Прослушав эфир, Северов пришел к выводу, что его продолжают искать в квадрате посадки. Это, несомненно, его успокаивало, но не настолько, чтобы он вновь вышел из леса. Конечно, идти по бездорожью труднее, но зато безопасно. Согласно карте лес примыкал непосредственно к первым строениям города. На самом деле крайние дома отделяло от леса старое заброшенное купеческое кладбище, которое так заросло, что само стало частью леса.

Северов шел осторожно по заросшим дорожкам между огромными плитами с едва сохранившимися надписями. Судя по всему, здесь в свое время хоронили городскую знать. Дорогие надгробия из мрамора и камня, подмытые грунтовой водой, разъехались и напоминали теперь развалившиеся в разные стороны зубы, украшавшие неухоженный человеческий рот. Кладбище заканчивалось полуразрушенной чугунной оградой, за которой следовала хорошо накатанная проселочная дорога с выстроившимися вдоль нее сельскими домами. Ближайший к кладбищу выглядел по сравнению с остальными, посеревшими от времени, молодцом, хотя по возрасту вряд ли уступал им. На фасаде, рядом с лестницей, ведущей в дом через террасу, табличка с аккуратно выведенной цифрой, белой на голубом фоне, «четырнадцать». Итак, все совпадало: дом, номер, улица. Непонятна до конца была лишь роль, выбранная хозяином в этой суровой игре, которую называют войной.

О том, где и когда должен приземлиться Северов, Центр поставил в известность только его, Кторова, с задачей оказать парашютисту помощь, если она понадобится. Пока в таковой Северов не нуждался, однако сомнения в отношении Кторова закрались с момента посадки на земле псковской. Откуда противник мог узнать о времени и месте высадки Северова? Предательство в Центре – исключалось. Советская власть жестко контролировала сама себя. Значит?.. То, что противник вел себя безответственно в эфире, Северов объяснил издержками успеха немцев на фронте, которые, как правило, порождают излишнюю самоуверенность на всех уровнях.

Он опустился на полированную черного камня надгробную плиту, со всех сторон заросшую кустарником. От камня по всему телу распространилась приятная прохлада. Судя по нехоженым дорожкам, кладбище было заброшено давно и без надежды на возрождение: разрушенные ограды, покосившиеся памятники и поросшие кустарником могилы – лучшее тому подтверждение.

Чтение надгробных надписей – процесс неизбежный, даже если они повторяются в разных городах, уже отполированные временем. «Приятель, стой! Когда-то я, как и ты, среди могил ходил и надписи читал, как ты теперь читаешь. Надеюсь, ты намек мой понимаешь?»

Намек Северов понял, но реагировать на него не стал. Сейчас его интересовал хозяин дома, преподаватель физкультуры местной школы Кторов. Он вспомнил две выдержки из его личного дела, написанные заведующей учебной частью школы. «Питает слабость к хорошеньким ученицам, в отношении которых допускает вольности». Тут же завуч отмечала, что Кторову недостает общей культуры, вследствие чего он постоянно путает портреты Леонардо да Винчи, Менделеева и Карла Маркса.

С началом войны все эти отрицательные характеристики Кторова отступили на второй план по сравнению с его познаниями в области радиосвязи. Поэтому было принято решение от службы в армии Кторова освободить и на случай прихода немцев использовать его в качестве радиста в тылу противника.

Оккупация страны всегда ставит ее народ перед выбором: бороться с оккупантами, идти к ним в услужение или просто тихо ненавидеть, дожидаясь иных времен.

Размышления Северова были прерваны появлением на веранде дома хозяина. Кторов был одет почти празднично: рубаха-косоворотка с вышитым стоячим воротничком, поверх нее пиджак темно-серого цвета, темные добротные брюки, заправленные в сапоги. Он сказал что-то, видимо, не очень приятное вышедшей вместе с ним женщине. Та сложила губы в трубочку в знак обиды и тут же удалилась.

Хозяин не спеша обошел дом, заглянул в сарай и, замкнув прогул очно-инспекционный круг, вновь поднялся на веранду. Постояв недолго, скрылся за дверью.

«Видимо, куда-то собрались», – мелькнуло у Северова в голове, но события тут же опровергли догадку.

Из-за лесного поворота слева послышался приближающийся рокот мотора.

Мотоциклист с коляской, в которой гордо восседал пассажир в форме немецкого офицера, лихо подкатил к крыльцу дома Кторова. На шум мотора дверь открылась и на крыльце появилась хозяйка.

Она уже переоделась и выглядела празднично. Ярко накрашенные губы, шестимесячная завивка, белая блузка с синей юбкой сделали ее неотразимой, по крайней мере, в пригороде Пскова.

Немец легко взбежал по лесенке, едва заметным кивком ответил на приветствие встречавшей его хозяйки и поспешно прошел через веранду в помещение.

Итак, расстояние между сомнениями и уверенностью заметно сократилось. Северов отошел глубже в лес. Картинка, наблюдаемая им, соответственно уменьшилась, однако вход на веранду и лесенка целиком оставались в поле его зрения. Немецкий офицер не был расточителен во времени и появился в сопровождении хозяев минут через двадцать. Едва заметно кивнул, сел в мотоциклетную люльку, и гордая фигура скрылась в клубах дорожной пыли.

Хозяйка, обделенная должным вниманием, плюнула с отчаяния на землю и пошла в избу. Хозяин, напротив, опершись обеими руками на невысокую ограду, некоторое время внимательно разглядывал лес, изнывающий от жары и безветрия. Взгляд его дважды скользнул по хвойным веткам, укрывавшим Северова. Отклони он одну из них и, возможно, их взгляды встретились бы.

«Что ж, рано или поздно нам все равно придется посмотреть друг другу в глаза. Однако всему свое время».

Видимо, результаты наблюдения успокоили Кторова. Он погладил несколько раз правой рукой еще не отросшую бородку, повернулся и побрел в дом.

Итак, действие закончилось. Подозрение перешло в уверенность, и дальнейшее пребывание на заброшенном кладбище теряло всякий смысл.

Пройдя по лесным тропам километра четыре, Северов выбрался на проселочную дорогу и почти сразу услышал скрип колес, а затем перед ним явилось чудо: старая двуколка, плохо и грязно выкрашенная в черный цвет, а также рыжая, не по годам резвая лошадка. И уж совсем непонятный по возрасту, социальному положению и душевному состоянию небольшой мужичок, одетый в черный старинный камзол, брюки, безразмерно большие сапоги, извлеченные из прабабкиного сундука.

Поравнявшись с Северовым, он остановил лошадь и предложил страннику сначала выпить, а потом подвезти его. Северов настоял на обратном порядке, занял место рядом с лихим кучером, и они тронулись в путь.

Владельца рыжей кобылы совершенно не интересовала личность Северова, что вполне компенсировалось страстным желанием побольше рассказать о себе.

– Слушай, мил человек, ты не думай, что я какой-нибудь там непутевый. У меня, так сказать, голова послабже, зато руки золотые. Могу, что хошь: дом поставить, печь сложить, забор соорудить. Мы с женой даже при Советской власти до войны ладно жили. Вот детей Господь не послал, но тут власть, пожалуй, не причем, это уже от Бога. А потом она от грусти по детям померла. – Он остановил лошадь, вынул из-под сиденья штоф и два старых лафетника. – Давай помянем настоящую русскую бабу Варвару, жену мою.

– Может, до дому отложим? – робко предложил Северов.

– О! Это правильная задумка. Ты мне вроде как брат становишься. Едем ко мне и там как следует помянем, а сейчас по махонькой, по половиночке. Мне, понимаешь, тверёзвому оставаться без Варвары страшно. Уважим ее память, и дальше поедем.

В России к покойникам всегда относились лучше, чем к живущим, поэтому пришлось согласиться.

– Скажи, а у вас немцы в деревне есть? – поинтересовался невзначай Северов.

– Какие немцы? – почти обиделся возница. – У нас деревня, значит, промеж двух болот лежит и между ними одна дорога идет. Приезжали к нам один раз четыре немца на мотоциклах с переводчиком. Собрали народ, говорят: «Теперь будете жить по новому порядку, то есть по германскому».

Что имелось в виду в данном случае, говоривший даже через переводчика объяснить не успел. Неведомо откуда над селом нависли тучи, и начался сильный дождь.

– Староста подошел к старшему из приехавших и говорит, если они сейчас немедленно не тронутся в путь, то дорога через полчаса будет непроезжей, а другой здесь нет. Немцы заспешили, схватили по дороге несколько кур и исчезли. И с тех пор ни разу не возвращались к нам. Размытая дорога для нашего села – спасение. Да ты сам увидишь.

Он готов был предаться своим мыслям, но долгое молчание оказалось для него невыносимым.

– Слышь-ка, я скажу тебе прямо, Советскую власть я не шибко жаловал, но когда я этих увидел, да еще в городе в комендатуру попал и чуть было в Германию не загремел на работы. Нога сухая спасла. А то бы сейчас…

Он остановил лошадь и вновь полез в сиденье. Северов воспротивился:

– Послушай, ты меня, кажется, к себе домой пригласил. Не так ли?

– Справедливо.

– Так чего мы здесь на дороге базар устраивать будем. Вот приедем, за стол сядем и по-людски помянем жену твою.

– И то верно. Меньше половины осталось. – Он не без труда водрузил себя на прежнее место. – Ты вот что, мил человек, поживи у меня, пока я с одиночеством обвыкнусь. Глядишь, постепенно и война кончится, этих бусурманов восвояси попрут.

– Ох, не просто это будет. Видел ты, какую силищу немцы нагнали: броня к броне.

Он как-то криво улыбнулся.

– Это ты Россию, видать, плохо знаешь, городской ты, поэтому и не ведаешь, что в России творится. Ты как себе думаешь, кто против немца воюет, городские что ли? Крестьянин против немца стоит. Где генерал, где рядовой – всё равно из крестьян. Ум у него крестьянский, понимаешь? Он, так сказать, особливый. А немец-дурак попался. Я о нем раньше лучше думал.

– Это почему же?

– Пришел не куда-либо – не в Африку какую-нибудь, а в Россию.

– А ему какая разница, он вон, смотри, пол-Европы подмял.

– Так Гитлер – сам Европа, поэтому они под него так легко и легли. Он ведь Европу в мягких штиблетах прошел, а на Россию двинулся – переобулся в сапог с кованым каблуком. Будь я Гитлером, я бы всё наоборот сделал.

– Интересно как?

Лошадь тем временем замедлила шаг, подходя к дорожной развилке. Хозяин, увлеченный рассказом, давно бросил вожжи, и теперь ей самой надо было решать: продолжать двигаться прямо или повернуть направо.

– Послушай, – засуетился Северов, – дай понять лошади, куда идти.

– Думаешь, она сама не знает, куда ей итить?

Чтобы прекратить препирательства в ее адрес со стороны сидевших в повозке, лошадь резко повернула направо и, почувствовав приближение дома, весело побежала рысью.

– Во, смотри, коль домой, то и погонять не надо.

Миновали перелесок, и дорога стала извиваться, выбирая себе твердый путь между небольшими заболоченными водоемами. Кончились болота, начался подъем, а вдоль дороги с обеих сторон – аккуратные деревенские избы с зелеными палисадниками, резными наличниками и ухоженными участками позади домов.

Северов, будучи на фронте, насмотрелся на сожженные войной деревни и такое, хотя бы внешнее благополучие, поразило его. Лошадь весело пробежала по центральной улице и остановилась у ворот крайнего дома.

Изба внутри оказалась на редкость чистой. Самодельные дорожки из разноцветных кусков материи разбегались в разные стороны по полу. Одна вела к столу, другая – в спальню, а третья – к печи. На одной стене – выцветшие коричнево-белесые фотографии.

– Вот она, моя несравненная. – Он подошел, перекрестил и поцеловал фотографию женщины, стоящей в полный рост и одетой в какой-то бархатный зипун. – Вот представляю тебе мою любимую. А теперь, давай, садись за стол и выпьем в память о ней.

Раздался стук в окно. Северов знал, что в деревнях обычно гости стучат в окна, а в городах – в дверь. Он опустил руку в карман куртки и нащупал пистолет.

– Да ты не волнуйся, это моя племянница за домом присматривает, а сама в соседнем живет.

Родственница оказалась молодой женщиной лет тридцати пяти, беловолосая, с улыбающимися глазами.

– Это мой напарник, – представил хозяин гостя.

– Я тебя, дядя Миша, с утра жду, а ты вон за полдень приехал.

Упреки женщины дядя Миша перенес легко.

– Ты вот что, Клавдия, мы с приятелем сегодня полдня на дороге маемся, неплохо было бы что-то пожевать.

– Я, Михаил Арсентьевич, вам с утра еще тыкву запарила с пшеном.

Хозяин достал бутылку и разлил самогон по стопкам.

– За Варвару Федоровну. – Он повернулся к фотографии, выпил, потом посчитал, что Варвара заслуживает большего, выпил ещё одну.

Тыква с пшенной кашей оказалась блюдом царским.

– Да вы ешьте, не стесняйтесь, – Клавдия подвинула чугунок ближе к Северову.

Хозяин тем временем опустошил еще две стопки. Теперь, правда, уже без упоминания покойницы.

– Ты вот, видать, человек городской, то бишь, образованный. Скажи мне прямо, на кой дьявол немец к нам сюда пришел?

Приученная не участвовать в мужском разговоре, Клавдия отошла к печке и устроилась там на лавке. Хозяин же положил левую руку на стол, а правую оставил свободной, поскольку, жестикулируя ею, можно было точнее выразить мысль.

– Я тебе вот что скажу, дорогой мой гость. До прихода к нам немцев я думал о них лучше. У нас вот в совхоз до войны трактор немецкий пригнали, «Фордзон» назывался. Советская власть где-то по дешевке прикупила. Так это же зверь, а не конь, 50 лошадиных сил. На нем пахать, бороновать, возить, чего хочешь делать можно. На нем одном пол-России перепахать можно. Так вот тогда я немцев зауважал.

– А сейчас что же?

– А сейчас всё по-другому. На прошлой неделе немцы согнали на базарную площадь человек пятьсот жителей. Ну вывели мальчишку и девчонку, лет по 13–14, соорудили помост с виселицей, подняли туда этих двух подростков. Я стоял во втором ряду. Глянул, ну дети. Он – в кепочке, она – в платочке. И пожилой немец, лет за пятьдесят, седой весь, спокойно, без всякого сомнения, по-деловому накинул детям петли на шею. Потом я спросил у народа, за что их повесили? Сказали, будто ребята отвернули зеркало и какие-то другие побрякушки с немецкой автомашины.

Рассказ стоил хозяину больших усилий, поэтому, закончив его, он рухнул головой на стол рядом с тарелкой.

Клавдия словно ждала этого момента. Ловко подсунув голову под безжизненно висевшую правую руку хозяина, она взвалила его на плечо и поволокла к кровати.

Северов привстал, чтобы помочь женщине, но был остановлен суровым жестом, гласившим: «Не следует вмешиваться в дела семейные».

– Чаю хотите? – вернувшись, поинтересовалась Клавдия.

Отказываться было бесполезно, поскольку одновременно с вопросом она поставила на стол уже наполненный чаем стакан.

– Вы насколько же к нам пожаловали? – довольно бесцеремонно поинтересовалась она.

– Завтра утром постараюсь на поезд в Минск сесть. Домашние наверняка волнуются, надо поспешить.

– А спать вас где укладывать? В избе или, может быть, в сарае на свежем сене?

– На сене, конечно.

Густой запах свежескошенной и подсушенной на солнце травы был ему наградой за правильно сделанный выбор. Простыня, брошенная на сено, выглядела соблазнительно. Отход ко сну был желанным, но пока преждевременным. Северов внимательно наблюдал сквозь щели сарая за всем, что происходило снаружи.

Свет в доме погас, и Клавдия, громко шлепая по земле деревянными сандалиями, отправилась в свой дом.

Скоро и там погас свет.

Северов погрузился в собственные размышления.

Итак, факт сброса Северова в районе Пскова не без помощи предателя зафиксирован противником. Теперь его будут искать, постоянно наращивая силы до тех пор, пока не обнаружат живым или мертвым. Тут никаких иллюзий и быть не может.

«Значит пришла пора выполнять задание», – подумал Северов.

Северов закрепил наушник и рухнул на простыню. Сено послушно расступилось, приняв его тело в свои объятия.

Засыпал он под музыку и разноязычную речь, доносившемуся из правого уха. Левое свободное, ухо улавливало совсем иные звуки. Где-то в основании стога мыши затеяли непристойную оргию, сопровождавшуюся отчаянным писком и другими проявлениями мышиных страстей. Однако его сознание было настроено совсем на иной лад и потому не реагировало на фривольности, проявляемые фауной.

И только под утро, когда та часть мозга, которая отвечает за безопасность, среагировала на прозвучавшие в эфире слова, он очнулся.

* * *

– И все же куда он мог запропаститься? Наши его никак обнаружить не могут, – спросил один голос.

– Забрался в постель к русской бабе, и сейчас они развлекаются на пуховой перине, – ответил другой.

– Но для этого не надо было прыгать с парашютом и бегать по лесам. В Москве наверняка достаточно неудовлетворенных женщин, готовых распахнуть не только двери своих спален, но и нечто большее. – Оба захихикали, возбужденные собственной похотью.

Сильные помехи в эфире сначала отдалили голоса, а затем они исчезли вообще. Но уже услышанного было вполне достаточно, чтобы Генрих остро ощутил, что пришло время принять решение. Он даже удивился, что потратил кучу времени на осмысление других, заведомо непригодных вариантов.

Сомнения терзают душу, принятое решение дает уверенность. Северов настроил передатчик и за какие-то доли секунды выбросил в эфир зашифрованный цифрами текст: «Создавшейся ситуации перехожу вариант два». После чего переключил аппарат на прием и неожиданно скоро получил спокойный ответ: «Подтверждаем полученное сообщение. Действуйте по обстановке. Платон».

«Спасибо, дорогой генерал. Это то, что мне сейчас нужно».

Северов быстро скрутил антенну и уложил вместе с приемником в сумку. Глянул в щель и удивился: вместо лунного света сквозь узкие прорези в сарай прорывались ранние лучи солнца. Генрих прислушался: ночная жизнь в сарае замерла, мышиная возня прекратилась.

Выйдя на улицу, он мысленно поклонился сараю, приютившему его на ночь, и направился за огородами к лесу. Параллельно по главной улице деревни двигалось стадо коров, которые выглядели невыспавшимися и брели с безразличным видом к месту выпаса. Немногим бодрее смотрелся пастух. Он шел за стадом, едва переставляя ноги, обутые в безразмерные ботинки, унаследованные от далеких предков. Старая потрепанная шинель времен одной из многочисленных войн, пережитых Россией, урезанная в пол длины и униженная временем, выглядела на его плечах жалкой пародией на военное обмундирование.

Солнце лишь наполовину поднялось над деревьями, когда Северов, проделав длинный путь через лес, подошел к железнодорожной насыпи.

На ближайшем к нему пути стоял железнодорожный состав из двух платформ, груженый изуродованными немецкими танками. У большинства отсутствовали гусеницы, у других – башни словно шляпки модницы были сбиты набекрень. А у одного была отбита половина орудия, а оставшаяся часть беспомощно торчала из башни, словно обрубок искалеченной руки.

Перед глазами встал капитан Дубровский из ресторана «Савой». «Для меня штрафбат – это курорт. Понимаешь? У нас, истребителей танков, задачка гораздо серьезнее. Выходишь с этой железякой один на один. Или ты ее, или она тебя».