3

«Только не сейчас, Марья. Только не сейчас», – подумала Пашка, нажимая на кнопку сброса.

Телефон затих.

Едва ли Пашка могла объяснить самой себе, почему она сделала это. Но она точно знала, что для выяснения отношений нельзя находиться в таком состоянии, в каком она сейчас. Да, Илюшка помог ей немного развеяться, но, показывая ему, что всё в порядке, Пашка больше притворялась – а с Марьей притворяться было нельзя, только не с ней.

– Молодые люди, – в комнату заглянул отец. Обращался он, скорее всего, к мальчишкам, – извольте пройти на кухню, там стынет жареная картошка.

– Не, спасибо, я… – начал было Илюшка, но Бульбазавр толкнул его локтем, шепнув:

– Отказываться невежливо.

– А ты, Паш? – спросил папа, пропустив мальчишек мимо себя.

Лысая махнула рукой.

– Всем за столом всё равно места не хватит. Попозже поем.

– Если захочешь, присоединяйся к нам. Мы будем рады.

Он закрыл дверь.

Какое-то время полежав в комнате, охватываемой сумраком вечера, Пашка тяжело вздохнула. Поднялась, посмотрела на телефон, запоздало поняла, как здорово было бы снова услышать Марьин голос. Увидеть её, заглянуть в глаза, обнять, прикоснуться к пальцам, оставившим отпечатки на её снах.

Пашка чувствовала, что не сможет заговорить с ней. Но нужно было, чёрт возьми, исправить положение! Она схватила телефон и быстро напечатала сообщение:

«Я не могу говорить, но очень скучаю. У меня не лучшие времена, но я надеюсь, что с тобой всё хорошо. Ты даёшь мне надежду. Я обязательно позвоню тебе»

Не позволив напрягшимся пальцам ничего стереть, Пашка тут же нажала на кнопку «отправить», и СМС улетело, навсегда закрепившись в диалоге. Не сотрёшь, не исправишь, не перепишешь. Стало немного легче, хоть и осознание того, что она написала полную глупость, не заставило себя долго ждать. Пашка неслышно взвыла, спрятав лицо в согнутые колени. Что ещё значит это дурацкое «ты даёшь мне надежду»?!

Заурчал живот: Лысая почувствовала, что голодна. А с кухни предательски-вкусно тянуло жареной картошкой – Пашка её очень любила. Особенно, если мама добавляла в неё немного лука или специй, аромат был такой, что слюнки текли.

Неслышно выйдя из комнаты, она подошла к углу, из-за которого был виден небольшой стол. Обычно за ним с лёгкостью умещалось всё небольшое семейство Романовых, но теперь место осталось только на одного, и то другим пришлось бы потесниться. Илюшка увлечённо рассказывал папе о монетках Аньки Гриб, и о том, что у него папа директор футбольного клуба… Какое-то время поглядев на них, Пашка подумала: вот, наверное, как должна была выглядеть нормальная семья. И таких вот нормальных мальчишек заслужили её родители, а не… не то, что сейчас призраком отражалось в тёмном окне. Лысое, хмурое, татуированное и пирсингованное. Вечно влипающее в неприятные истории, тусующееся с гопарями и… да всего и не перечислить.

Пашке стало неудержимо горько. Развернувшись, она неслышно прокралась к двери, оделась, неслышно отворила защёлку и выскользнула в коридор.

4

Выйдя из подъезда, она поплотнее запахнулась в кожанку, огляделась и заметила на лавке поодаль знакомую телогрейку: никак, Палыч вернулся.

– О, – сказал он приветственно, когда она прошла мимо. – Доченька, есть прикурить?

Присев на лавку рядом с ним, Пашка поделилась сигаретой из пачки. Палыч чиркнул спичкой и с наслаждением закурил.

– Палыч… А ты помнишь своих родителей? – негромко спросила Пашка, глядя куда-то в пустоту. Сама не поняла, зачем спросила, но слово не воробей.

– Помню, как не помнить, – сказал Палыч, задрав голову вверх. – Батя у меня был такой себе. Колотил нас с матерью постоянно, пил как не в себя… Повесился, когда с завода попёрли. А вот матушка хорошая была. Всегда меня защищала. И есть готовила – объедение.

– А братьев, сестёр не было?

– Был… братишка. Умер во младенчестве. Санькой успели назвать.

«И зачем только заговорила…» – подумала Пашка, выпустив изо рта облако еле видимого холодного пара. Осень начинала вступать в свои права уже в августе.

– В этом доме, между прочим, жили, – сказал Палыч, будто бы невзначай. – А потом, когда мама померла, я… Путешествовать подался. Сам не заметил, как остался ни с чем. Ни друзей, ни родных… Какое-то время вертелся, а потом… сама видишь.

– Так ты путешествовал? – удивилась Пашка. – Это ведь здорово! А где был?

Палыч махнул рукой.

– Да ток на словах и здорово, доченька. А я такой человек: мне постоянно домой хотелось. И не туда, где раньше жили, а… Ну, куда-то ещё домой.

– Может быть, ты для того и путешествовал? – предположила Пашка негромко. – Чтобы найти, где твой настоящий дом.

– Сколько ни ходи, я б всё равно не нашёл. Запомни, Пашенька: всё, что люди ищут в путешествиях, уже скрыто внутри них. Оно всегда с ними. А путешествия… Ну, благодаря им люди понимают, что дом – там, откуда они ушли.

– Опять сидят болтают, дармоеды… – вклинился в паузу зудящий голос Хрыч, прошедшей куда-то мимо них. – Психованная, ещё и с бомжами тусуется, у-у, погоди, в прокуратуру-то доложу на тебя…

Пашка хмуро поглядела ей вслед.

– Карга старая.

– Эх, а в молодости-то до чего свежа была, – как-то даже романтически улыбнулся Палыч.

От таких заявлений у Пашки глаза на лоб полезли.

– Ты что, знал её?!

– А то! – ухмыльнулся Палыч. – Переехала в квартиру над нами, такая девица была, эх-х мы с ней!..

– И ты молчал?! – изумилась Лысая. – Ты с Хрыч пёхался, серьёзно?! Капец, Палыч, ну ты даёшь…

– Ну а что… – невозмутимо сказал тот. – Ты бы видела Анну свет-Константиновну в молодости, эх-х! Пацаны наши ей проходу не давали, все в любви клялись, предложения делали, а она только меня любила! Вот времена были…

– А что потом?

– А что? У меня-то ни гроша не было, а время-то такое, что семью на что-то содержать нужно. Выбрала, значит, сокурсника моего в женихи. Хрыч у него фамилия и была. Ой, Пашенька, какой ж он был сволота! Но с холодильником… А я… Эх! – и Палыч раздосадовано махнул рукой, выкинув окурок в урну рядом со скамейкой.

– А какая у неё раньше фамилия была?

– Журавлёва. Красивая была, жаль, что сменила. Все друзья ей кричали: «Журавлёнок! Журавлёнок!» Она сердилась, но, вроде, не против была.

«Действительно красивая фамилия», – подумала Пашка, а вслух сказала:

– Что-то у неё… кажется, в жизни не сложилось.

– Так видишь, муж-то был обеспеченный, да лупил мою Аннушку денно и ношно. Детей они так и не завели, а Аннушка-то заболела, и видишь… болеет до сих пор.

– Всё-таки болеет? Я думала, она просто так на меня злится.

– Это одно и то же, – пояснил Палыч. – Злоба – тоже болезнь. А заражаются ей люди, покуда несчастливы.

Пашка на долгое время задумалась. Потом вспомнила и спросила:

– Палыч, да ты врёшь! Столько времени Хрыч мимо тебя ходит – и всё бомжом обзывает, да материт! Неужели, вы действительно…

И тут Палыч всерьёз погрустнел: настолько искренне и неожиданно, что Пашка испугалась.

– Не помнит она меня, – негромко сказал бездомный, отводя глаза за спутанными волосами.

– Прости, Палыч, – сказала Лысая с сожалением. – Дура я, не знала.

Глава 6. Лизок

1

Лето близилось к концу неумолимо, и Пашка кое-как успевала ухватывать за хвост последние тёплые деньки: на последнюю неделю августа прочили сильное похолодание. Изо дня в день гуляя по городу, с Ладаном или без, она изредка встречалась с Шаравой или кем-то из его компании. С ними всего за месяц-другой сложились отношения лучше, чем с одноклассниками за все десять лет учёбы. Несколько раз Пашке удалось вытащить Говнаря из дома и прогуляться с ним до пирса: затворник подрабатывал айтишником в фирме, работающей на какую-то там партию. Смерть Кира Говнарь пережил со странной, почти что равнодушной покорностью: так, мол, судьба сложилась, характер у него всегда был не сахар, сам виноват. Пашке, когда он такое сказал, захотелось ему врезать, но она сдержалась.

Простынь, кстати, с начала августа куда-то пропал и с тех пор не появлялся на горизонте, никому не звонил и не писал; Говнарь ничего про это не знал и пожимал плечами, давно, мол, не виделись.

Больше всего Пашку беспокоила Лизок.

Она была как оставленная надолго больная опухоль: вроде как и болела, и нужно было что-то делать, а прикасаться не хотелось, как бы не сделать хуже. И в один день Лысая решила: будь что будет. И позвонила подруге.

Та взяла трубку, как всегда помолчав пару мгновений.

– Алло.

– Лизок, здоровки, тебе Лысая звонит, – Пашка попыталась изобразить бодрый тон. – Слушай, давно не виделись, а погодка-то за окном какая! Погнали прошвырнёмся немного? Я пивка куплю, если хочешь… Проветришься хоть.

– Нет, спасибо, Паша. Не хочу.

– Ну давай тогда я зайду? – бодрость голоса немного упала, но осталась наигранная весёлая уверенность. – Лизок, ну ты чего, давно ж не виделись…

Лизок замолчала, кажется, обдумывая, хочет ли сейчас принимать гостей.

– Лизка-Лизонька-Лизо-ок, погуляй со мной разок… – шутливо напела Лысая.

– Тебе очень хочется?

– Очень! Прямо сил нет, как давно я тебя не видела! Столько всего рассказать хочу…

– Ладно, тогда… Давай около «Кировского» через полчаса.

Лизок в их компании была тем самым человеком, который всегда и всюду систематически опаздывал. Не сказать, что специально, но будто бы сам её организм был настроен таким образом, что если она придёт вовремя, то собьются какие-то таинственные схемы и всё полетит к чертям. Лизок умудрялась опаздывать даже тогда, когда в трубку говорила, что уже подходит к месту встречи. Более того, однажды Лысая назначила встречу, как и сейчас, «через полчаса», вышла из дома спустя сорок минут, быстро добралась до места – и даже тогда ей пришлось ждать Лизку. Эта её черта иногда порядком раздражала, однако со временем стало ясно, что ничего поделать нельзя: девушке будто бы и правда где-то на генном уровне было предписано всегда опаздывать.

А сейчас она пришла ещё и не одна: за ней вслед тащились два таджика, что-то активно ей предлагающие. Лизок спешно перебежала дорогу, без слов спрятавшись за спину Пашки и схватив её за рукава.

– Ну и куда спряталась, э, иди сюда, – сказал первый из таджиков, подходя к ним.

Лысая сделала шаг вперёд, чувствуя, как накаляются «газом» внутренности.

– Я сейчас твоё ебало спрячу, выродок.

– Э, ты чё, подруга её? – спросил второй. – А чё лысая, болеешь?

– Господи! – испугалась какая-то пожилая женщина с пакетами, когда прямо возле неё сокрушительно рухнул на землю таджик, держащийся за лицо.

– Извините! – сказала ей Пашка. Извинения были встречены проклятиями: женщина поспешила прочь. Второй таджик, ещё стоящий на ногах, хотел, было, что-то сказать, но посмотрел куда-то в сторону. Проследив его взгляд, Лысая увидела поворачивающий из переулка в их сторону полицейский «бобик».

– Идём, Лизок, – сказала она негромко, потянув подругу за рукав. С полицией у неё отношения были весьма натянутые: пара приводов из-за «актов вандализма» (иначе говоря, рисование граффити на стенах), а также частые задержания за драки сделали своё дело, и в участке Пашку Романову хорошо знали.

Ударенный таджик, как назло, не спешил подниматься с земли, держась за лицо.

Пашка и Лизок молча и торопливо дошли до угла дома. В последний момент Пашка обернулась. Как и следовало ожидать, «бобик» тормознул прямо возле «Кировского», а вышедший из него человек в форме выслушивал жалобы таджиков, показывающих в их сторону.

– Лизок, сворачиваем за угол – и бежим, – сказала Пашка негромко.

Лысая возблагодарила небеса за то, что эта мысль пришла ей вовремя. Как только они отбежали от угла метров на сто, «бобик» тут же показался из-за здания магазина, свернул в их сторону. Бежать вдоль дороги было глупо и бесполезно – и Пашка потянула Лизку во двор, под сень сгорбленных, медленно желтеющих деревьев.

Останавливаться было нельзя. К счастью, в следующем дворе была та самая девятиэтажка, которую «откупорили» недавно Лысая с Илюшкой. Припомнив это, Пашка побежала туда.

– Охрененная прогулка, – задыхаясь, сказала Лизок. Бегать она хоть и умела, но не очень любила: когда их компании приходилось от кого-то удирать, она часто бежала самой последней, хоть и поспевала.

Лысая не нашла, что ответить подруге. Они выбежали из двора, поглядев по сторонам. Два двора разделяла узкая дорога, на другом конце которой – вот подстава! – показался злополучный «бобик».

– Быстрее!

Они пересекли дорогу, бросившись к тому самому подъезду. Набрав случайный номер квартиры, Пашка сделала собственный голос ужасно тонким и писклявым, пролепетав, «я забыла ключики дома, откройте пожалуйста…». Вместе с писком домофона послышался вопрос вроде «кто это, из какой квартиры?». Заходя за Лысой, Лизок не удержалась, ответив что-то вроде «Это кавалер твоей маман». Не удержавшись, Пашка захохотала в голос, и смех её сопроводил хлопок железной двери.

– Мда-а… – хмыкнула Пашка, с крыши глядя на «бобик», остановившийся возле подъезда. – Как думаешь, что они будут делать?

– Хазэ… – Лизок улеглась прямо на плоскую крышу, раскинув руки, и тяжело дышала: всё никак не могла оправиться от долгого бега. – Надо было дома остаться…

– Да ладно тебе, – улыбнулась Пашка, ложась с ней рядом, но руки сложив на животе. Даже прозрачная синева небес в этот момент почему-то показалась ей какой-то… интригующей. Колючая поверхность крыши немного покалывала лысину – Пашка всё же недавно сходила к парикмахеру и состригла с черепа всю короткую «шерсть», посмевшую расти без её ведома.

Они немного помолчали.

– Лиз… Ну что, как дела-то? – спросила Пашка.

Лизок тяжело вздохнула носом (чёрная футболка вздыбилась и опустилась).

– Я хочу умереть, Паш, – неожиданно призналась она. – Чтобы быть с ним. Снова.

От таких признаний по коже поползли мурашки.

Что вообще можно сказать человеку, который говорит такое? Пашка не знала, и от этого ей стало очень тягостно. Она точно знала, что нельзя Лизке сейчас умирать, и вообще нельзя никому из её друзей, но… как их убедить в этом?

– Лиз, слушай, я понимаю. Но…

– Ничего ты не понимаешь, Паша. Не обижайся, но он всегда смотрел на тебя как на равную. А на меня – как на школоту какую-нибудь. Я всегда мечтала быть похожей на тебя, даже однажды подумала: может, побриться? Но это было бы тупо…

«Ещё как», – подумала Пашка, а вслух негромко возмутилась:

– С хуя ли я не понимаю? Он мне не друг что ли? Ты знаешь вообще, насколько мне было хуёво, и как мне тоже хотелось умереть? Да вот только смерть ни хрена не изменит и Кира не вернёт.

– Может, и мне тогда жить не стоит.

– Лизок, ты заебала говорить так! – честно сказала Пашка, приподнявшись на локте. – Ты хоть раз подумала о том, что с нами со всеми будет, если после Кира ещё и ты уйдёшь? А что, если все мы от горя повесимся, будет с нашими семьями, друзьями, знакомыми – им тоже на стену лезть? Нужно просто жить дальше, а не делать окружающим ещё больнее, чем было.

Она легла обратно и произнесла потише, не глядя на подругу: