Вообще-то гастроэнтерологи не «выстукивают», а берут желудочный сок, для чего Эвальд придумал гибкий резиновый зонд и остался известным в медицине своими работами по исследованию желудочного сока и «пробным завтраком Эвальда»: белый хлеб, 400 грамм воды и через час содержимое желудка откачивается для изучения.

Это доказывает, что либо Книппер-Чехова в том госпитале не была, либо не очень понимала, что пишет.

Обратите внимание – германское светило «пожало плечами» – оно ничего не нашло в желудке у Чехова.

Хотя сейчас везде пишут, что лёгочник «Э. пожал плечами оттого, нашёл Чехова безнадёжным».

Наверное, желудочное светило подумало, что этот русский мнителен, как человек и не профессионален, как доктор.

Книпер-Чехова:

– «Нельзя забыть мягкой, снисходительной, как бы сконфуженной и растерянной улыбки Антона Павловича».

Тактичный Чехов сконфужен, ему неловко – зря потревожил све-тило.

А жить Чехову оставалось меньше месяца.

Рассказ о походе к профессору Книппер-Чехова закончила странной фразой:

– «Это должно было произвести удручающее впечатление».

А на кого?

На «светило»?

На нас, кто будет читать?

Или на неё?

Так ведь событие-то радостное – желудочный сок Чехова светило нашло нормальным и пожало плечами.

Пить шампанское пока ещё рано.

Чеховеды пишут: из Берлина, около 9—10 июня Чехов с женой приезжает в Badenweiler.

Это курортная карта Чехова, который здесь будет называться herr Tschechow – герр Тсшешоф. А wochen – значит недельная.

После смерти мужа, Ольга Леонардовна станет вести дневник в виде писем Чехову:

– «Помнишь, как мы любили с тобой наши прогулочки в экипаже, нашу „Rundreise“, как мы её называли?»

Rundreise с немецкого – круговое путешествие, тур, турне, круиз: то есть – путешествие по кругу. Кроме термальных источников и римских развалин, в городишке была ещё одна достопримечательность – круговая аллея, заложенная ещё в 1758 году и в течение ста пятидесяти лет превращённая в ухоженный парк с озерцами, ручейками и в силу местного мягкого климата, усаженный всяческими экзотическими растениями – по аллее в этом парке и катались по кругу на извозчике Чехов с супругой.

Вот она, эта Rundreise, только зимой.

Примерно так она выглядит летом —

почти рай на земле.

Но очень скоро этот рай обернётся для Чехова адом.

Книппер-Чехова:

– «Какой ты был нежный, как я тебя понимала в эти минуты.

Мне было так блаженно чисто на душе.

Помнишь, как ты тихонечко брал мою руку и пожимал,

и когда я спрашивала, хорошо ли тебе,

ты только молча кивал и улыбался мне в ответ.

С каким благоговением я поцеловала твою руку в одну из таких минут!»

Боже! Семейная идиллия в раю – жена целует руку мужу.

А жить Чехову оставалось уже две недели.

Но, главное, чтобы она этого не поняла.

Главное, чтобы ей было хорошо.

Книппер-Чехова:

– «Ты долго держал мою руку, и так мы ехали в сосновом благоухающем лесу.

А любимое твоё местечко была изумрудная сочная лужайка, залитая солнцем.

По прорытой канавочке славненько журчала водичка, так всё там было сыто, напоено, и ты всегда велел ехать тише, наслаждался видом фруктовых деревьев, которые занимали огромное пространство и стояли на свободе, не огороженные, и никто не рвал, не воровал ни вишен, ни груш.

Ты вспомнил нашу бедную Россию…»

Это да, это да – ни груши, ни вишни, в России лучше без присмотра не оставлять.

Впрочем и лыжи тоже.

Книппер-Чехова:

– «А помнишь очаровательную мельничку, – как-то она внизу стояла, вся спрятанная в густой зелени, и только искрилась вода на колесе?

Как тебе нравились благоустроенные, чистые деревеньки, садики с обязательной грядкой белых лилий, кустами роз, огородиком!

С какой болью ты говорил:

– «Дуся, когда же наши мужички будут жить в таких домиках!»

Дуся, дуся моя, где ты теперь!»

Дусей – Чехов в письмах называл жену.

Теперь – она его.

А ещё – они говорили о ребёнке.

Которого у них нет.

Чехову сорок четыре…

Но об этом – потом.

А «наши мужички» в таких «домиках», с «канавочками» и «мельничками» как в Германии жить, увы, никогда не будут.

Но, может, оно и к лучшему.

А вот баденвейлерские мужички скоро покажут Чехову, как надо жить.

Книппер-Чехова:

– «Доктор Швёрер, к которому мы обратились, оказался прекрасным человеком и врачом».

Доктора Швёрера называют в интернете то Йозеф, то Эрик, а то ещё как.

Поэтому, хоть он на самом деле и Joseph будем звать его просто – Schwoerer.

Лев Рабенек:

– «Доктор Schwoerer был сравнительно молодой, красивый и приятный в обращении человек.

Его лицо показывало, что в свои студенческие годы он принадлежал к одной из студенческих корпораций: следы дуэльных порезов сохранились на его щеке.

Так как он лечил также моего брата, то я имел возможность присмотреться к нему и убедиться, что он серьёзный и знающий врач.

Примечательно то, что он был женат на русской, на нашей москвичке Елизавете Васильевне Живаго».

Отчасти именно поэтому, по московским связям и рекомендациям московских врачей, (в частности доктора Траубе), лечивших Чехова, он с женой и оказался в этом крохотном Badenweilerе у Schwoererа.

Это фотографии кабинета доктора Schwoererа. Но в кресле не сам доктор, по жене Живаго, красавец в шрамах, а брат его жены, А. В. Живаго – врач, коллекционер и заядлый фотолюбитель.

Зачем Живаго сам себя снял в чужом кабинете – непонятно, по крайней мере будем знать, что тут бывал Чехов, но «студенческую корпорацию», в которой состоял Schwoerer запомним.

Книппер-Чехова:

– «Вероятно, и он (Schwoerer) понял, что состояние здоровья Антона Павловича внушало опасения, но тем более он отнёсся к нему с необычайной мягкостью, осторожностью и любовью».

Опять странная фраза.

Особенно, после берлинского «светила».

Вчитайтесь:

«… вероятно… и он понял… состояние здоровья… внушало опа-сения…»

А кто ещё понял?

Сам доктор Schwoerer потом написал в местной газете:

– «До наступления кризиса я был уверен, что его жизнь ещё продлится несколько месяцев».

Ни берлинское «светило», ни Schwoerer не видят, что дни Чехова сочтены…

Schwoerer:

– «Он лечился у меня три недели, но в первый же день, осмотрев его, я выразил опасение в связи с его больным сердцем, которое значительно хуже лёгкого.

Господин Чехов был удивлён:

– «Странно, но в России никто и никогда не говорил мне о больном сердце».

Он не поверил мне, я это понял…»

Стоп.

Чехова лечат от туберкулёза, а у него, оказывается, ещё и больное сердце.

Больнее лёгкого.

Но Чехов не поверил.

Лечится Чехов давно, лет двадцать, вокруг него врачи – и ни один ничего не сказал ему о сердце.

Странно.

А проницательнейший доктор Schwoerer-Живаго сразу усёк.

А плохой врач Чехов ему не поверил.

Швёрер потом так и напишет:

– «Он, видимо, замечательный писатель, но очень плохой врач…»

Пастернака я не читал…

ПОНЕДЕЛЬНИК, 28 (11) ИЮНЯ

Книппер-Чехова:

– «За три дня до кончины Антон Павлович почему-то выразил желание иметь белый фланелевый костюм (и в шутку упрекал меня: плохо одеваешь мужа).

И когда я говорила, что костюм нельзя купить здесь, он, как ребёнок, просил съездить в ближайший город Фрейбург и заказать по мерке хороший костюм».

Чехову осталось жить четыре дня – он покупает костюмы…

Или он, действительно, плохой врач, или жена что-то напутала – но немного смущает её «почему-то».

Нет, она не напутала – в письме сестре в этот день Чехов пишет:

– «Ольга поехала в Фрейбург заказывать мне фланел <евый> костюм, здесь в Баденвейлере ни портных, ни сапожников. Для образца она взяла мой костюм, сшитый Дюшаром».