Глава 2

В летное училище я не поступил. Так переволновался в кабинете психиатра, что просто не смог сказать ни слова. Не ответил ни на один его вопрос. Смешно сейчас… С одной стороны я, можно сказать, коснулся чего-то важного, очень значимого для себя. А с другой – все значимое оказалось таким хрупким и одновременно иллюзорным, что в какой-то момент я просто начал терять веру в свою способность, что-либо изменить в своей собственной, кем-то придуманной жизни.

Похоронив мечты о своем призвании, совершенно опустошенный, я вернулся обратно в Москву, открыл справочник высших учебных заведений, ткнул пальцем в первый попавшийся на глаза университет и поехал подавать документы. Этим университетом оказался МГТУ им. Баумана. Пройдя более-менее успешно испытания по математике и физике, я пришел на экзамен по русскому языку. Выбрал тему сочинения: «Герои произведений зарубежных и отечественных авторов, которые меня вдохновили».

Помню, как сильно я хотел написать о Николе Тесле, великом сербском ученом-физике, которого современники называли фантазером, насмехаясь над его идеями. Хотел написать о его работах, которые сделали возможным развитие современной электротехники. Мне безумно хотелось поделиться историей жизни изобретателя, подарившего человечеству так много, но завершившего свой жизненный путь в нищете. И простившего людям их невежество. Но, к сожалению, о Николе Тесле не было написано ни одного художественного произведения, поэтому я остановился на герое книги Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке». Еще в школе до глубины души меня тронула история подвига русского военного летчика Алексея Маресьева, чья воля к жизни и несгибаемая сила духа помогли ему не только выжить после крушения самолета, когда он ползком пробирался восемнадцать суток через зимний лес, но и после вынужденной ампутации обеих ног продолжить службу в авиации.

Все четыре с лишним часа своего сочинительства я пил принесенную с собой воду и, в итоге, уже не мог спокойно сидеть и продолжать сосредоточенно работать. Я ерзал по стулу, пытаясь заглушить сигналы, которые посылала природа.

Дописав последнее слово, я поднял голову и осмотрелся по сторонам. В помещении, кроме меня, не было ни одного абитуриента. Я настолько увлекся, что не заметил, как прошли отведенные на экзамен четыре долгих часа. У доски, как и прежде, сидели трое членов экзаменационной комиссии и молча смотрели на меня.

– Молодой человек, вы закончили? – устало спросил седой мужчина лет шестидесяти пяти, одетый в давно вышедший из моды светлый клетчатый пиджак.

– Можно в туалет? – вместо ответа взмолился я.

– У нас к вам вопрос, потерпите уже пару минут… Вы всегда пишете обеими руками?

– Нет, – ответил я. – Только если много приходится строчить…

– Несите сочинение сюда.

Я взял рюкзак, листки с сочинением и подошел к столу, за которым сидели экзаменаторы.

– Ваша фамилия Скорин? – уточнил мужчина.

– Да. Можно, я пойду в туалет?! – скрипя зубами, снова спросил я, заглядывая в глаза каждому из сидящих людей в надежде на сострадание.

– Все в порядке! – ответил седовласый. – Вы можете быть свободны. Результаты экзамена будут вывешены в фойе главного корпуса в понедельник. Всего вам хорошего!

– До свидания! – я пулей вылетел из кабинета.

Седого мужчину в клетчатом пиджаке звали Вячеслав Андреевич Сергеенко. Позже, с его же слов, я узнал, что стало причиной моего поступления.

– Да, коллеги, Скорин сдал математику на тройку, – говорил Сергеенко на совещании экзаменационной комиссии, – но он получил «отлично» по физике и «хорошо» – по сочинению!

Подойдя к столу, он налил в стакан воду из графина.

– Скорин – амбидекстр! И я ходатайствую перед комиссией о необходимости принять его в наш университет. Тем более, что абитуриенту не хватило всего одного балла!

– Повторите еще раз, профессор, как вы его назвали? – спросил сидящий напротив член экзаменационной комиссии – пожилой мужчина в больших прямоугольных очках.

– Ам-би-декстр! – по слогам повторил профессор. – В отличие от правшей, которые показывают сильное доминирование левого полушария мозга, полушария амбидекстров развиты почти симметрично.

Он развел сложенные перед собой ладони в стороны, изображая симметрию, о которой говорил.

– Такие люди способны одинаково хорошо писать и даже рисовать обеими руками. Благодаря подобному устройству мозга, амбидекстры способны видеть музыку в цвете, а картины – в запахах… – продолжал он.

– Профессор, эта вот амби… – начала было задавать свой вопрос женщина, сидящая по правую руку от мужчины в больших прямоугольных очках.

– Амбидекстрия… – помог ей закончить предложение Сергеенко.

– Именно так… у него врожденная?

Профессор подошел к доске, взял мел и схематично нарисовал мозг человека.

– Согласно исследованиям, все дети рождаются амбидекстрами, и только примерно полпроцента от новорожденных сохраняют эту странную способность на всю жизнь. Вместо математических способностей, за которые мы все так ратуем, им послана одаренность в спорте, искусстве, музыке и других сферах. Но самое поразительное – у них потрясающе развита интуиция.

Чуть ранее в кабинет осторожно, не нарушая беседы, вошел еще один седовласый, но совсем не пожилой, хорошо одетый, высокий и подтянутый человек. Это был доктор наук Семихатов, время от времени читавший в Бауманке лекции по теории полей и квантовой физике. Он внимательно слушал все, о чем так увлеченно говорил Сергеенко, и только сейчас принял решение вступить в дискуссию.

– Насколько мне известно, одним из наиболее выраженных психологических признаков, характеризующих амбидекстров, является интровертность – мотивационная направленность на самого себя, а не на других. Иными словами, они неисправимые эгоисты, хотя и очень талантливые эгоисты, – произнес он. – Но я, как и профессор Сергеенко, тоже готов встать на защиту этого необычного студента.

На втором курсе Бауманки я понял, что больше не могу заставлять себя ходить на занятия. Перспектива стать инженером автомобильного транспорта меня больше не радовала. Почти на всех лекциях, кроме физики, я скучал. Скучал невыносимо. Поэтому набрался храбрости и пришел на кафедру профессора Сергеенко, чтобы честно сказать ему, что принял решение уйти из университета.

– Скорин, ты дурак?! – видимо, не найдя других слов, спросил профессор, выслушав мою речь.

Я не ожидал такого поворота, поэтому обиженно хлопнул дверью и быстро пошел прочь вдоль длинного коридора, не оборачиваясь.

– Ты еще пожалеешь о своем решении! Скорин! Ты еще пожалеешь о своем глупом решении! А знаешь, когда? Когда на твою обритую бестолковую голову наденут ушанку! – кричал мне вслед Сергеенко.

Той же осенью я приехал в районный военкомат и постучался в кабинет военного комиссара.

– Можно? – неуверенно спросил я.

– Тут уже армия, сынок! Разрешите войти!

– Разрешите войти, товарищ…

– …капитан, – помог мне разобраться в своем звании усатый офицер. – Что хотел?

– Заберите меня в армию, товарищ капитан! – уже увереннее сказал я.

– Епт на… – на непонятном мне языке, судя по всему, выругался он и, выдержав непродолжительную паузу, спросил:

– Как твоя фамилия, боец?

– Скорин!

Офицер посмотрел еще раз внимательно на меня и с сочувствием спросил:

– Скорин, а ты точно не дурак?! Обычно у меня просят об обратном.

Через несколько месяцев я уже сидел на призывном участке с наголо выбритой головой, ожидая приезда особой команды под ничего не говорящим мне номером К-250. Эта команда должна была забрать троих призывников, на личных делах которых рукой военного комиссара были написаны две заглавные буквы ПП.

Аббревиатура расшифровывалась просто: Президентский полк – подразделение, входящее в состав Федеральной службы охраны Российской Федерации и решающее специфические боевые задачи по обеспечению охраны объектов московского Кремля.

Поздно вечером на военном автобусе нас привезли на место нашей службы, в прямом смысле слова, в сосновый лес. В этом лесу размещались несколько трёхэтажных зданий, спортивная площадка и большое заасфальтированное пространство, именуемое «плац», которое на ближайший год становилось местом, где из вчерашних тухлых романтиков собирались ковать элиту Вооруженных сил России. Открыв дверь в расположение нашего подразделения, сержант, сопровождавший нас от военкомата, резким ударом сапогом в живот заставил стоящего на полусогнутых ногах дневального проснуться, вытянуться в полный рост и прокричать команду: «Дежурный по роте – на выход!»

С этого эпизода и началось мое первое знакомство с армией. Рота спала… А нас, молодых призывников, до утра разместили на двухъярусных скрипящих металлических кроватях, предоставив возможность выспаться и привыкнуть к происходящему, наблюдая из-под синего армейского одеяла за дрожащим от перепадов напряжения мрачным освещением батальонной оружейной комнаты.

Поскольку я был самым исполнительным и неразговорчивым солдатом, в первое время мне доверяли самую «ответственную» работу – мыть сортиры.

Сортирами служили большие просторные помещения с восемью отверстиями в бетонном полу. Каждое отверстие имело одинаковое для всех неброское название «очко».

Время от времени отверстия системы «очко» забивались настолько, что ставили под угрозу боевую готовность целого подразделения. Поэтому работу по очистке таких систем доверяли только самым исполнительным военнослужащим. Дежурный по роте решил, что таким военнослужащим должен стать рядовой Скорин. И время выбрал подходящее – канун нового двухтысячного года.

Сержант привел меня в хозяйственное помещение и указал на угол, в котором одиноко стоял предмет под названием «поршень» – длинный металлический лом, на одном конце которого была закреплена плоская круглая резиновая мембрана. Когда лом с мембраной опускался в «очко», он создавал высокое давление в канализационной трубе и, двигаясь в обратном направлении, освобождал систему от «запоров». Из курса физики я хорошо помнил о третьем законе Ньютона, поэтому начал активными движениями нагнетать давление в системе, пока «поршень» не заклинило. Чтобы высвободить его из плена, я поплевал на обе ладони, крепко схватился за лом и изо всех сил начал тянуть его вверх.