3

Утром оказалось, что лист – ярко-желтый, как солнышко. Будто нарочно стал таким праздничным, чтобы поздравить меня. Я ему улыбнулась. Потом хотела положить в пятый том Грина (где рассказ “Гнев отца”), но лист не помещался. Я сказала ему “ладно, придумаем что-нибудь” и на время прицепила булавкой к шторе.

Мама появилась на пороге.

– Доброе утро, засоня. С днем рожденья.

– Ага… спасибо.

– Вот тебе подарки…

Ну, прежде всего, конечно, колготки, это уж в любой праздник. А еще авторучка – видимо, дорогая, в коробочке, обтянутой чем-то вроде кожи.

– Будешь без хлопот писать всякие свои дневники и сочинения. А то постоянно у Ильи ручки выпрашиваешь…

– Спасибо, мамочка…

– А это подарок от дяди Кости…

– Что? Еще одна авторучка?!

– Не знаю, я не открывала. Он просил передать и поздравить, потому что сам зайти не может, уехал в командировку.

– Жаль…

Мне и правда было жаль. Уж дяде Косте-то я всегда радовалась…

– Мне пора на базу. Колбаса в холодильнике, пюре сделаешь сама, свежее… А еще в холодильнике два тортика. Один на вечер, другой в твоем распоряжении…

– Ну, мама! Ты же знаешь…

– Знаю. Это не для тебя, а если гости…

– Господи, какие гости! Никого я не звала.

– Не звала, а все равно кто-нибудь наведается…

Мама оказалась права. В десять с минутами появился Лоська. Прямо как в песенке: “Кто ходит в гости по утрам… парам-там-там, тарам-тарам…”

Он встал на пороге – как всегда неумытый, с торчащими смоляными сосульками волос. Видимо, ради “гостевого визита” надел он чистую белую футболку, но штаны на нем были все те же – похожие на обрезанные у колен казацкие шаровары, пыльно-сизые, с замызганными желтыми лампасами. И, конечно, привычные сандалеты из расхлябанных и порванных ремешков, только не на босу ногу, а теперь с ярко-синими носочками. Лоська переступил этими “лаптями”, глянул исподлобья марсианскими глазищами и тихо, но отчетливо сказал:

– Здравствуй, Женя.

– Здравствуй, – вздохнула я. – Проходи… ранняя пташка.

– Да… подожди. Я тебя поздравляю… сейчас… – Лоська по локоть запустил руку в карман необъятных штанов и вытащил… стеклянный глобус! Размером с маленькое яблоко.

“Ух ты-ы!..”

Конечно, он знал про мою любовь к “глобусятам”. У меня была небольшая коллекция. Два обычных “глобусенка” – совсем как настоящие, только махонькие, а еще – глобус-брелок (подарок Илюхи), крохотный глобус под вид старинного (Люка подарила в прошлом году), желтый пластмассовый – как из слоновой кости, резиновый глобус-мячик в плетеной сетке, которая изображала параллели и меридианы… А о таком вот, “хрустальном”, я только мечтала. Года два назад прозрачные глобусята на блестящих желтых подставках появились в сувенирных магазинах и стоили бешеных денег. Потом их стали продавать на Рябиновом бульваре, куда художники и мастера выносят для покупателей свой товар: картины, камнерезные шкатулки и сувениры, берестяные туески и гипсовые копилки. Здесь стеклянный глобус-малютку можно было купить подешевле, но все равно не меньше, чем за семьдесят рублей.

– Ой, Лоська… где ты его взял?

– Разумеется, на бульваре… Да не бойся, не украл, – сказал он холодновато.

– Я понимаю, но он же дорогущий. Деньги-то откуда?

Лоська опять глянул исподлобья: “Притворяешься или правда не понимаешь?”

– Опять играл. Да?

– А что такого? Все играют. Я не для себя, а для подарка…

– Ох Лоська-Лоська…

И вдруг я опомнилась. Даже дала себе мысленно оплеуху. Дура! Человек старался, прибежал поздравить от всей души…

– Спасибо, Лосенок! Он будет самый замечательный в коллекции! Будет сверкать, как бриллиантовый!

Лоськино лицо сразу засветилось.

– Да… и он знаешь какой? Не только, чтобы любоваться, но и для всякой пользы. Ведь океанов-то на Земле больше, чем суши, а они здесь прозрачные…

– Да… красиво.

– Не в том дело, что красиво. Они всё увеличивают почти как микроскоп. Смотри. Царапинка крохотная, а если глянешь – вон какая… – Лоська согнул левый мизинец, поднес к нему глобус. И чуть заметная ссадинка на костяшке, увиденная сквозь толщу стеклянных океанов, сделалась как здоровенная короста на коленке.

– Удивительно… – вежливо сказала я.

– А еще им можно выжигать, как линзой. Я уже пробовал. Был вчера там… у дерева… и выжег на скамейке целое слово.

– Какое слово, Лоська?

Он глянул удивленно:

– Ну… разумеется, “Умка”.

Мы погрустили несколько секунд, думая об Умке. Потом я взяла глобусенка левой рукой, а правой – Лоську за плечо.

– Пойдем, Лосик. Хочешь чаю с тортом?

– Да. С удовольствием, – он сбросил у порога ременчатые “лапти”.

Мы устроились на кухне, скромненько. Не накрывать же ради двоих большой стол. Лоська сидел на табурете, покачивая синими носочками и смотрел то на сверкающий посреди подоконника глобус, то на меня. Я включила чайник и поставила торт. А себе еще раньше, до Лоськи, я сделала бутерброды с помидорами и майонезом.

Лоська вдруг сказал:

– Женя, ты сегодня красивая.

Я чуть палец ножом не отхватила.

– Ну, Лось! Высказался!

– Женя, я говорю серьезно.

Кстати, он всегда говорит серьезно и правдиво. И я… сперва я хотела ответить, что сколько ни обматывай швабру мишурой, новогодней елкой она не станет. Но спохватилась. Что делать, если я и правда кажусь Лоське такой …

С утра я натянула мамин подарок – красные с черными мушками колготки, – черную плиссированную юбку и тонкий вишневый джемпер с черным узором на груди. И надела цепочку с похожим на вишенку родонитовым шариком (тоже почти глобусенок). Никого я не ждала, но… все таки именинница. Конечно, этот наряд и толкнул Лоську на его высказывание. “Ладно, пусть”, – вздохнула я. И вспомнила:

– Ох, Лоська, а откуда ты узнал про мой день рождения? Я тебе не говорила.

– Люка сказала. Я ее вчера встретил в овощном магазине. Я покупал капусту, а она бананы. Дала мне банан и сказала про тебя. Наверно, она тоже скоро придет.

“Это уж само собой”, – подумала я. И Лючка словно откликнулась на вызов, позвонила у двери.

Она чмокнула губами мою щеку, прошла впереди меня на кухню, сказала “Лоська, салют” и протянула мне косметичку из клеенки, похожей на крокодиловую кожу.

– Поздравляю. Расти большой я тебе не желаю, хватит и того, что есть. А за внешностью следить пора как следует. Ты в классе единственная, кто ни разу не красился. Из девчонок, конечно…

Тут я наконец сказала про швабру и мишуру.

– Ты просто закомплексована, – заявила Люка. – Вбила себе в голову, что уродина. А при некоторых усилиях ты могла бы иметь очень импозантную внешность.

– Чево-чево? – сказала я Илюхиным тоном. – Лоська, дай мне вон тот кусок торта, я засуну его Лючке за шиворот.

– Можно я лучше его съем?

– Ешь на здоровье. А я засуну ей этот бутерброд…

Люка покосилась на бутерброд.

– Ты так и будешь сидеть на своей дурацкой диете, без грамма сладкого?

– Так и буду…

Еще год назад я была не только большая, но и… так сказать, чересчур кругловатая. Это меня доводило до отчаяния. И наконец я дала себе страшную клятву, что с этого дня – никаких пирожных, кексов, тортов, жирного печенья, шоколада, сладких пирожков и всего такого прочего. Мама была в панике. Илья утверждал, что, во-первых, я не выдержу больше недели, а во вторых, если и выдержу, это все равно не поможет. Но я выдержала, и это помогло. Рост, конечно, не убавился, но я сделалась “скелет в шкафу” (по Илюхиным словам). Мама повздыхала и махнула рукой, а брат сказал: “Моя степень уважения к тебе возросла на порядок”. А потом я… да, я поняла, что сладостей, о которых я раньше обмирала, мне уже не хочется. Даже нарочно попробовала шоколад и слоеное пирожное – и ноль впечатления. Теперь мне нравились майонез, селедка и маринованные рыжики. Вот такая история…

Люка требовала, чтобы я немедленно попробовала на себе косметику, но я показала глазами на Лоську и крутнула пальцем у виска.

Лоська в наши разговоры деликатно не встревал. Молча глотал чай, расправился со спасенным куском торта, потом еще с одним и еще… Он старался есть аккуратно, ложечкой, но иногда забывался, спешил и вытирал пальцы о свои многострадальные штаны. Мы с Люкой тоже сели к столу. Люка вдруг посмотрела на Лоську.

– Слушай, ты заболеешь. Один ребенок не может сразу съесть столько торта.

– Я же не совсем уже ребенок, – миролюбиво разъяснил он и глянул на меня: можно еще?

Я наконец сообразила:

– Лосенок, ты, наверно, не завтракал!

Он посопел и кивнул:

– Мама, когда уходила, сказала “пожарь картошку”. А мне было лень чистить.

– Давай я тебе яичницу сделаю, это лучше чем торт.

Он покачал опять синими носочками и сказал шепотом:

– Если не трудно…

Я поставила на газ сковородку, покрошила молочную колбасу, залила ее белками и желтками. Скоро Лоська, уже не думая о торте, уплетал глазунью, и его щеки (и без того чумазые) украсились желтыми полосками. А мы с Люкой пили чай, и та продолжала разговор о подаренной косметике. О том, какая она качественная, французская и популярная. Мне оставалось только кивать.

Лючка – она не то чтобы красавица, но уж-жасно обаятельная (это все говорят). С золотистыми кудрями, алым ртом, зелеными глазами. Вся такая тоненькая, будто девочка Суок из “Трех толстяков”. И улыбаться умеет так, что мальчишки млеют. Манеры у Люки отработаны. Она занимается в эстрадном детском ансамбле “Гадкие утята”, манерам там специально учат. И косметикой пользоваться учат. В ансамбле это не мода, а необходимость – чтобы танцоры и певцы выразительнее смотрелись на сцене. Так не раз объясняла Люка.

4

Недавно я была на концерте “Гадких утят” во Дворце детского творчества – Люка меня туда почти насильно притащила, потому что к эстраде я совершенно равнодушна. Я высидела до конца и даже вежливо похвалила. А сейчас она опять принялась вспоминать это выступление.

– Помнишь ту песню, “Еду-еду я…”? Ее теперь все напевают. Просто шлягер получился. Лучшее произведение нашего Костика.

Костик (а еще “Костюньчик” и “Костячок-толстячок” – это не в глаза, конечно) был руководитель ансамбля. Кругленький, пожилой, но очень бодрый, с лысинкой-блюдцем и жизнерадостным лицом. В общем-то славный. Но песенку щадить я не стала. Она показалась мне такой глупой, что запомнилась от начала до конца. Даже привязалась и порой вертелась в голове.

 
Еду-еду я в авто
И гляжу на белый свет.
В поле зренья все не то
И тебя в том поле нет.
Ты меня не разлюби!
Би-би-би!
Би-би-би!
 
 
Я уселся в самолет
И гляжу я с высоты.
На душе тоска, как лед:
Где же ты? Где же ты?
Я страдаю на лету.
Ту-ту-ту!
Ту-ту-ту!
 
 
Я пешком по всей Земле
Обошел сто тысяч верст.
Плавал я на корабле,
Средь морей холодных мёрз.
На каком ты берегу?
Гу-гу-гу!
Гу-гу-гу!
 
 
Вот на берег я сошел
И смотрю – навстречу ты!
Сразу стало хорошо,
И в душе моей – цветы!
Расцвела моя мечта!
Тра-та-та!
Тра-та-та!
 

Мы с Лючкой подруги с незапамятных, с ясельных времен и поэтому не боимся говорить друг другу все, что думаем.

– Ужасно примитивная песня. Для дикарей с острова Нямба-Бамба. “Би-би-би”, “гу-гу-гу”… А если бы последняя строчка была “И сошли мы с корабля”?

Люка сморщила переносицу:

– Фу! При ребенке…

Я хмыкнула про себя. “Ребенок” в тех местах, где он бывает, слышит и не такое. Хотя… в самом деле нехорошо. Впрочем, Лоська заскребал сковородку и не обращал на нашу беседу внимания (или делал вид).

Люка продолжила мое воспитание. Голосом нашей классной Олимпиада Андриановны:

– Ты, Евгения, циничная особа. Несмотря на то, что из культурной семьи…

– Не циничная, а прямолинейная. Сказано: “Не родись красивой, а родись правдивой”…

– Не “правдивой”, а “счастливой”. Или ты думаешь, счастье там, где правда? – словно драматург Островский из учебника вопросила Лючка.

– Ну, если судьба красотой не наградила… Хорошо вам в “Утятах”, вы там все такие… стройные и фотогеничные.

Люка пригорюнилась и сказала, что им в ансамбле совсем не хорошо. Могут закрыть.

– И все другие творческие коллективы тоже…

– Почему?!

– Из-за ППЦ. Ты разве ничего не слышала? Даже по вечернему каналу в местных “Новостях” говорили.

Я ничего такого не слышала (и канал-то этот почти не смотрю, там только про грабежи и аварии на дорогах).

– А что такое ППЦ?

– Ну, темнота… Не “что”, а “кто”! “Полномочный представитель центра”. Из Москвы прислали чиновника, милицейского генерала, будет здесь главным. В столице недовольны, что у губернаторов стало слишком много власти, вот и рассылают по стране таких представителей, чтобы наблюдали и руководили. Укрепляли “стержень централизованной власти”.. Ты правда, что ли, не в курсе?

– А при чем Дворец?