообразили, да одну лошадь оставили.

У Федора с родителями были удивительно теплые отношения, особенно с отцом. Опытный в профессии и в жизни, отец при общении с сыном никогда не прибегал к поучительному тону, предпочитая ему рассказ на тему. Как ни странно, но любимой темой было пребывание в немецком плену, и при этом он любил отмечать метаморфозу, произошедшую с ним: «На войну я ушел противником Германии, а вернулся ее сторонником». Больше всего его восхищало в немцах отношение к труду. Он часто повторял Федору: «Если ты немцу скажешь: „Сделай это плохо“, он не сможет. Немец сконструирован так, чтобы делать все добросовестно, иначе это будет против его природы. А против природы, сам понимаешь, никто пойти не в силах».

С Первой империалистической войны Федор-старший привез нож из знаменитой немецкой стали фирмы «Золлинген», да две книги по ветеринарной части. Демонстрируя нож сыну, он всегда повторял: «Это лучшая сталь в мире, выкованная в немецкой кузнице, а книги эти – лучшее руководство по лечению домашних животных. Учи немецкий язык, тогда и эти мудрости постигнешь». Так восхищение немецкой нацией передалось от отца к сыну. Усиливалось оно еще и тем, что отец рассказывал о пребывании в плену и о немцах преимущественно хорошее. Все негативное, связанное с унижениями, неизбежными спутниками пребывания в плену, оставалось за гранью повествования.

Шло время. Федор-младший окончил школу, затем по настоянию отца техникум в городе и скоро мог не только вместе с отцом работать, а иногда и заменять его. Со временем, кроме любви к животным, у Федора-младшего появилась еще одна страсть. Сначала он внимательно присматривался к мастерам, строящим деревянные дома. Потом попросился в бригаду подсобным рабочим. Обладателя громадной физической силы, Федора взяли с удовольствием. Года полтора он проработал в бригаде, а потом стал ставить дома самостоятельно с минимальным количеством рабочих рук, чаще всего вдвоем с другом Володей, причем делал это с великим удовольствием. Оказалось, что он наделен чувством пропорции. Постройки у него были не обычные, как у всех на селе, а смотрелись как на картинке. И крыши немного отличались, и окна идеально соответствовали размеру стен. Поэтому его дома хоть и «глазастыми» называли, но в них зимой тепло хорошо удерживалось, а летом прохлада сохранялась. И при этом круглый год в избах было светло.

Но настало трагическое мартовское утро. Ночи еще были холодные, а солнце, поднимавшееся по голубому небу с белыми барашками, светило уже совсем по-весеннему ярко и даже осторожно начинало пригревать. Природа просыпалась, а с нею просыпалась и надежда на то, что земля вскоре освободится от снега. Главное, не надо будет дрожать от холода долгими зимними ночами.

В селе на реке были проблемы с переправой с берега на берег. Летом до ближайшего моста, если вверх по течению, семь километров, вниз – двенадцать. То есть на поездку туда и обратно у селян целый день уходил. А зимой, когда мороз реку сковывал, лед более метра нарастал. Хоть на лошадях, хоть на машинах на тот берег за пять минут население перебиралось.

Сестра Федора Варвара жила на высоком берегу. Навестить ее в тот день решили всей семьей. Сели в сани, прогарцевали по всему поселку, а когда уже к самой реке спустились, Федор-старший вдруг остановил лошадь.

– Сынок, пожалуй, будет лучше, если ты дома останешься. Из деревни должны к нам больную телку привезти. Ты ее прими, а я к вечеру вернусь, и мы решим, что с ней делать.

Федор-младший с саней не сразу слез, все к реке приглядывался.

– Хорошо, отец, я домой пойду. Но мне кажется, что вам лучше ехать в объезд по мосту, а то уж больно лед слабый стал.

Но отец отмахнулся.

Федор-младший из саней вылез, встал на берегу и, прикрывая глаза от солнца, решил проводить взглядом родителей. Сани двинулись по накатанному пути. Доехали примерно до середины реки, и вдруг сначала под лошадью, а потом и под санями лед треснул, и течение потянуло их под лед. Сани исчезли под водой сразу, а вот могучий конь не хотел сдаваться. Очутившись в холодной воде, он попытался бороться со стихией. Но силы его быстро иссякли, и его голова скрылась под водой.

Все случилось так неожиданно, что мозг Федора, стоявшего на берегу, не мог осознать сразу всего происшедшего. Он сначала стал тереть глаза, затем добежал до полыньи, метнулся вниз по течению, потом вернулся. Все напрасно. Сел на лед, обнял голову руками и так просидел до вечера, не отрывая взгляда от громадной промоины, образовавшейся в ледяном покрытии реки.

Вечером жители уговорили его вернуться в поселок, но в дом он долго заходить отказывался. Привезли тетку Варвару, она уговорила племянника открыть дверь.

Но спать Федор все равно не стал, не смог ни разу и заплакать. Уставился в одну точку и сидел в такой позе, почти не двигаясь. Варвара уговаривала его поплакать или поесть, боялась, что он мозгами сдвинется. Но он от всего отказывался.

Однако на четвертый день Федор встал, переоделся, пошел на берег, на то место, где попрощался с родителями. Постоял некоторое время.

Река посередине ото льда за эти дни освободилась, и вода местами выплескивалась из тесного русла на еще окаймлявшую берег, ставшую прозрачной, как стекло, ледяную корку. Как все поколение, Федор рос атеистом, но на сей раз легко и почти привычно перекрестил место, где его родители ушли под лед, затем повернулся, поднял голову, глядя на церковь, прямо возвышавшуюся перед ним, осенил себя крестным знамением и пошел домой.

Словно в ответ сверху, как по наитию, спустился колокольный звон и пошел гулять по воде, рассыпаясь в разные стороны мелким бисером. Но Федор не обратил на это внимания. Он не понял тогда, что звон этот – упреждающий, и имел к нему, да и ко всем селянам, самое прямое отношение.

После трагедии Федор долгое время никак не мог найти себе место в жизни. Трудно было и тетке Варваре. Она не хотела бросать свой дом, но и не считала себя вправе оставлять любимого племянника в одиночестве, поэтому ей приходилось метаться между двумя поселками. Чтобы облегчить ей жизнь, Федор уже с начала лета сработал небольшую лодку, на которой возил Варвару на противоположный берег и забирал обратно. Но его часто не было дома, приходилось уезжать к болеющим животным. Вот и позвал Федор на роль перевозчика Дениса, сына соседки. Парень он был хороший, но, как говорили селяне, порченый. У него был небольшой дефект речи и нарушение координации движений. Федор уговорил Дениса за небольшую плату перевозить Варвару с берега на берег. Скоро к ней стали присоединяться и другие селяне.

Постепенно количество желающих быстро переправиться на другую сторону реки росло. Пришлось увеличить и размеры лодки, отчего усилилась и нагрузка на перевозчика. Гребля – занятие благодатное. От серьезных физических нагрузок и общения с односельчанами соседский сын к концу лета заметно возмужал и стал много лучше говорить, а главное – двигаться. Те, кто пользовались переправой, благодарили Федора, а соседка в знак благодарности за улучшение здоровья сына стала регулярно печь вкусные пироги для Федора. Сначала по праздникам, а затем и в будние дни.

Федор исправно продолжал дело отца. В лечении животных никому не отказывал, но и свое увлечение – строительство домов не бросил. Трудился с раннего утра и допоздна, не оставляя свободного времени на тяжелые думы и воспоминания.

И все же порой вопреки его стараниям они вторгались в его жизнь. Тогда он шел к реке. Садился на прибрежный камень и часами смотрел на реку, туда, где исчезли его родители. Однажды теплым летним вечером он как обычно пришел на берег перед самым заходом солнца и сел на камень.

Солнце садилось за горизонт все глубже, забирая с неба отсвет своих лучей. Вода стала темнеть. Федор сидел, поставив локти на колени и положив голову на руки. Река текла ровно, спокойно, в ее зеркальной поверхности отражались едва подсвеченные уходящим солнцем облака и пышные шапки громадных ив, нависавших над водой. Было удивительно тихо. Река текла так спокойно, что от созерцания гладкой поверхности воды невольно напрашивалось банальное сравнение с зеркалом.

Неожиданно где-то недалеко от берега вода покрылась рябью. Ни единого дуновения ветерка, ни волнения – и вдруг ни с того ни с сего появилась шероховатость на воде. «Неужели косяк рыбы?» – от удивления Федор привстал. Рябь улеглась, и вода пошла какими-то замысловатыми разводами, под которыми он вдруг увидел родное лицо матери. Плоское изображение было покрыто тонким слоем воды и мерно покачивалось в такт ее колебаниям. Лицо было как всегда спокойно, будто никакой трагедии не произошло.

Тут же к изображению присоединился хорошо знакомый ему с детства материнский голос: «Дорогой Федорушка! Ты единственное наше дитя и большая радость! То, что произошло, должно было случиться рано или поздно. Я всегда боялась остаться без твоего папы. Но судьба оказалась милостивой, и мы теперь с ним навсегда вместе. Просим тебя, не терзай свое сердце, оно тебе нужно здоровым для жизни. Поэтому не ходи к реке, не ищи нас глазами. Не растрачивай напрасно земное время. Знай, пока ты о нас помнишь – мы с тобой. Отец считает, что ты все делаешь правильно. Возьми его книги и иди в город к Отто Метцу, он поможет тебе выучить немецкий язык. В жизни пригодится. Долго в одиночестве не оставайся. Женись и род наш благородный продолжи. А теперь ступай, и сюда, к реке, напрасно не наведывайся. Придет время, и мы опять будем вместе».

Изображение исчезло. Федор поднялся и пошел домой. Шел он, не спеша, и мысли его расползались в разные стороны. Явление матери он воспринял не как наваждение, а как послание свыше.

Войдя в дом, Федор почувствовал облегчение. Все, что он делал, было правильно, и все, что нужно было делать в дальнейшем, становилось абсолютно ясным. Тетка Варвара пристально посмотрела на него:

– Ты что, Федор, в церкви был что ли?

– Нет, на реку ходил, – признался Федор, но дальше рассказывать не стал.

Варвара покачала головой, то ли удовлетворенная ответом, то ли недовольная его поступком. Этого он никогда не мог определить.

Однажды январским морозным днем, когда температура опустилась ниже тридцати градусов, Федор возвращался с вызова. Солнце светило так ярко, что даже его отражение от белого снега резало глаза. Деревья, спасаясь от холода, припорошились инеем. Две дорожные колеи, отполированные полозьями саней, блестели, словно покрытые свежим лаком. До дома оставалось не больше двух верст, когда лошадь стала проявлять нервозность: то пускалась вскачь, то резко замирала, выпучивала испуганно глаза, втягивая с хрипом нервно подрагивавшими ноздрями морозный воздух.

Федор остановился, слез из саней:

– Ты чего нервничаешь? Ничего не бойся. Я тебя в обиду не дам, – потрепал он ее по гриве.

Лошадь не поверила ему. Федор огляделся и тут же обнаружил причину ее необычного поведения. Два волка гнали по окраине леса молодого лося. В следующее мгновение они настигли жертву, и завязалась схватка. Поднялись клубы снега. Тут же стало ясно, что с первой попытки хищникам не удалось одолеть жертву.

Лось рванулся в лес. Волки бросились за ним. Послышался хрип, повизгивание. Федор вынул нож, и побежал помогать лосю.

Федор не испытывал ни малейшего страха перед волком. Еще в ранней юности отец объяснил ему, что все сюжеты, подобные Красной Шапочке, где существенную роль играет злой волк, пригодны только для сказок. В жизни же надо учитывать, что в волка заложен генетический страх перед человеком, поэтому он всегда старается избегать встреч с ним.

Позже назидания отца подтвердили охотники. А еще позже Федор неоднократно убеждался в этом сам. Охотой он никогда не увлекался, что-то в этом занятии ему претило. Однажды он убедился, что вообще не способен убить животное. Накануне какого-то праздника тетка Варвара попросила зарезать петуха. Поначалу Федор согласился, отловил птицу, взял топор и пошел на задний двор, где стоял пень, служивший плахой для таких дел. Но, подойдя к месту экзекуции, Федор остановился. Петуха отпустил, топор поставил на место и, явившись к тетке Варваре, чистосердечно признался:

– Я рожден, чтобы животных лечить, а вот забивать их – это другая профессия.

Варвара покачала головой:

– Да, Федор, я все больше убеждаюсь, что ты не от мира сего. Думаешь, я вечная? После меня как хозяйство-то вести собираешься?

Федор находился в том возрасте, когда о конце жизни размышляют как о чем-то иллюзорном, примеряя смерть на всех, кроме себя, поэтому особого значения стенаниям любимой тетушки он не придал, хотя нельзя сказать, чтобы сказанное не оставило следа в его памяти.

– Всему свое время, – буркнул он и пошел прочь.

Гоняться за волками – занятие бессмысленное. Пройдя несколько шагов по кровавому следу вглубь леса, Федор на мгновение остановился и изо всех сил грозно закричал. Видимо, могучий окрик достиг цели, потому что совсем близко от него впереди за деревьями метнулась запорошенная снегом волчья тень. Далее кровавый след петлял между тесно растущими молодыми деревьями. Федор продрался через густой заслон веток и, пройдя через белую пелену осыпающегося с них снега, очутился на поляне.

Прямо перед ним, упрямо упершись всеми четырьмя лапами в снег, стоял матерый волчище. Шкура у него была в нескольких местах порвана, из ран сочилась кровь и, пробившись через шерстяной покров, каплями спадала на белоснежный покров. В двух шагах за ним, лежа на снегу, зализывала раны волчица. При виде Федора волк ощерился и показал клыки.

– Ну что, будем ссориться или разойдемся по-хорошему? – поинтересовался Федор.

Мирный тон в первую очередь подействовал на волчицу, а затем и волк стал отходить в чащу.

Федор запихнул за пояс нож и оглядел поле боя. Больше всего его удивило количество сломанных веток. Он попробовал восстановить картину смертельной схватки. Видимо, волки нагнали лося на опушке леса и по всем правилам охоты накинулись на него сзади. Обезумев от боли и смертельного страха, животное рванулось в чащу. Проламывая могучим телом дорогу среди крепких сучьев, он сбросил обоих хищников на снег, нанеся им значительные травмы. Судя по изуродованной морде вожака, можно было подумать, что тот каким-то образом попал под мощный удар копыта.

Федор решил, что его окрик мог также сыграть какую-то роль в развязке драмы. Пройдя еще немного, он остановился.

«Волк и лось – обитатели леса, и вмешательство в их отношения человека может иметь только пагубное последствие, – вспомнил он сказанное однажды отцом. – Будь лось домашним животным, тогда человек должен был бы защитить его, а так…»

Федор уже готов был повернуть обратно, но какая-то сила продолжала его вести вперед. То, что он увидел, прошагав еще несколько метров, поразило.

На открывшейся небольшой поляне прямо перед ним на снегу в луже крови лежал не лось, а жеребенок необычной окраски. Он был черным, но природа изобразила на его груди белые пятна, которые выстроились в ряд.

«О! Ты как будто в сюртук одетый!», – подумал Федор.

Жеребенок был совсем молоденький. Он смотрел громадными глазами, окаймленными необыкновенно длинными ресницами, аккуратно загнутыми вверх, как у городских модниц.