Границы индивидуальной психики связаны с понятием самоидентичности и в сознании привязаны к тому, что в концепции Шелдрейка называется морфогенетическим полем, определяющим форму человека как органического существа, чаще всего – к границам тела. Форма является необходимым условием функционирования сознания, его адекватных взаимоотношений с бессознательным. В письме пастору Гансу Вегману от 12.12.1948 г. Юнг так выражает эту идею: «Сознанию необходима форма, так сказать сосуд, в который мог бы излиться бессознательный напор, в котором он мог бы принять культурный образ. Этот напор по природе своей действует лавинообразно. Форму ему всегда давала религия и никогда – разум» (Аналитическая психология: Прошлое и настоящее, 1995, с. 199).

Ощущение морфогенетического поля, его границ связано, по-видимому, с полнотой дифференциации. Выход же за рамки морфогенетического поля есть то, что Юнг назвал трансгрессией. Дифференциация вносит необходимую определенность, но проводимые разграничительные линии, отделяющие область «Я» от области «не-Я» всегда носят в той или иной степени искусственный, условный характер, подчеркиваемый в трансперсональной психологии (см.: Уилбер, 2003). Полярности «дифференциация/трансгрессия и интеграция на более высоком уровне» можно рассматривать как полюса одного архетипа, связанного с функционированием морфогенетического поля (назовем его условно архетип Предела). Шелдрейк, описывая диалектику этих двух противоположных движений, говорит о «нисходящих» процессах (новое поле дифференцируется от поля более высокого уровня) и «восходящих» процессах (новое поле возникает из интеграции существующих полей на более высоком уровне) (Sheldrake, 1988).

В христианской антропологии есть понятие греха как преступления конститутивных пределов человека, границы между упорядоченным миром и хаосом – смешением онтологических уровней, при котором извращается «Первообраз», образ Божий^[5]. Это есть глубинная сущность архетипа Предела, осуществление которого есть восстановление первичной формы, проходящее в духовной практике как этапное восхождение (в исихазме этот процесс называется Лествицей) (см.: Хоружий, 2000).

Наиболее типичная пограничная линия, отделяющая «Я» от «не-Я», – это граница кожи, телесная граница. Это наиболее очевидная для сознания физическая граница, к которой привязывается граница психики, разделяющая внешнее и внутреннее, свое пространство и пространство других. Она становится первичной основой сепарации. Назовем ее базовой пограничной линией, или базовой границей^[6]. Вместе с тем, по мере развития, условность этой границы ощущается все более определенно. В какой-то момент распространение пространства психического опыта за пределы тела, т. е. за пределы морфогенетического поля, становится очевидным^[7].

За пределами тела располагаются коллективные поля, объединяющее семьи, профессиональные и иного рода группы, сообщества, культурные и этнические общности, и, наконец, все человечество. Как правило, наша включенность в эти поля существенно отличается от включенности в морфогенетическое поле: мы считаем их «своими», но не «собой». Задачи первой половины жизни во многом «привязаны» к базовой границе, именно здесь локализуются многие личностные проблемы. Внутренние конфликты и патология, связанная с базовой границей, – тема отдельного рассмотрения, выходящая за рамки данной работы. Обозначим лишь некоторые из феноменов этого рода: культурные страхи и ритуалы, связанные с отверстиями тела и выделениями из них, пересекающими базовую границу (см.: Дуглас, 2000); татуировки как маркеры границ^[8]; ритуальные телесные повреждения (удаления пограничных зон тела) (Лич, 2001); упомянутая выше интерпретация «культурных болезней», понятие «открытого тела» Солхейм (см.: Скэрдеруд, 2003); понятие «кожного эго» Анзье и феномены, связанные с насильственным и перверсным нарушением базовой границы (см.: Werbart, 1994; и др.).

Мэри Дуглас указывает на следующую закономерность: тело часто является моделью для всех ограниченных систем, и его границы становятся репрезентацией любых границ, которые могут быть нарушены или которым что-то угрожает (Дуглас, 2003, с. 173). Наиболее ярко это проявляется в случае сильной травмы, такой как перенесенные пытки. Приведем иллюстрацию травмированной базовой границы из практики работы с беженцами.

Хасан, 30 лет, беженец из восточной страны, с юного возраста участвовал в военных действиях, неоднократно заключался в тюрьму, где подвергался пыткам. Оказался в России один, лишенный контактов и каких-либо сведений о семье. Вырос в благополучной семье: «В детстве я не знал огорчений, все красивыми словами разговаривали». Обратился к психологу с жалобами на нарушение сна и неконтролируемые аффективные вспышки, в ходе которых появлялось непреодолимое желание себя поранить. Увидев свою кровь, начинал плакать. Развитие приступа мог приостанавить человек, которому Хасан доверял: если он крепко его держал, то двигательное возбуждение сменялось разрядкой и плачем. На пятый сеанс Хасан принес и отдал психологу свой рисунок (рисунок 1), сопроводив его такими словами: «В метро есть карты метро, а это карта души». Хасан сказал также, что сразу понимает по глазам намерения человека. Терапия этого клиента не была длительной, поскольку вскоре он покинул Россию.

Высоко эшелонированная защита системы самосохранения создает пропасть, отделяющую травмированного человека от других людей. Эту пропасть трудно преодолеть с обеих сторон. Перенесенный человеком чудовищный опыт не может быть выражен в словах и понят другими. Встреча со смертью оставляет на человеке знак, «печать смерти», пугающий людей и вызывающий у них желание дистанцироваться от его носителя. Уже нарушенное доверие к миру и к самому себе теряется все больше и больше, и нередко человек совсем утрачивает контакт с реальностью. Душа теряет целостность: нарушения затрагивают и внутреннее психическое пространство, и границы внутреннего с внешним (см.: Wirtz, Zöbeli, 1995, s. 119).

Рис. 1. Рисунок Хасана

Примечание: русский язык пациент выучил со слуха за два года пребывания в России.

Вместе с тем рисунок пациента свидетельствует и о значительном потенциале самоисцеления психики. Арттерапевтами, работавшими с сильно травмированными пациентами, отмечено, что, если человек рисует центрированные фигуры, такие как круг, сердце, яйцо, это означает, что у него актуализируются спиритуальные символы, ведущие к преодолению диссоциации, выходу за пределы выстроенных психикой бастионов (Rentsch, 1994; цит. по: Wirtz, Zöbeli, 1995).

Очень часто в аналитическом материале возникают образы, символизирующие нарушенную базовую границу.

Например, у пациентки, пришедшей в анализ в возрасте 43 лет, чья ситуация в детстве характеризовалась постоянными психопатическими вспышками у отца и жестким ограничением любых эмоциональных проявлений детей со стороны матери, одним из самых частых образов сновидений и фантазий был плачущий ребенок, сидящий в одиночестве в запертой комнате за громадной чугунной дверью. Образ существенно менялся в ходе анализа: чугунная дверь становилась тоньше, пока не превратилась в условную загородку, далее ребенок стал появляться в аналитическом пространстве – в самом кабинете, с трудом вступая в диалог. В какой-то момент появился очень яркий образ: ребенок стоит, отвернувшись, хотя дверь открыта. Наконец, он вступил в контакт и был визуализирован пациенткой: он сидел рядом с ней вместе с поддерживающим его старым мудрецом («чернокнижником»). Теперь обозначилась и самоидентичность образа: ребенок стал девочкой.

В случае, описанном Игорем Кадыровым, пациент дает впечатляющую метафору такого рода проблемы: «Я часто чувствую, что просто отрезан от этого внутреннего диалога. Как будто я нахожусь за стеклянной стеной. …Я думаю, чем толще стекло, тем меньше места остается для меня самого. Делая эти стеклянные стены более толстыми, я лишаю себя внутреннего пространства» (Кадыров, 2000, с. 53).

В подобных образах отмечается типичное соприсутствие проблемы нарушенных внутренних границ, прерванного интрапсихического диалога и сложностей контакта с внешним миром. Это специфика переживаний базовой границы, неразделимость центростремительных и центробежных психических процессов, о которой мы говорили выше. Решение этих проблем – условие целостности самовосприятия и адекватной самоидентичности. Здесь мы опять сталкиваемся с парадоксом границ. Стремление преодолеть внутреннюю границу, разделяющую сознание и бессознательное, неразрывно связано с ощущением ограничений внешней базовой границы. С точки зрения аналитической психологии, мы имеем дело с единым психическим процессом – трансцендентной функцией.

В психологии и психиатрии делались разнообразные попытки концептуализировать и исследовать психические границы. Одна из самых популярных концепций последнего времени – теория границ психики Эрнста Хартмана. В этой теории анализируется «толщина» и «плотность» психической границы – факторы, имеющие, по мнению автора, нейробиологический субстрат. Соответственно, различаются два полярных типа границ: относительно тонкие и проницаемые, с одной стороны, и относительно толстые и плотные – с другой (этим качеством характеризуются, согласно представлениям Хартмана, как внутренние, так и внешние границы). Хартман отмечает, что в психологической литературе доминирует представление о нормальности твердых и непроницаемых границ и патологичности противоположного варианта. Вместе с тем он отмечает значимые преимущества психики с тонкими границами, связанные, в первую очередь, с привычным и легким контактом с бессознательным. В исследованиях Хартмана и его коллег посредством разработанного ими опросника для определения типа границ было показано, что у женщин границы значимо тоньше, чем у мужчин, у молодых людей тоньше, чем у более взрослых, и что пациенты с тонкими границами больше ценят психотерапию и получают от нее больше пользы. Оказалось, что нарушают профессиональные границы (вступают в сексуальные отношения с пациентами) те терапевты, у которых или очень толстые границы, или, наоборот, очень тонкие: первые не могут прочувствовать терапевтические правила и ограничения, поскольку вообще нечувствительны к любым внешним границам, вторые же хорошо понимают, что делают, но не обременены состраданием к пациентам (Hartman, 1991; Hartman, et al., 2001). Очевидно, что в этой теории анализируется все та же двойственность границ, в данном случае с дифференциально-психологических позиций. Описанное Хартманом личностное качество можно с точки зрения теории морфических полей интерпретировать как индивидуальную чувствительность к полю, а в юнговских терминах – как актуализацию коллективного бессознательного (или контакт с этим уровнем психики по оси эго – Самость).

В отечественной психологии интересующая нас проблема исследовалась Вадимом Петровским и его коллегами в рамках концепции надситуативной активности личности. Был описан «мотив границы» – побудительность границы для человека (см.: Петровский, 1996, с. 166). В ряде исследований продемонстрирована феноменология «бытия на границе» и генезис «мотива границы» у детей (Кузьмина, 1988; Калиненко, 1994; Ишкова, 1998). В. А. Петровским с опорой на понятия самоценной активности и отраженной субъектности, сформулировано положение, в котором с теоретических позиций, находящихся вне психоаналитического дискурса, выражены ключевые для настоящей работы идеи: «Целостность <…> – в переживании самотождественности человека, когда он выходит за границы пред установленного. Единство между различными гранями бытия человека достигается тем, что в актах самотрансцендентности он свободен от диктата особенных потребностей своих, которые могут противоречить друг другу; выходя за границы изведанного и предрешенного, он как бы оказывается на „ничьей земле“, которая со временем становится достоянием всех» (Петровский, 1996, с. 281; курсив мой. – В. К.). В начале цитаты описывается, по существу, трансцендентная функция, «ответственная» за парадоксальность границ психики, соединение противоположностей, разделенных в предустановленном мире сознания; в последней ее части мы выходим на целину, видим слепые пятна как академической психологии, так и теории психоанализа, лишь частично заполненных в Винникоттовой концепции переходного пространства (третьей области)^[9] и в понятии «аналитического третьего». Петровский использует для описания данного психического феномена такие термины, как: «идеальная представленность», «инобытие», «персонализация» и «вклад». Здесь можно увидеть существенные параллели как с аналитической психологией, так и с концепцией Шелдрейка. Например, Юнг использует понятия «вклада» или «искупления», объясняя парадоксальные отношения индивидуальности и коллективного в процессе индивидуации в статье 1916 г. (Jung, CW, v. 18, par. 1094–1099). В последнем предложении приведенной цитаты Петровского выражена идея, которую можно интерпретировать в терминах «морфического поля» и «морфического резонанса»: в терминах аналитической психологии она означает бытование психики на уровне коллективного бессознательного, которая «черпает» из коллективного «информационного пула» и одновременно «достраивает» его. Подробнее мы рассмотрим эти аспекты в последующих разделах.

Интересный обертон в наше исследование вносят идеи норвежских ученых, упоминавшиеся выше. Скэрдеруд в своей книге «Беспокойство» обсуждает значительную недифференцированность и потерю четкости границ в современной культуре и реакции психики на этот дефицит. Он считает практику «пограничных переживаний» (таких, например, как игры вокруг размера и веса тела – похудание или, наоборот, ожирение) защитными контрстратегиями психики (Скэрдеруд, 2000, с. 411–412, 426). Скэрдеруд по существу описывает патологию переходного пространства или искаженный морфический резонанс, что является препятствием процесса индивидуации.

Еще один современный аспект такого рода искажений описывается исследователями психологических последствий глобализации. Одним из таких последствий является возведение барьеров вокруг «культурного Другого», поддерживающих и узаконивающих расизм (Csabai, Erxs, 1999). Это усиление того же механизма искажения, которое описал Винникотт по отношению к переходному пространству, ведущего к формированию ложного Я, когда потенциальное пространство заполняется вкладами других, а не самого человека (см.: Винникотт, 2002, с. 184).

Михаилом Бахтиным в его классическом труде «Автор и герой в эстетической деятельности» (1924) показано принципиальное отличие переживания внешних границ в самосознании и восприятия границ другого человека^[10]. Бахтин обосновывает, отталкиваясь от этого, что обретение формы, воплощение человека не может быть осуществлено без другого, задающего «ценностно-значимую, положительно завершающую меня границу» (Бахтин, 2003а, с. 165). Он описывает эти процессы как эстетические, а форму определяет как эстетически обработанную границу. В своем глубинно-психологическом, по сути, анализе Бахтин объясняет парадоксальную, внутренне конфликтную природу воплощения (в терминах Шелдрейка – морфогенез). Актуализированным здесь противоположностям – страху границ, стремлению к их разложению, недоверию к извне формирующей силе, тенденции «забиться вовнутрь себя, уйти в свою внутреннюю бесконечность» – противостоит «прочность и обеспеченность позиции вне его», «ценностная уплотненность атмосферы», «где живое ценностное понимание сплошь имманентно изнутри переживаемой жизни» (там же, с. 258–259). Чтобы состоялось воплощение, должна, по мнению Бахтина, существовать культура границ, предполагающая «теплую атмосферу глубокого доверия, обымающую жизнь». В своих более поздних заметках Бахтин кристаллизует эти идеи: формирование самосознания осуществляется в диалогическом пространстве – на границе двух сознаний^[11]. В терминах аналитической психологии можно сказать, что Бахтин описывает условия и механизмы индивидуации, очерчивает диалогическое пространство этого процесса, его парадоксальную природу, сочетающую в себе индивидуальное и коллективное. Именно в этом пространстве функционирует морфическое поле, происходит воплощение, обретение, поддержание и развитие психической формы. Для этого пространства, как мы показали, характерно напряжение, порождаемое двумя противоположными тенденциями: к установлению, поддержанию и укреплению базовой границы, с одной стороны, и к выходу за эту границу. Как обращаться с этим напряжением – одна из основных экзистенциальных проблем человека и одна из центральных тем аналитической работы.