Век девятнадцатый погас,
как в полутьме фабричных зданий
перед рассветом гаснет газ, —
век забастовок и воззваний,
когда еще рабочий класс
земли не сдвинул с основанья.
Маркс огласил свой «Манифест» с трибуны.
Кричали перестуки телеграфов
о мощи Бисмарка, о гибели Коммуны,
о нарастанье кризисов и крахов.
Росли прядильные Манчестера и Лодзи.
Плясали акции под звон и лязг металла.
В подвалы,
в чердаки,
в предместья
шло предгрозье.
Шли толпы.
Человечество восстало.
О песнь Потье! Кровавым битвам вторя,
звени и пой далеким поколеньям!
О «революция, локомотив истории»,
тебя предвидел Маркс, тебя направил Ленин.
Век девятнадцатый погас,
как гаснет газ в рассветной дали,
когда в борьбу рабочих масс
вошел двадцатилетний Сталин.
Не испугаться, не отстраниться,
когда история страшнее сказок.
А жизнь прекрасна. Ее страницы —
тайга Сибири, хребет Кавказа.
Лжет тишина тюремных камер,
в подземной глуби бьют ключи.
Бьют буревестники крылами,
зарю зовущие в ночи.
Пускай кренится алое знамя
на демонстрации тбилисской.
В России вспыхнет грозное пламя.
Мир озарится нетленной искрой.
Девятьсот Пятый рассеет мрак.
Октябрь откроет ворота настежь.
Напрасно ты бьешься, хитрый враг,
напрасно правду Партии застишь!
Везде, где кровь, где огонь и дым,
где боль и гнев, где стонет рабочий,
там голос Партии непобедим,
она – маяк в беспредельной ночи.
Революция, локомотив деяний,
хвала твоим машинистам!
Враг не потушит твоих сияний,
хвала пылающим искрам!
Слава тем, что в метельном поле
тверже гранита встали,
как воплощенные разум и воля,
как Сталин!
Сгинула белогвардейская орава,
сгинула, не возвратится.
Выстоял прочный, вечный, как слава,
юный Царицын.
Шли напролом фашистов колонны,
били свинцовым градом,—
спят, сожжены огнем непреклонным
под Сталинградом.
Миром, благословенным трижды,
дышит вселенная вся.
Знамя Советов, вольно паришь ты,
стражу над веком неся!
Двадцатый век расщепляет атом.
Рухнула Хиросима.
Бомба, грозящая взрывом проклятым,
разве непобедима?
Вражьи войска иль скалы расколешь,
будто лесные орехи,
иль повернуть назад приневолишь
неукротимые реки?
Дадим мы пустыням прохладу рек,
пустыни наполним жизнью,
направим дальше двадцатый век
к счастью всемирной отчизны.
Мы ветром повиты, солнцем облиты,
не знаем пути назад,—
мы строим Речь Посполиту
крестьян, рабочих, солдат.
Мчится история дальше.
Век семафором открыт.
Без славословья и фальши
революция говорит.
Славу ее Машинисту
ветры земные трубят —
другу, вождю, коммунисту,—
имя его как набат.
Кто выстоял шторма десятилетий
на капитанской рубке? Только он.
Шестая часть планетной суши светит
для всей планеты, утвердив закон.
Там – стачки, безработица, нужда.
Здесь – вольный труд простого человека.
Его рука спокойна и тверда.
она творит историю от века.
Кто вел народы сквозь десятилетья
к вершинам созиданья? Он, один,
открыл дорогу к счастью всей планете,—
непобедим!
Кто ветер революции стреножит,
закон движенья вечного поправ?
Она сама все кодексы низложит
и свергнет все таблицы римских прав!
Семидесятилетняя заря
встает над миром, бурями объятым.
Грядущее растет из Октября,
и старый мир взрывается, как атом.
На нашей земле
могил миллионы,
на нашей земле,
огнем опаленной.
На нашей земле
за клочьями дыма,
на нашей земле
зола Освенцима.
Средь пепла и тленья
расцвет плодоносный.
Здесь дремлют растенья,
рождаются весны.
Для гордой Варшавы,
для гордой Москвы,
годины кровавые,
кончились вы!
Мы в рукопожатье
непобедимом,
борцы и братья
в строю едином...
Миллионы граждан Советского Союза и граждане
стран, идущих той же дорогой социализма, строят но-
вый мир и несут в сердцах имя Сталина.
Народная армия Китая изгоняет из страны чуже-
земных насильников, свергает господство капитала.
Идет вперед и вперед с именем Сталина.
В Бирме, Вьетнаме, в Малайе солдаты свободы и
правды борются с колонизаторами. Они побеждают
именем Сталина.
Французские горняки стойко несут вахту в дни за-
бастовок. Простирая руки на восток, они восклица-
ют: «Сталин!»
Итальянские крестьяне отбирают пустующие по-
мещичьи земли. А если их гонят оттуда силой, они
взывают: «Сталин!»
Поэт, изгнанный на чужбину за то, что любит сво-
боду и правду, прекрасный чилийский поэт пишет по-
эму о Сталине.
Жестоко истерзанная Варшава быстрее восстанав-
ливает стены, обагренные кровью, ибо работает с
именем Сталина.
Везде и всюду, где еще царят произвол толстосума,
штык наемного солдата, дубинка полицейского, люди
борются и побеждают именем Сталина.
Сотни и. сотни миллионов сегодня произносят: «Ста-
лин! Сталин! Сталин!»
Прекрасно бурное море,
когда господствует шквал.
Прекрасен орел на просторе,
на высях стремнин и скал.
Прекрасен натиск упорный.
Прекрасен смелый полет.
Моря граниту покорны.
Орлов обогнал самолет.
Но подвиг мысли нетленной
прочней в веках, чем скала...
Сталину – честь и хвала!
Да будет мир во вселенной...
Стихи даю вам,
как хлеб – крестьянин,
как шахтер – уголь.
Хлеб вас насытит,
уголь согреет,
а стих мой?..
Слышите,
как новорожденный,
в крови еще стих мой и плачет,
но будет и радоваться.
Прекрасна поэзия.
Прекрасна жизнь.
Равнина мазовецкая,
раскинувшаяся широко,
блуждают по тебе мое сердце детское
и мужское око.
С Тумской горы гляжу на Лес Королевский,
временем стерты
его резкие
контуры.
Калужницы мазовецкие —
давно это было – болотца, лужи.
Но мысли мои уж не детские, не молодецкие...
А почему же?
Старею, как плоцкий дуб,
как он, могучий,
с судьбой и с временем зуб за зуб,
и вы отойдитека лучше!
Если рухну – а рухну здесь я,
на любимую землю, куда же иначе! —
то и тебя здесь схороним, песня,
с последним плачем.
Чудесная польская
живая вода,
река моей жизни, —
куда мы плывем?..
И если последняя радость моя —
твоя убегающая струя,
умчи меня,
польский чудесный поток,
прекрасная,
ясная
Висла!
На Висле
поют
плотогоны.
Красивая песня на Висле.
В Польской Кемпе есть слива-венгерка,
в Чеслях – лес, а в лесу – малина,
и ходил в нем
мальчик малый —
я, ища сокровищ,
и нашел их,
и вновь потерял их...
О сокровище моего детства,
дайся в руки обратно!
Как бы было славно
в Боровичках
пойти патоки отведать.
Там закручивается красавица Висла
к Добжикову,
к Варшаве,
там-то и закручивается Висла.
Как бы было славно
плыть на пароходике до Плоцка иль Варшавы:
маленькие волны,
заросли ракиты,
жар котельный.
Хлеб в буфете
с маслом, с солью
добр, как мать родная.
Тополя без счету,
на песках кукушки,
ивовая заводь,
даль, вода.
После смерти
буду плавать туда.
При керосиновой лампе
сидел я с мамой и сестрами;
шел из сада запах сирени,
я читал Андерсена,
мама лампу подкручивала.
При керосиновой лампе
Прус,
Ожешко,
Жеромский творили.
Электрический свет ярче —
я писал при нем стих о Варынском.
Я писал стихи прошлой ночью;
так хотелось, чтоб кто-то
подкрутил мою душу,
как лампу.
Польское слово, Висла родная, слово «любовь»
принимает проще всех слов душа...
Вод глубинность, возвышенность слов,
речь и река Мазовша.
Зарождает реченья глубинные дно
той реки раздумия, Вислы,
чтобы иные слова – сердцу знать их дано —
вместе с чайками ввысь унеслися,
чтоб стихи сколдовал в небе солнечный свет
из стремительного полетословья.
А одно крыло у стиха – это смерть,
а другое зовется любовью.
О, родимая польская речь, буревая,
а порой более мягкая, чем соловьи,
оба крыла я в тебя погружаю,
возвращаюсь в недра твои,
и со мной слово «слава» —
слово «Варшава».
Есть над Вислою город прекрасней, чем наша смерть
в дни, когда наша жизнь зарождается между
героических подвигов; город, где умереть
так же славно, как жить, – город доброй надежды!
Варшава,
поверженною колонной
ты, гордая, полегла.
Варшава,
Мария моя сокрушенная,
ты не умерла!
От Кракова, от Сандомежа, от всех польских земель
Висла льется
прямо к Варшаве, чтоб видели путники со всех
дорог,
дорожек и троп:
вот она!
Кто на нее замахнется,
тем – пуля в лоб!
Город в лесах новостроек скрывается,
здания и фабрики возводят рабочие,
в социализм поднимается
дом мазовецкий наш, зримый воочию.
Прекрасное? Видел я греческие колонны,
видел шедевры, кистью творимые,
и шумные леса зеленые,
и лица живые, любимые.
Прекрасное? Тяжкой солдатской стопою
топтали его напрасно.
Верь: в нас с тобою
и посейчас оно!
В страшных мельницах перемелются все годины,
и не опустим глаз мы,
и выбор сделаем чин по чину,
и это – прекрасное!
Ты прекрасна, река Висла,
вижу тебя до дна,
ты союзница моим мыслям,
моим снам.
Ты прекрасна, Мазовия,
у тебя взял я крылья для взлета.
Вот острие моих слов: я
не «из грустной страны илотов».
Я книга, которую перелистывать
будущему поколенью;
это, Висла,
мощь твоего теченья.
А умру я,
так в Висле меня утопите,
как Святовида,
и позабудьте,
как о Святовиде!
О проекте
О подписке