Вводное слово: первый контакт

Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя – имя святое Его…

(Пс. 102, 1)

Первый контакт с Богом начинается с благословения имени. Имя означает Его близкое присутствие, которое обращено к нам. И когда мы узнаем его, то благословляем, – не только словом и разумом, но и зрением, слухом, дыханием, сердцем, «утробой». Как живое растение пребывает в «диалоге» с солнцем, влагой и воздухом, так и человеческое существо, еще до пробуждения мысли, обращено к Непостижимому. Существую, значит, зову: Яви нам свет лица Твоего, Господи! (Пс. 4, 7).

Когда Писание говорит о лице Божием, что оно разумеет? Можем ли мы увидеть Того, Кто незрим? И все же Его лицо предстает знакомым, родным. Оно запечатлено не столько в семейных традициях или в тонких доказательствах бытия Божия, сколько в настойчивых свидетельствах, исходящих из глубины нас самих. Вера есть ответ перед Отцом, требующим от нас отчета об уповании (1 Пт. 3, 15), вложенном Им в наше сердце. Исток веры – благодарность. Господь, оставаясь Неприступным, открывается, являет Себя любящим, судящим, ищущим нас, живущим рядом. В ответ на Его дар открытости мы приносим наши малые дары в молитве, покаянии, совести, удивлении, памяти, нечаянной встрече с благодатным опытом, всякий раз пытаясь взглянуть Ему в лицо. И тем самым открываем себя перед Ним. Вся исповедальная литература, рассказывающая о таком открытии – от «Исповеди» блаженного Августина до «Моей жизни во Христе» св. Иоанна Кронштадтского – это прежде всего созерцание тайны лица Божия.

 
Сказало Тебе сердце мое: «Господа ищу».
ищут Тебя очи мои;
лица Твоего, Господи, ищу.
Не отвращай лица Твоего от меня (Пс. 26, 8-9)¹.
 

То, что позволено великим, не возбранено и малым, да и, пожалуй, вменяется в долг любому из нас. Настоящая книга – попытка рассказать об одном из приношений, вглядеться в неисчерпаемость Той Тайны, Которая носит имя Иисус. Не дерзая, впрочем, обратиться к Ней лицом к Лицу, автор предпочел начать свой путь по тем немногим Ее отражениям, которые коснулись лично его. Об истине говорят, что она давно обретена, и все же даже последнему ученику ее позволено искать собственную тропу. В таком поиске сложилась форма последующих размышлений, распределенных по десяти темам, каждая из которых заключает в себе попытку познания того, что изначально связует нас с Богом. Внутренне этот цикл вырос из моей давней книги «Открытие Слова» (1983 г.) и даже отчасти заимствует в переработанном виде одну из ее главок.

Не совсем обычна судьба этих десяти триптихов. Изначально они были написаны по-французски, в течение нескольких лет печатались в одном журнале, затем вышли во Франции отдельным изданием². У автора была возможность выбора, ибо, помимо русского, ему приходится пользоваться еще и другими языками. Но, правду сказать, иногда бывает боязно доверить родной речи то, что проще отдать другой. Язык, выученный во взрослом возрасте, обладает своего рода смелостью выговаривать некоторые вещи с непроизвольностью, иной раз даже с бесшабашностью детства, а разговор о тайне любит ясность, целомудрие и отвагу. Родина слова, которую мы носим в наших лингвистических микрокосмах, слишком плотно населена отзвуками, перекличками, внутренними конфликтами, и когда возвращаешься на нее, от всего этого бывает нелегко освободиться. Поначалу перевод этих текстов я доверил другим, но потом понял, что даже хороший перевод не выражает сути моей мысли. Все надо было начинать заново, все переписывать, иногда соглашаясь, но иногда и споря с французским текстом.

Как говорить о Боге, чтобы передать чудо Его открытия? Говорить, сняв обувь готовой идеологии, морали, скорых ответов, отказавшись от уверенного тона, принятого при обсуждении церковных и богословских проблем? Как выразить самое существенное, не рассказывая при этом еще одной истории об отношениях «Он и я» с их неизбежным акцентом на сентиментальной и навязчивой субъективности, коих немало в западной литературе? Не о личном опыте стремился рассказать автор, но о семенах, о ростках того изначального благословения, которое скрыто в каждом из нас. Перед светом Лица Твоего мы обретаем единство в Адаме, который живет во всех.

Февраль, 2007.

I. О познании Бога

Море, свеча, взгляд

Вера – это прежде всего способ познания. В истоках всякого акта познания скрыт первоначальный выбор, неуловимое стремление всего нашего существа, которое словно подносит свой живой огонек к мысли. И она вспыхивает и освещает то, что лежало в тени. Ее пробуждает некий импульс или разряд энергии, идущий из глубин нашего существа, порыв, возникающий в начале от желания обладать вещью, которая притягивает, подзывает, окликает нас. Вера, по сути, «провоцируется» Богом, потому что зависимость от Него изначально присуща человеческой природе, сохраняющей в себе следы Света, который просвещает всякого человека (Ин. 1, 9). И однажды Свет обретает в нас голос. Его звук, Его тепло сливается с тем безмолвным потоком нашего существования, который часто перекрывается, как плотиной, работой разума…

Тот разум, которым мы пользуемся в повседневной жизни, приучен к более громким звукам: трубам страстей, стуку забот, топчущих дни и часы нашей жизни. Свет же слегка касается нашей памяти, пробуждая мысль от глухого сна. Тот, Кто окликает, сотворил нас имеющими уши. Он вложил в нас внутренний слух, способный воспринимать толчки собственной нашей жизни, взывающей к Жизни издалека, как бездна бездну призывает голосом водопадов своих (Пс. 41, 8). Подобно тому, как зароненный в нас Свет хочет «проявиться» в нас, так и Жизнь Божия ищет соединиться с нашим сердцем и познанием. Иисус пришел как откровение этой Жизни, дабы в ней люди узнали Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17, 3).

Но едва сделав первые усилия, чтобы познать это откровение, мы вступаем в область, в которой гаснет всякое ведение. Путь верующей мысли начинается во мгле, где разум отступает. Однако ночь познания – не предел, но лишь начало, здесь делаются первые шаги на том новом пути, который должен однажды открыться в нас. Христианская вера, выражается ли она в слове или в молчании, всегда осознает, что не способна выразить того, что ей открывается. Святой Симеон Новый Богослов где-то говорит, что мы способны познать Бога в той мере, в какой человек ночью на берегу безбрежного моря может осветить его своей горящей свечой.

Ночное море омывает наше существование со всех сторон. Оно бьется внутри нас как в тесной бухте. От нас оно проходит к другим творениям Божиим и наполняет их шумом прибоя. Оно шуршит как птенец, копошащийся в мягком гнезде. «Божье имя как большая птица, вылетело из моей груди», – это признание Мандельштама описывает самый ранний опыт богопознания. Имя Божие вылетает в ночь, когда наше сознание еще дремлет. Вот уже два тысячелетия раздаются сожаления, смешанные, впрочем, с ликованием: имя Божие может вылетать из нас, но Сам Бог пребывает всегда по ту сторону любого человеческого образа и осмысления. Он не дает Собой «овладеть», Его невозможно заключить в мысль. Ибо всякая мысль, если наполнить ее именем Божиим, словно разрывается изнутри. Помнится, св. Григорий Нисский говорил, что, если собрать все представления и добавить к ним все наше знание о Боге, открытое и разработанное лучшими богословами в течение долгих веков, мы получим лишь еще одного идола.

Следует ли вновь говорить о границах нашего разума? Мы знаем, что слова, которые способны как-то приблизить нас к бытию Божию, начинаются за этими границами, и самое произносимое из них – тайна. Возможно, к нему прибегают слишком часто. Но это всего лишь слово-свидетель. На одну его сторону падает свет, другая затенена, и светлая сторона указывает на темную. Там, в тени, нет никакого секрета, «тайна» означает просто пробуждение разума. Но вместе с тем это слово исповедует наше смирение, наш страх, наше доверие, подчеркивает непреодолимое расстояние, разделяющее нас. Оно означает: все, что мы можем произвести усилием разума, не способно выразить бытие Бога. Мы знаем, что Он есть Сущий. Сердцевина тайны – в глаголе «есть». Тайна указывает лишь на невозможность «по-знать» Бога в мерцающем и отраженном свете «ясного и отчетливого» декартова знания, но в то же время она обещает нам другое рождение. Ибо «по-знать» (сon-naître) означает, по сути, родиться в Нем, войти в свет, исходящий от Царства Его, которое где-то внутри нас есть, хотя оно и остается невидимым. Познание в данном случае подобно рождению свыше, о котором говорит Иисус Никодиму. Когда мы вступаем в это познание-рождение, тем самым мы даем Богу возможность, пусть и отдаленную – в силу нашей падшести, разделить с нами Его бытие.

Имеется ли тут в виду поэтическая метафора, просто слишком смелый или довольно необдуманный оборот? Все эти образы или обозначения богопознания коренятся в иудео-христианской традиции; они взяты из Писания, которое прежде всего говорит о познании, «свершаемом» Богом по отношению к людям. Это они «отмечены», «призваны» или «щедро осыпаны» Его познанием. Выражаясь на языке философии, более точном, хотя и более бедном, чем язык поэзии, они – Его «объекты», послушные или восстающие против Его мысли или, вернее, Его слова, Его взгляда. Истинное познание не может не быть по сути своей взаимным.

Я знаю тебя по имени, – говорит Господь Моисею (Исх. 33, 17). В Евангелии от Иоанна сказано, что Иисус не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке (Ин. 2, 25). Бог знает нас до мозга костей, слышит голос наших помышлений и пожеланий, прежде чем они зародились в нас, и знание о Нем есть не что иное, как личностная – происходящая в одном человеческом существе – форма Его Откровения. Познавая нас, Он приоткрывает перед нами Свое Лицо, лик Того, Кто любит и «разумеет» нас. Вера откликается или вспыхивает в тот миг, когда мы встречаем взгляд, который и есть любовь, и узнаем его.

 
Господи! Ты испытал меня и знаешь.
Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю;
Ты разумеешь помышления мои издали…
Еще нет слова на языке моем, —
Ты, Господи, уже знаешь его совершенно.
Сзади и спереди Ты объемлешь меня
и полагаешь на мне руку Твою.
Дивно для меня ведение [Твое] –
высоко, не могу постигнуть его!
 

(Пс. 138, 1-6)

Но каким путем мысли я могу прийти к подобному ведению? Как почувствовать участие Божие в «памяти» об образовании плода в утробе матери, о котором далее говорит псалом? Мы узнаем Его руку в том же пробуждении любви, что помогает грудному младенцу узнавать мать. Человек способен предстать лицом к лицу с Любовью, Которая призвала его к жизни. Всякое человеческое существование несет в себе этот призыв, прячет, подавляет или выносит его на свет. Богопознание – не что иное, как ответ или эхо. Вера – это отклик всего моего существа, сердца, разума, плоти. Жизнь призывает к себе жизнь, Любовь выносит на свет любовь, познание Бога, которое совершается в ней, – как приглушенный голос раковины, несущей в себе отзвуки моря, того, что, по словам поэта, «витийствуя, шумит и с тяжким грохотом подходит к изголовью».

В Библии связь между Богом и Его народом не раз уподобляется супружескому союзу. Закон – это брачный договор между Господом и Его супругой, Израилем. Народ – как семья, в которой то и дело обнаруживается измена, как жена, которую соблазняют похотливые идолы – плотские, деревянные или каменные. Господь хочет владеть ею безраздельно именно потому, что познал ее и открылся ей Сам. Их союз означает подлинное богопознание, при котором человек открывается и принимает Другого, Который оставляет в нем Свое семя, и оно приносит плод в сердце. Образ, взятый из плотской жизни, – знак духовного, ибо Библия всегда мыслит человека как единое целое. И всякая плоть узнает, что Я Господь, Спаситель твой… (Ис. 49, 26). Такое познание мы обретаем самой плотью и всем помышлением, всей крепостью целостного человека. Эта «крепость» раскрепощает нас, открывает настежь и тем самым дает вере покорить наш разум. Человек, открытый Богу, – это человек, в котором Его Откровение принимается, усваивается, становится частью его самого.

Самый достоверный образ богопознания – причастие. Причастие происходит во плоти, в виде пищи, но смысл его космичен. Если бы ты знала дар Божий, и Кто говорит тебе: «дай Мне пить», ты бы сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую (Ин. 4, 10). Если бы ты мог удерживать разум в таинстве Евхаристии, то принял бы собственную жизнь как хлеб и вино в их таинственном значении, как преложение твоего дара Духом Святым, как приношение Божие, в котором Бог отдает нам Себя как пасхального Агнца. Если бы каждый из нас знал дар Божий, то единственное призвание состояло бы в том, чтобы его принимать или, как говорит апостол Павел, за все благодарить (1 Фес. 5, 18), буквально «творить Евхаристию во всех вещах» и возвращать их в виде таинств. Быть причастником – значит открыть себя для благодати освящения посылаемых Богом даров, дабы через них соединяться с Ним Самим. «Спросите красоту земли, красоту моря, красоту рассеянного воздуха. Красота эта непостоянна. Кто сотворил ее, если не постоянная Красота?» – спрашивает Августин.

Посмотрите на полевые лилии, как они растут… Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них (Мф. 6, 28-29). Посмотрите, – говорит Иисус, – все это было Мной создано. Прислушайтесь к тому, что рождается, растет, стоит, течет, высится – в начале, в глубине всякого, даже самого малого, творения лежит семя Слова или прозрачное облако Духа. Бог ожидает нас в каждом из созданных Им вещей, чтобы явить нам Свою красоту, ибо красота – это событие, в котором Он встречается с нами взглядом. Повсюду Он оставляет знаки, ведущие на стезю боговедения. Каждый знает тропы, которые начинаются от красоты и уводят в тайну Его присутствия: любовь, которая не ищет своего, примиренное страдание, благословение жизни, бездна смерти, улыбающийся ребенок.

Богопознание есть узнавание (в двух основных смыслах этого слова): это пробуждение памяти, когда мы «вспоминаем» о Господе по оставленным Им следам, и благодарность, самый первый, самый глубинный акт боговедения. Но благодарить за все, что Им сотворено для нас, за каждый взгляд, который оплодотворил нас семенем Божиим – значит взять свечу и попробовать осветить ночное море.

Ее пламя не одолеет ночи, но все же пусть она будет зажжена.