Сбылась высокая вода в ту зиму.
Лёд стонал ночами.
И лебединая беда
Дрожала белыми плечами.
Мы жгли солярку у реки,
Кляня морозы и метели,
И горевали мужики,
Что лебеди не улетели.
Воздух, крики и плач потрясали.
Старцы к небу персты вознесли.
Не иконы, а веру спасали!
И спасли, наконец-то, спасли.
Они, впиваясь в полыньи
И в темноструйные быстрины,
Роняли мужественно дни
На злые зимние седины.
А мы бездарно из тепла
Лениво щурились наружу,
Где смерть холодная текла,
Лебяжьим взором меря стужу.
* * *
В квадратном омуте окна
Немного места занимая,
Стоит холодная луна,
Как ожидание, немая.
* * *
«Уезжай в свой родной околоток, —
Сердце мне иногда говорит, —
В край, где ласковый розовый лотос
Тишину озаряя, горит,
Где пропахшие потом и воблой
Рыбаки дружелюбны с тобой,
Где закаты сливаются с Волгой
И Моряна играет волной.
Не буду зажигать огня
И зря надеяться на чудо.
Ты не найдёшь уже меня,
Но я тебя не позабуду.
Открою форточку легко
В ночное бархатное лето
И отзовётся далеко
Никем не понятое это…
Уезжай от толкучки столичной,
От холодных бетонных оков
И живи своей жизнью привычной
В окруженье простых мужиков».
Но кружусь в суете безразличной
С парой сотен неизданных строк,
Пригвождённый суровой москвичкой,
Как в докучный гербарий листок.
* * *
Донимают дожди спозаранку
Ко всему безучастно черствы.
* * *
Злые ветры играют в орлянку медяками опавшей листвы.
Паутинные руша узоры, дико пляшут дожди и ветра.
На дне полуночи лежал угрюмый город
И было в нём пустынно и темно.
Лишь одиночества слепой безлунный холод
Глядел в моё бессонное окно.
И о жизни теперь разговоры начинаются рано – с утра.
Он звал меня. Я вышел в переулок,
В теснину небоскрёбную из тьмы.
Всё смешалось – предметы и тени.
Мокрый мир фантастично безлик.
И душа моя в этом смятеньи вся —
Безудержный ранящий крик.
О, как мой шаг неравномерно гулок
И руки неумелые немы!
О, как напрасен выцветший мой голос
На чёрном фоне ночи и судьбы!
О, Господи! Не верь мне ни на волос!
И за неведенье меня не осуди.
* * *
И снова на юг улетают крикливые птицы,
Осеннюю синь от зари до зари бороздя.
И я покидаю тоскливую эту столицу,
Асфальтовый сумрак в беззвучных накрапах дождя.
И снова, и снова встречаю унылые лица.
Чай с лимоном. Свежие газеты.
Утро начинается моё.
Сказано же правильно ведь где-то:
Мысль определяет бытиё.
Кто мне улыбнётся в начале большого пути?
Мне так надоело в чистилище сём суетиться.
Я еду, друзья! Так лети же, мой поезд, лети!
Зелёной струной напрягается тело состава,
И всё-таки жаль расставаться и рушить мосты.
А, может быть, зря я всё это забуду, оставлю?
Вот сижу на кухне я и мыслю:
Хорошо, когда живёшь в тепле!
Провода за окнами провисли.
Солнечные блики на стекле.
Опиши всё это. Но толково —
Чтоб дрожала трепетно душа.
А, может быть, правда, что ввек от себя не уйти?..
Ты имеешь карандаш и слово —
Больше и не нужно ни шиша.
Вот оно, моё стихотворенье —
Утреннее, тёплое ещё —
Маленькая повесть сотворенья.
Плохо это? Или хорошо?
художнику Геннадию Доброву
Листопад… Пожелтевшие лица.
И опять – листопад, листопад…
Не верилось мне, но случилось такое:
привиделось сердцу – идут холода…
Уж в тёплое море земного покоя
закинула осень свои невода.
Вам случилось с войны возвратиться,
матерясь в полумрак невпопад.
Листопад над землёй Валаама.
Облетает задумчивый сад интернатский.
Распахнуты рамы —
инвалиды встречают закат.
Дожди и туманы. Разбухли дороги.
Продрогшие напрочь стоят города,
Деревни и сёла…
И птицы в тревоге мой край покидают…
Ужель навсегда?
Вам случилось безжалостно выжить,
Половину себя потеряв.
Выше голову! Голову выше!
Появился художник в дверях!
Он берет свой снимает устало,
Он волшебный берёт карандаш.
Он рисует. Питается мало.
Он ваш брат, и спаситель он ваш.
Плещет Ладога мелкой волною.
Молчаливый, он тихо встаёт.
Ваше горе своею виною
Он, рыдая, потом назовёт.
И, вгрызаясь в московские будни,
Как в полярные льды ледокол,
Никогда он о вас не забудет —
Ни о ком!
Кто я? Что я? Вокруг моя стая…
С. Касьянов
Дом сей скоро, быть может, оставлю,
Выйду тихо, не скрипнув дверьми.
Бесконечное, вечное славлю
Среди куцой земной кутерьмы.
Сдувает с крыш упругий ветер
Листву, опавшую с утра.
Кто я? Что я? Неправды приправа?
Горький привкус полыни во рту…
Шёл по жизни упрямо и прямо,
Из постели шагал в пустоту.
Как хорошо, что есть на свете
Сегодня, завтра и вчера!
Как хорошо, что нет на свете…
Нет! Всё на свете вроде есть —
И жёлтый лист, и чёрный ветер,
И крыши выцветшая жесть…
И дороги в глаза мне пылили,
И, как сказка, сияла мечта…
Все забыли, а было – любили:
От похвал не смыкались уста.
Кто я? Что я? Пылинка иль имя?
Или розовый выдох зари?
Тает утро в сиреневом дыме,
И попробуй его повтори!
Дом сей скоро, быть может, оставлю.
Вот уже у порога стою.
Но опять бесконечное славлю
И о вечном, о вечном пою!
Всё движется к тёмному устью.
Тишина… Сижу один в печали.
Две слезы на кухонном столе.
Писем от родных не получаю:
может быть, забыли обо мне?
За окном такая непогода!
На душе такая пустота.
Н. Рубцову
Дни короче. Прохладнее ночи.
Долгий сумрачный взгляд в пустоту.
Только память, как чернорабочий,
Груду лет разгребает в поту.
Рассыпаются искрами даты
Поцелуев, улыбок… Была
Только в этом нетленность крылата,
Остальное – растленья зола.
Шорох тараканьего похода,
Две слезы, и больше ни черта…
Я дружу теперь с ленью и грустью
И, как прежде, не рвусь в облака.
Видно, движется к тёмному устью
Дней моих ледяная река…
* * *
Похожу просто так по столице,
На Садовое выйду кольцо.
Куда пойду, отвергнутый тобой?
Пустая ночь, опущенные руки…
Созвездия качаются, как струги,
Украшенные буйною резьбой,
Над городом и гордостью твоей
И над полночной дрёмою вокзала…
«Мы встретимся!» – ты взглядом написала
И зачеркнула строгостью бровей.
Все куда-то спешат – пустолицы.
Что ни шаг, то пустое лицо.
Пятачок разменяю на двушки.
Что-то ноет тоскливо нутро.
Позвоню одинокой подружке
И нырну торопливо в метро.
Все читают в метро, грамотеи,
Напряжённо молчанье храня.
Еду к ней и от мысли потею:
Пустолица она у меня.
ОСЕНЬ
Я смотрю на тебя сквозь крыло стрекозы,
Сквозь изломы на нём еле видимых линий,
Сквозь росинку на нём наподобье слезы —
Я смотрю на тебя, перелёт журавлиный.
Из чего состоит светло-хрупкая ткань?
Перед зеркалом брови наводишь
И небесные тени кладёшь,
Торопливо из дома выходишь
И опять на свиданье идёшь.
Ты ещё своё сердце остудишь
О холодную стену измен.
Из спрессованных дней, воплощённых умело?
С ржавой болью в душе я брожу в эту рань,
Паутину топча, по стерне посерелой.
Ты стучаться ко мне ещё будешь
После тяжких в душе перемен.
Я опять привыкаю к дорогам,
Вспоминаю волос твоих шёлк.
Ты вернёшься, моя недотрога,
Встрепенёшься – а поезд ушёл…
И куда ни взгляну – всюду крылья
Стрекоз в паутинном плену шелестят сиротливо —
То изорваны вкось, то измяты всерьёз,
То с отливом зари, то с лучом шаловливым.
Как всё было давно! Поздравленья, мечты
И качелей корабль в тишине тополиной…
А теперь – посмотри: целый мир красоты
Уплывает, как сон, на крылах журавлиных…
Вот и порвана здесь эта «красная нить» бытия.
Ты и я невиновны.
Что осталось при нас, надлежит сохранить:
Может свяжется осенью новой?
Из пластинки какой-то известной
Вырывает мотивчик игла.
Я шагаю по комнате тесной —
Потолок и четыре угла.
Я ночевал у женщины одной.
Я задавал ей разные вопросы,
Полузнакомой, но уже родной,
С красивой головой русоволосой.
Она мне фотографии детей,
Своих детей показывала мило
И просто, без кокетливых затей,
О жизни одинокой говорила.
Одному мне сегодня осталась
Эта комната. Вот так дела!
Ты проснулась чуть свет, причесалась
И на большую площадь ушла.
Она совсем не жаловалась, нет,
А голосом простым повествовала:
Как муж ушёл, как за жильё и свет
Порою заплатить недоставало.
И всё лились слова её, лились,
Как струйки благородного металла.
* * *
Глаза прикрою. Вспомню. Помолчу.
С людьми бывает – и со мною было.
Я никому плохого не хочу.
А взор то падал, то взвивался ввысь,
Когда она Цветаеву читала…
Хочу, чтоб только ты меня любила.
Но ты в любовь играешь и сплеча
Ревнуешь всех без видимой причины,
И плохо мне бывает сгоряча,
И я впадаю в мрачную кручину.
И я подумал: «Вот проходит ночь.
Уже зарёй окрашена дорога,
Но чем мне этой женщине помочь?
И улыбнулся скорбно и убого.
Она уже заваривала чай.
Но я люблю! Люблю тебя! Люблю!
Зачем же ты опять заткнула уши?
Вступала в день за окнами округа.
И я сказал: «Детишек навещай,
Ведь «пятидневка» – долгая разлука».
Послушай, об одном тебя молю —
Люби меня и никого не слушай.
* * *
И ночь прошла, и засияло утро,
И тронулись в дорогу голоса.
И в тишине таинственно и мудро
Качнулись полусонные леса.
Жизнь ломала меня, кувыркала,
Загоняя в медвежьи углы,
Но душа ко всему привыкала
Среди всякой хулы и хвалы.
Ладонь твоя прохладная, как небо,
И чистая, как детская слеза,
Дарила мне прозрение и негу,
И я открыл влюблённые глаза.
И грянул свет! И чем дальше
Несла меня беспощадная эта судьба,
Отвыкал я от лжи и от фальши,
Пот холодный стирая со лба.
Любимая, высоко и так легко сияние его!
Но сквозь все расстоянья и сроки
Я к тебе возвратиться смогу,
Оставляя кровавые строки,
Как израненный зверь на снегу.
Мы вместе, ты мила и светлоока,
И мне не надо больше ничего.
Слышу я сквозь ветра и метели,
Как во все километры свои
В моём сердце звенят параллели
Дивной музыкой вечной любви.
* * *
Если жизнь – это выдох и вдох,
Если смерть – это мглистая пустошь,
Неужели меня ты отпустишь
Одного в беспредельность дорог?
Неужели с улыбкой в глазах,
Равнодушно взирая вослед мне,
Превратишь в холодеющий прах
Нежный пламень надежды последней?
* * *
С. П.
Душа поёт в предчувствии пути,
Летит она навстречу мирозданью.
Так до свиданья, друг мой, до свиданья!
За все обиды ты меня прости.
Слова и руки, руки и слова…
И трудная, как исповедь, дорога.
Любви моей печальная глава
Подходит к завершенью, слава Богу.
Мы, может быть, и встретимся ещё,
Когда, устав от суеты и скуки,
Ты снова мне положишь на плечо
Надломленные, ласковые руки.
И боль мою врачуя в тишине
Залитых солнцем и духами комнат,
Ты растворишься радостно во мне
И прошлое душа моя припомнит.
* * *
Оставляю тебя в час разлуки ночной
На перроне в трагической позе.
Только песню мою отпусти ты со мной,
Чтобы вырвался к свету мой поезд.
Сквозь покров тишины хлынул из-под колёс
Вальс прощальный, надсадный и сирый,
И зажглись в темноте огоньки твоих слёз,
И гудок оглушил меня сиплый.
Будет курицу есть мой попутчик в купе,
Будет чай предлагать проводница…
Ни к чему горевать и грустить о тебе,
Я назад не смогу возвратиться.
Чтобы ты не грустила и села в трамвай
И умчалась на край мирозданья,
Вместо самого страшного слова «прощай»
Я тебе прокричал: «До свиданья…»
* * *
С. П.
Над Рыбинском ветра, сшибаясь лбами,
Напором вероломным и тугим
Разбрасывают чаек над домами,
Смеясь над одиночеством моим.
Мы с тобой среди зелени дачной,
Прикрывая от солнца глаза,
Говорим о любви неудачной
И согласно звучат голоса.
Ты где-то там, за тридевять «не знаю»,
За тридевять «не помню»… Ангел мой!
Зачем, скажи, я сердцем изнываю
В печали беспросветной и немой?
Твой хозяин ревнив и обидчив,
Хоть седа у него борода.
Помнишь, как он бранился, набычась,
Когда мы возвратились с пруда?
Ну зачем тебе эти оковы
И надуманных чувств суховей?
Брось хозяина к чёрту такого!
А сама стань царицей моей.
Зачем, ответь, судьба ко мне жестока?
Издалека я шлю тебе привет!
Алеющая линия востока
Растаяла, но далеко рассвет.
* * *
Цветущею лозою обвила
Мою печаль краса твоя и нега,
И слёз росой мне сердце обдала.
* * *
Ты вся – восторг! Как зелень из-под снега.
Стоим в дыму цветения весны
И стынем – два волнения, два взгляда.
Зачем, мой ангел, голосом вины
Ты говоришь мне ласково «Не надо»?
Зачем, губами сделавши цветок,
Ты шлёшь предупреждающие знаки?
Ведь я люблю твой каждый ноготок
И в нежном взоре солнечную накипь!
Во мне созрели светлые слова.
Не убегай! Послушай, дорогая:
Я твой – как день, как робкая трава,
Как синий пруд, как яркий всполох мая!
Да, ты вся из весеннего солнца!
Как такую тебя не обнять?
О проекте
О подписке