Наконец, Н. А. Троицкий, «для правильного усвоения исторических уроков», предложил «критически оценить просчеты русского командования в Бородинской битве, которые не только не позволили русским добиться большего, но и могли привести их к худшему». Он энергично развенчал «мнение» о том, что инициатива в Бородинской битве принадлежала Кутузову, а не Наполеону. По словам Троицкого, «Наполеон диктовал ход сражения, атакуя все, что хотел и как хотел, а Кутузов только отражал его атаки», но так и не сумел, в конечном итоге, удержать «ни Багратионовых флешей, ни батареи Раевского». Вывод историка категоричен: «… Располагая меньшими силами, Наполеон создавал на всех пунктах атаки (Шевардинский редут, Бородино, флеши, батарея Раевского, Семеновская, Утица) «превосходство, доходящее до подавляющего», и в пехоте, и в коннице, и в артиллерии». Виновником подобного положения дел на поле сражения в книге Троицкого было объявлено русское командование (т. е. лично Кутузов). Военачальником, спасшим русскую армию от еще более тяжелой ситуации, назван М. Б. Барклай де Толли, который «время от времени брал инициативу руководства битвой на себя и успевал предотвратить прорыв то левого фланга русской позиции (вовремя подкрепив его корпусом К. Ф. Багговута), то ее центра (стянув сюда корпуса Ф. К. Корфа и К. А. Крейца)». Кроме того, несмотря на количественное и качественное превосходство русской артиллерии над французской, «французы превосходили русских в маневренности и мощи артиллерийского огня». Поэтому, по разным данным, русскими было выпущено по неприятелю от 20 до 60 тыс. снарядов, а французами – от 60 до 90 тыс. Русским войскам удалось избежать «гибельных последствий» ошибок своего командования благодаря «просчетам» самого Наполеона. Последние, с точки зрения Троицкого, состояли, во-первых, в недостаточной активности «действий против русского правого фланга, что позволило Кутузову и Барклаю де Толли беспрепятственно перебрасывать свои войска справа налево». Во-вторых, заняв флеши и Семеновское, Наполеон «не закрепил этот успех». В-третьих, «после взятия Курганной батареи он не ввел в дело гвардию для решающего прорыва в центре».^[27]

«Главным героем Бородина» Н. А. Троицкий, твердо следуя «марксистско-ленинским» постулатам о ведущей исторической роли «народных масс», объявил «русского солдата»,^[28] спасшего свою армию от разгрома, невзирая на таланты Наполеона и ошибки Кутузова. Так, в позднесоветской исторической науке началось «преодоление культа личности» Кутузова, «непомерно» возвеличенного во времена другого – еще большего «культа». Особую важность Троицкий придавал своему положению о том, что Бородино хотя и является «национальной гордостью России, символом ее непобедимости», но «не привело к перелому в ходе войны», в частности, из-за нехватки, на тот момент, «массового подъема народа».^[29]

Памятник гренадерам Павловского полка. Воздвигнут в 1912 г. в честь 100-летия Бородинской битвы

Таким образом, в изучении войны 1812 г. и Бородинского сражения впервые, после десятилетий «культа» и «застоя», было сказано «новое слово», основанное на верности «марксизму-ленинизму», который все еще номинально оставался официозной идеологической доктриной. В 1990-е гг., окончательно освободившись от гнета советской цензуры, Н. А. Троицкий без обиняков выложил свои, нелицеприятные для русского командования, данные о соотношении сил перед Бородинским сражением и о потерях сторон. По его версии, армия Наполеона насчитывала 133,8 тыс. чел. (из них 19 тыс., составлявшие гвардию, находились в резерве и не участвовали в битве), а также 587 артиллерийских орудий; общая численность русских войск достигала 154,8 тыс. чел. (из них 115,3 тыс. – регулярные войска, 11 тыс. казаков и 28,5 тыс. ополченцев, все резервы были израсходованы в ходе сражения). Признавая за русскими, как и за французами, «основания» праздновать день Бородинской битвы «как свою победу», Троицкий, в то же время, отметил, что «ход сражения сложился в пользу Наполеона», располагавшего «меньшими силами», но «к концу битвы» занявшего на поле боя «все русские позиции». Отметив, что, добившись оставления Москвы русскими войсками, Наполеон «счел Бородинскую битву выигранной тактически и стратегически», историк также дезавуировал свое прежнее утверждение о примерном равенстве потерь сторон при Бородине. На этот раз Троицкий заявил, что «соотношение потерь тоже говорило в его (Наполеона. – В. В.) пользу». Повторив свою версию о том, что русские потери составили 45,6 тыс. чел., он доверился данным Архива Военного министерства Франции о потерях французов общей численностью 28 тыс. чел. Бородинскую «победу» Троицкий оставил сразу за обеими сторонами: тактическую и стратегическую отдал Наполеону, моральную и «даже» политическую (с учетом «последующего хода войны») – русским.^[30] В начале XXI в. историк нанес новый удар по старым, оставшимся с советских времен, «мифам» о Кутузове, «истинный масштаб личности» которого, по словам Троицкого, «меньше той видимости, которую он обретает» в войне 1812 г. Отбросив все дежурные реверансы Кутузову, в большом количестве присутствовавшие в книге «1812. Великий год России», Троицкий показал, что рассматривает Главнокомандующего всеми русскими армиями и ополчениями в Отечественной войне как заурядную и во многом случайную фигуру: «Вопреки русской поговорке «Не место красит человека, а человек – место», здесь перед нами скорее классический пример того, как и место в определенной степени красило человека».^[31]

Первый этап Бородинского сражения, 26 августа 1812 г., с 5 до 9 час.

Второй этап Бородинского сражения, 26 августа 1812 г., с 9 до 12 час.

Сражение при Шевардино, 24 августа 1812 г.

Третий и четвертый этапы Бородинского сражения, 26 августа 1812 г., с 12 до 14 и с 14 до 18 час.

Бородино. Общая картина боя

«Кутузов во время Бородинского сражения». Худ. А. Шепелюк

«Наполеон на Бородинских высотах». Худ. В. Верещагин, 1897 г.

Действительно, если следовать логике Н. А. Троицкого – ярчайшим образцом излишнего преувеличения исторической роли Кутузова является Бородинское сражение, бездарно им проигранное. Армия Наполеона, уступавшая русским войскам в численности личного состава и артиллерии, полностью владела инициативой и, потеряв, как минимум, в 1,5 раза меньше солдат, чем ее противник, захватила ключевые пункты русских позиций при Бородине, а затем вынудила «расстроенные»^[32] (т. е. разбитые) русские армии продолжить отступление и сдать Москву. Правда, Троицкий не решился прямо назвать Бородино поражением России. Пафос ученого был направлен на опровержение версии о том, что русские одержали решающую военную победу в этом сражении.

Впрочем, эти усилия Троицкого выглядят напрасными и представляют собой, как говорят французы, coup d’épée dans l’eau (удар шпаги по воде).

Во-первых, восприятие Бородинской битвы как Русской Победы (без разделения оной на «нравственную» и «материальную») давно стало частью русской культуры и русской ментальности. Поэтому нападки на историков Л. Г. Бескровного и Н. Ф. Гарнича, отчасти – на П. А. Жилина и др., пытавшихся доказать поворотное значение Бородина для хода всей военной кампании 1812 г. или, по крайней мере, факт военной победы русских при Бородине, не вполне корректны в культурном контексте. Любая великая нация – а русские и французы, несомненно, принадлежат к числу великих наций – создавала (и вправе иметь) свои исторические предания (легенды, мифы), степень достоверности которых не поддается рациональному осмыслению. Так, во Франции на протяжении последних двух столетий сохраняется предание о «непобедимом» Наполеоне, выигравшем все сражения и войны, но погубленном суровой русской зимой, а также коварством бывших союзников и собственного окружения. Колыбелью этого предания стали шедевральные апокрифы обожателей Наполеона – французского графа Э.-О. Лас-Каза,^[33] ирландского врача Б. О’Мира^[34] и мн. др. Русским историческим преданием, более локальным и скромным по содержанию, и в то же время – более реалистичным, стало Бородино. Оно нашло отражение в русских военных мемуарах, в стихотворении М. Ю. Лермонтова «Бородино», в романе Л. Н. Толстого «Война и мир», в трудах ряда отечественных историков. Троицкий мог бы, конечно, выступить в роли ниспровергателя «мифа». Но он сам отказался от такой роли, заявив: «Бородино – национальная гордость России, символ ее непобедимости, один из самых знаменитых и дорогих нам памятников русской воинской славы».^[35] Уместно ли после слов о «непобедимости» и «воинской славе» России, добытых в Бородинском сражении, обосновывать тезис о военной (тактической и стратегической) победе Наполеона?

«Император Наполеон и его маршалы». Литография

Во-вторых, в трудах ведущих представителей советской наполеонистики – Е. В. Тарле^[36] и А. З. Манфреда^[37] мы нигде не встречаем бравурных «ура-патриотических» оценок Бородина. Свой рассказ о Бородинской битве Тарле заканчивает картиной отступления русских войск, безуспешно пытавшихся вернуть захваченные французами позиции и теперь методично расстреливаемых французской артиллерией. Вывод Тарле насчет итогов сражения был очень умеренным и взвешенным. Отметив, что в битве полегла «половина русской армии» и что Кутузов «категорически решил спасти другую половину и отдать Москву без нового боя», академик даже с некоторой долей сатиры писал о русском главнокомандующем: «Это не помешало ему провозгласить, что Бородино было победой, хоть он и был удручен. Победа моральная была бесспорно.

А в свете дальнейших событий можно утверждать, что и в стратегическом отношении Бородино оказалось русской победой все-таки больше, чем французской».^[38]

«М. И. Кутузов». Литография худ. Д. Адама

Таким образом, Н. А. Троицкий, в принципе, позаимствовал формулу Е. В. Тарле, говорившего о «моральной» победе русских, но указывавшего на их огромные потери и отступление с поля боя. Стратегическую же победу Тарле, как политическую – Троицкий, присваивал русским лишь «в свете дальнейших событий». Наконец, Тарле был готов признать военную победу Наполеона в Бородинском сражении, но соглашался сделать это с одной оговоркой: победа Наполеона не была бесспорной. По словам Тарле, «когда Наполеону в ночь после битвы доложили, что 47 его генералов убиты или тяжело ранены,^[39] что несколько десятков тысяч солдат его армии лежат мертвые или раненые на поле битвы, когда он лично убедился, что ни одно из данных им больших сражений не может сравниться по ожесточению и кровопролитию с Бородином, то (хотя это тоже не помешало ему провозгласить Бородино своей победой) он, одержавший на своем веку столько настоящих, бесспорных побед, не мог, конечно, не понимать, что (…) для Бородина нужно придумать какое-нибудь иное определение».^[40]

Не менее сдержан в оценках Бородина и А. З. Манфред. Он счел необходимым «напомнить для понимания последующего, что это генеральное сражение, к которому так стремился с первого дня войны Наполеон, не дало ожидаемых результатов. Солнце, поднявшееся над Бородинским полем, не стало «солнцем Аустерлица», как приветствовал его Наполеон в ранний утренний час 7 сентября, – оно не принесло ему победы. Заметив, что Бородино (фр. «bataille de Moscova» – «битва под Москвой») оказалось «самой кровопролитной и самой ожесточенной из всех известных до того времени битв», о чем «можно судить не только по огромным потерям с обеих сторон и по отсутствию пленных, но и по числу погибших в сражении генералов», Манфред дал анализ правомерности сравнения Бородинского побоища «с битвой при Прейсиш-Эйлау» (1807). Манфред писал: «Черты внешнего сходства были лишь в том, что, как и при Эйлау, по окончании Бородинского сражения каждая из сторон считала себя победительницей. Но на этом, пожалуй, внешнее сходство между двумя сражениями кончалось. Различие было не только в том, что руководство русской армией на Бородинском поле было в руках крупнейшего после Суворова русского полководца – мудрого и многоопытного М. И. Кутузова, а под Эйлау армией командовал несопоставимый с ним Беннигсен, различие было и не в масштабах битвы и тех последствиях, которые они имели для последующего хода событий. Различие было прежде всего в историческом значении этих сражений.

Эйлау в конечном счете осталось эпизодическим крупным сражением, не давшим Наполеону победы и не изменившим даже хода кампании 1807 года; оно не оказало влияния на последующую судьбу наполеоновской Империи. Бородино было переломным сражением, битвой великого исторического значения. 7 сентября (н. ст. – В. В.) на берегах реки Колочи переламывалась судьба Наполеона, судьба его империи, судьба народов Европы».^[41]

Итак, Манфред отказывает Наполеону в праве считаться победителем в Бородинской битве и дает, в отличие от Троицкого, самую высокую оценку полководческим способностям Кутузова. Далее он цитирует знаменитый отрывок из романа Л. Н. Толстого «Война и мир» о «победе нравственной», одержанной «русскими под Бородиным».^[42] Но последнее утверждение было конкретизировано Манфредом в духе, полностью исключавшем произвольное толкование «победы нравственной» как решающей военной победы над Наполеоном, после которой Москва была сдана побежденным французам из чисто тактических соображений и только во имя грядущей окончательной победы над уже разгромленными захватчиками. «То была победа нравственная, – пояснял Манфред, – но еще оставалась нерешенной задача достижения материальной победы над вторгнувшейся в Россию армией. Бородино не дало решающего перевеса ни одной из сторон и потому в сложившейся обстановке не могло предотвратить оставление Москвы русской армией».^[43]

Вышесказанное дает основания утверждать, что «новое слово» об итогах Бородинского сражения, сказанное Н. А. Троицким в условиях «перестройки», на деле больше походило на «хорошо забытое старое». О «победе моральной», «победе нравственной» русских при Бородине говорили Л. Н. Толстой, Е. В. Тарле, А. З. Манфред. При этом Тарле и Манфред были очень далеки от того, чтобы объявлять Бородинскую битву решающей военной победой русских войск в Отечественной войне 1812 г. Да и советский генерал-лейтенант П. А. Жилин – тот самый, который осуждал «буржуазную историографию» за «грубую фальсификацию – стремление представить Бородино как победу Наполеона», также подчеркивал, что перелом в войне 1812 г. мог наступить лишь в результате «качественного изменения самого характера боевых действий», «перехода армии от обороны к наступлению».^[44] Троицкий даже похвалил Жилина за то, что он «давно и доказательно опроверг» мнение о Бородине как о «переломе в ходе всей войны».^[45] Остается только недоумевать, неужели новаторский пафос Н. А. Троицкого был растрачен на опровержение двух старых работ Н. Ф. Гарнича и Л. Г. Бескровного – 1956 и 1962 гг. выпуска?^[46]

«Русские ополченцы 1812 г.» Акварель неизв. худ.

«Забил заряд я в пушку туго…»

Худ. В. Г. Шевченко,1970-е гг

Правда, Н. А. Троицкий обогатил отечественную историографию Бородинского сражения рассуждениями об ошибках, допущенных Кутузовым и Наполеоном в ходе баталии. Но трудно представить себе военачальника, который не допустил бы ни единого просчета в такой грандиозной битве. Главнокомандующий Кутузов и император Наполеон, наверное, не были исключениями. Кроме того, действия каждой из сторон в условиях боя всегда направлены на то, чтобы вынудить неприятеля совершить некоторые ошибки, ведущие его к конечному поражению. Поэтому можно предположить, что недостаточная инициативность Кутузова при Бородине была вызвана как широкомасштабным и решительным наступлением французов на русские позиции, так и опасениями русского главнокомандующего, что непродуманное и поспешное контрнаступление, на пути которого были способны встать гвардия Наполеона и другие свежие силы, приведет к полному разгрому русских войск и поражению в войне. Артиллерию же Кутузов берег на случай прорыва неприятеля в русский тыл и иных катастрофических последствий французских атак. В свою очередь, перечисленные историком «просчеты» Наполеона могли быть порождены: во-первых, невозможностью сокрушить правый фланг русских войск – армию М. Б. Барклая де Толли, которая занимала выгодную и хорошо укрепленную позицию на берегу р. Колочи; во-вторых, измотанностью французских войск после захвата «флешей» и Курганной батареи и, в-третьих, опасениями Наполеона, что, двинув в бой гвардию, он рискует, в случае ее неудачной атаки,^[47] лишиться своего главного резерва. Наконец, читая мудрые мысли историка об ошибках двух незаурядных полководцев в генеральном сражении, нельзя не вспомнить бессмертный афоризм из великой поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».^[48]

Тем не менее, заслуги Н. А. Троицкого в изучении проблем Отечественной войны 1812 г. являются весьма значительными. Труды ученого сумели вновь пробудить огромный научный и общественный интерес к событиям, оценки которых в отечественной исторической литературе длительного предшествующего периода обрели, казалось, свою твердокаменную незыблемость. Результатом стал выход десятков новых работ российских историков, в которых по-новому осмысливаются ход Отечественной войны и значение Бородинского сражения. Кроме того, многие положения, выдвинутые Троицким, прочно закрепились в современной историографии данной проблематики.^[49]