– Ну, что ж, убедили, – стушевался Филоноза.

Большинство членов Совета МКЛ признало проблему, и для некоторых выход из неё напрашивался совершенно определённый. Загребалкусман, например, предложил немедленно применить жёсткие санкции к людскому сообществу.

– А именно? – поинтересовался Председатель. – Что вы имеете в виду?

– Заморозить их счета, блокировать Бархатное соглашение и не пускать их на нашу территорию. Пусть развлекаются в своём свинарнике, в окружении собственного дерьма. И выжидать. Через год, второй, они сами подохнут.

– Опять двадцать пять. Послушайте… – возразил Председатель, слегка откашлявшись. – Эмоция – плохой советчик. Сейчас мы ничего не решим. Мораторий, конечно, не выход, согласен. Питомник, какой бы он ни был солнечный, разумеется, – нет. Всё это уже было и ничего хорошего нам не принесло. Надо смотреть на вещи практичней. Но и отставка господина Вердухая не добавит нам доброкачественного продукта в наше меню. А санкции, уважаемый банкир, тоже могут выйти нам боком. Думайте, прежде, чем говорить. Вы рубите сук, на котором сидите. Если они все подохнут, как вы полагаете, то вслед за ними и мы деградируем, как людоеды. Потому что совершенно останемся без традиционной пищи. И как нам тогда называться? Козлоедами? Быкоедами? Рыбоедами? Травоедами? Или, что совершенно недопустимо, Гуманоидами?

Загребалкусман задумался и спросил:

– А что же делать?

– Предлагаю в рабочем порядке создать комиссию по выяснению реального положения дел на продовольственном рынке и разработке конкретных мер по преодолению свалившегося на наши головы кризиса.

За предложение Председателя проголосовали единогласно. И на этом заседание Совета МКЛ было завершено.

4

Дело было к вечеру, и четыре члена МКЛ, а именно: Иерохим, Загребалкусман, Вердухай и Марахулл, отправились в клуб людоедов «Моржовый ус» выпить по стаканчику спиртного и перекинуться в дурака. Им предоставили отдельный кабинет, и игра началась.

– А я вчера одного режиссёра оприходовал, – похвастался Марахулл, сдавая карты. – Деликатес. Такой аппетитный попался. Рыгал весь вечер.

– Кто, режиссёр? – сострил Загребалкусман.

Людоеды громко загоготали.

– Киношника? – поинтересовался Вердухай.

– Зачем!.. Твой ход, господин Загребалкусман! Киношники – паршивый продукт. У них сперма ядовитая. Поскольку от частого возбуждения не успевает выработаться в нужной консистенции. Чего-то там не хватает. А они всегда её выпускают, когда его на вилку насаживаешь. Как лесные клопы-вонючки. То ли удовольствие получают от этого, то ли защитная реакция… Моя благоверная съела однажды киношника, не досмотрел. Так чуть не забеременела, господа! Да-да, внематочная беременность! Доктор сказал. Еле откачали. Потому что кино – та же порнографическая фотка, только в движении. А уж съёмки – сплошной свальный грех.

– Вы, поди, ничего кроме порнофильмов и не смотрите, – съязвил Вердухай. – Есть и другие…

– Я смотрю то, что смотрю, – парировал Марахулл. – А вот театральный режиссёр совсем другое дело! Как говорится, театр начинается с вешалки, а кончается туалетом. Хороший режиссёр попался, оригинальный на вкус. С постмодернистской начинкой. И приправа не понадобилась. Давно такого не пробовал. Правда, вначале он покочевряжился малость, руками размахивал, упирался, а под конец выкрикнул какие-то две нелепые фразы, я так и не понял, что они означают…

– Какие фразы? Против нас? – поинтересовался Председатель.

– Да нет! Типа «искусство не умирает вместе с художником!» и «художник всегда прав!», и спёкся. Так что в результате слегка горелым попахивал и меня чуть не пронесло. Пришлось закусить артисточкой из той же оперы. Славненькая попалась, пухленькая, молоденькая. Правда, как артистка никудышная. Ненатурально играла, с какими-то кошачьими ужимками, с придыханиями. А вот роль десерта сыграла великолепно – так естественно и мило огорчилась, когда я её ко рту поднёс… я чуть не прослезился и проглотил целиком, не жуя. И что любопытно, господа, на вкус в ней что-то было от режиссёра, которого я до этого слопал.

– Видно, спелись, – заключил Загребалкусман.

Марахулл погладил себя по животу, мечтательно улыбнулся:

– Так что дело не в таланте, господа. Главное, чтобы ножки, грудка и всё прочее было на месте.

– Да что ты всё об искусстве да об искусстве! – вставил Загребалкусман. – А я вчера одним бизнесменом средней руки полакомился, господа! Вот на кого надо наседать. Они настолько энергичны и самоуверенны, что им и в голову не приходит, что вполне съедобны.

– А этот сейчас про коммерцию заведёт, – пробубнил Вердухай и вдруг вспыхнул, ухватив Загребалкусмана за рукав. – Э-э! Не жульничай! Туза королём кроет, видали!

– А про что нам ещё говорить? – озлился Марахулл. – Про политику? Да пропади она пропадом! С души воротит! Меня, например, успокаивает, когда про еду говорят. Потом лучше сплю.

– А Загребалкусман жульничает! – ещё раз напомнил игрокам Вердухай.

– Да пошёл ты.… – огрызнулся Загребалкусман. – В свои карты смотри! Вегетарианец хренов!

– Господа, соблюдайте приличия! – провозгласил Иерохим. – Выражения типа «пошёлты!» и «твоюмать!» надо озвучивать в полном объёме или не употреблять вовсе. А то найдутся такие – подумают о чём-нибудь нехорошем. Проявляйте уважение к народной речи. А вот вы ещё, уважаемый Марахулл, сказали «театр начинается с вешалки», правда, про туалет не припоминаю… Это спорное утверждение на нынешний момент. Раньше так было, слыхал. А нынче по-другому. Не знаю уж, с чего он теперь начинается, но что кончается вешалкой совершенно определённо. ТАКОЕ показывают – повеситься хочется! Сдайте карты, господин Вердухай. И прошу вас играть повнимательней. Других уличаете, а сами… нехорошо. Вы скоро туза двойкой будете крыть!

– Я не нарочно…. Меня возмутило жульничество господина Загребалкусмана. Я нервничаю…

– Это, наверное, оттого, что вы встали на путь воинствующего вегетарианства, – подытожил Иерохим.

Кабинет содрогнулся от хохота трёх людоедов.

– А я тут… кстати… между прочим… к слову сказать… как-то одного коррупционеришку подхватил, – вдруг стал оправдываться господин Вердухай, видимо, желая окончательно дистанцироваться от приписываемого ему вегетарианства.

– Подхватить можно только заразную болезнь, – грубо оборвал Вердухая господин Загребалкусман. – Коррупционеры вообще несъедобны! Его с какого боку ни возьми – смердит тюрягой, хоть тресни!

– Согласен, – поддержал банкира господин Председатель. – Паршивый продукт! Его только в крайнем случае можно. С голодухи.

– Да, нет, я серьёзно! Вполне безобидный попался, – настаивал господин Вердухай. – Брал по мелочи. Видать, у него с головой проблемы были…

– Или никто больше не давал! – подхватил на смехе Марахулл.

Но Вердухай мужественно завершил рассказ о своём завтраке.

– Ничего, съел в охотку. Даже не рыгал. Только вот со стулом была задержка…

Фраза господина Вердухая о стуле была жестом примирения со своими насмешниками.

В общем, хорошо посидели, расслабились на славу. Выиграл, как и следовало ожидать, Загребалкусман. Иерохим остался в дураках один раз, Марахулл – три, а Вердухай – целых восемь. Проигравшие сбросились на выпивку, и большая часть денег пополнивших кассу клуба, пришлась на кошелёк господина Вердухая, получившего после нынешнего заседания Совета прозвище Вегетарианец. Потом, как и полагается, загнали его под стол и заставили прокукарекать восемь раз кряду. Остальные откупились деньгами.

Под конец игры вдоволь напившись и повеселившись, три людоеда пригрозили четвёртому, что если он где-нибудь и когда-нибудь во всеуслышание вякнет о своей склонности к вегетарианству, они его самого, в обход людоедского закона «не есть своих», вымочат в уксусе, нашпигуют трын-травой, зажарят и подчистую слопают на дружеской вечеринке.

5

На ужин Мариола предложила отцу отварную вырезку из спины наёмного футболиста и хорошо прожаренные почки популярной писательницы.

– Чем ты меня кормишь? – возмутился Иерохим. – Мясо воняет потом, а от почек несёт тошнотворным гламуром! Словно пудру смешали с омолаживающим кремом да ещё добавили туда ложку помады для цвета да шампанского для куражу и подали в качестве питья! Смерть для моего старого организма!

– Папан, не начинай. Я тебе всё вчера высказала. И пока ваш МКЛ будет бездействовать, ничего другого предложить не смогу. Так что утри свою мудрую бороду и жуй, что дают.

И снова, как и в прошлый раз, старый людоед отвёл душу, разговаривая перед сном с внуком.

– Я тебе открою страшный тайну, малыш: наш род происходит от людей.

– От людей? – удивлённый внук широко раскрыл рот.

– По теории нашего старого учёного позапрошлого века, Чарла Барвина, наш род, род Людоедов, ведёт своё начало от обезьяноподобных человеков. Есть, правда, гипотеза, будто людоедское семя было занесено на землю с других планет…

– Значит, мы – инопланетяне?

– Маловероятно. Такого, как у нас, нигде не может быть. Я же говорю, гипотеза. Для дураков. Чистокровный людоед – определённо детище матушки-земли. У нас немало традиций чисто земного свойства. К примеру, раньше, когда кто-то клялся, ему говорили: «Ешь землю!» И он ел. А на других планетах земли просто нет. У нас много чего было интересного. Были и свои кумиры, на которых мы воспитывались. Один Отец народов чего стоит. Или тот же Фюрер, к примеру. Их аппетиту можно было позавидовать. Столько людей за свою жизнь пожрали, нам и не снилось. Были, конечно, и отщепенцы, воинственно вставшие на путь вегетарианства.

– А как их звали?

– Тебе не надо знать.

– Ну, дедушка, назови хоть одного!

– Ладно, не канючь. Не люблю этого. Лет сто назад был один Граф… всё мужика из себя изображал, бородой землю пахал, девок, словно кур, щупал. Но его отлучили от нашего стола, и о нём, к счастью, в истории людоедства не принято говорить.

– Почему?

– Дабы не оскорблять память предков отказом от привычного рациона. Если бы мне кто-то сказал раньше, что я когда-нибудь откажусь от людоедства, раскаюсь, я бы не плюнул ему в лицо, как это делают некоторые слабаки из нашего рода, нет, и я бы не стал съедать его за один присест по примеру наших Собакевичей, а отрезал бы по маленькому кусочку и употреблял бы, как лакомство, как деликатес, смакуя и тщательно пережёвывая. Конечно, со временем с продовольствием у нас возникли проблемы…

– Проблемы? Какие, дедушка?

– Ох, и не спрашивай… продукт стал, мягко говоря, недоброкачественный.

– А почему недоброкачественный?

– Прогресс донимает.

– Как это?

– Ну, как тебе сказать, попроще… бессортица пошла в ход. Ещё лет сто назад было из чего выбрать. А теперь всё перемешалось… Видишь ли, съедобность человека зависит от места рождения, образа жизни, от пищевого рациона, ну, от профессии, конечно, и от занимаемой должности. И от пола, разумеется. Баба и мужик всегда были очень разные на вкус. Баба всегда была ядрёней, а мужик острей. А теперь… не различают, – Иерохим безнадёжно махнул рукой. – Но самое нежное и вкусное мясо когда-то было у крестьянских детей, оно экологически чистое. А сейчас крестьян ноль целых ноль десятых. Все в город подались. Всё так перемешалось… Одна химия да нитраты. И алкоголь. От алкоголя у людей мясо делается горьковатым. Да и желчи хватает. А то ещё курильщики бывают. Его, конечно, съесть можно, хоть он и табаком приванивает. А внутренности гнилые – сразу на помойку. Одна поганая слизь. Такой продукт пошёл, что хоть не ешь – вымачиваешь его в артезианской воде, вымачиваешь, а он, собака, всё равно горчит! Да что мы всё о еде да еде!

– Ну, дедушка! Так интересно!

– Интересно ему, вишь! Раньше у нас Кодекс чести беспрекословно соблюдался: своих не есть.

– А теперь?

– А теперь из-за отсутствия экологически чистого продукта никто не может положиться, что и в Кодексе не грядут изменения. Вот недавно меня на наше телевидение приглашали, просили поделиться кулинарными секретами прошлого и настоящего. Я, конечно, не стал информировать о нынешнем положении вещей. И говорил больше о меню из прошлого. А ведь сегодня возникла реальная опасность быть съеденным своим же собратом. А телевизионщикам палец в рот не клади, руку откусят. Могу рассказать, что я там наговорил, если хочешь. Ты же телевизор не смотришь.

– Мама не разрешает.

– Да ты всё равно б не увидел – ночью показывали. Начал я с того, что перед едой продукт надо тщательно обчистить. А то и зуб сломать недолго.

– Почему?

– Как почему! Попадётся какой-нибудь там ключик от квартиры, где деньги лежат, или кошелёк со стальными заклёпками… тут нужен глаз да глаз. Потом обмыть. Затем, если слишком большой, расчленить по заданной схеме, разложить по сортам. А тогда уж готовь, что тебе нравится. Раньше-то мы живьём глотали. А теперь в связи с недоброкачественностью продукта на огне обжигаем или варим. И тут уж дело вкуса. Хочу предупредить: ребёночек или, попросту, дитятина в нынешних условиях – незрелый продукт. Раньше – да, а сейчас – нет. Да и всякую химическую дребедень сосут не переставая. И живую химию пьют типа всякой колы. Лучше не рисковать. Пусть он сначала подрастёт, образумится, нальётся соком, выучится чему-нибудь полезному, устроится на хорошую работу, женится по любви, народит детей, словом, глотнёт счастья под завязку – вот тогда мы его и слопаем в охотку! Мозги – лучший деликатес. Есть надо запечённые в духовке в фольге и обязательно десертной ложкой. Лучше серебряной.

– А почему серебряной?

– Для дезинфекции. И опять же не всякие мозги хороши. Надо выбирать такие, в которые ещё ни одна мыслишка не забредала. Они мягкие и нежные, как печёночная паста на сметане. Одним словом, невинные мозги. К счастью, такого добра пока навалом. Затем нужно учитывать род занятий продукта и занимаемые им должности. Начальство, к примеру, есть можно только глазами, а в рот – ни боже мой!

– Почему?

– Можно насмерть поперхнуться. Ну, если только в порядке исключения, грудинку, скажем. Она холёная и потому не застревает в зубах. Зато задняя часть очень жирная. А мозгов на микроскопическую порцию, да и то они какие-то сильно пахучие, то ли от застойных процессов, то ли от обилия задних мыслей. Словом, здесь следует воздержаться. Также спортсмены и авантюристы малосъедобны. Мясо у них жилистое, в нём много адреналину, а он потом отдаёт. Да и всякие допинговые препараты дают о себе знать. Также трусы неприятны на вкус. У страха мерзкий запах, вроде сероводорода с примесью какой-то невообразимой тухлятины. Ну, и не лишним будет сообщить тебе, что людоедство всегда подразделялось на международное, национальное и местечковое. Но в последнее время мы, людоеды, склонны к глобализму. Пищу следует разнообразить. Нельзя отставать от времени. Не то получишь несварение желудка. Французы – ничего, правда, иногда лягушатиной отдают или морепродуктами. Хотя от постоянного употребления вина, мясо у них нежное и ароматное. Мой прапрадед даже Наполеона как-то хотел попробовать… правда, он был нечистый француз, корсиканец. Но понюхал и отпустил.

– Почему?

– Порохом от него несло за километр. И тщеславием. У тщеславия вкус протухшей рыбы. А вот итальянцы из-за их любви к пению, перевариваются не сразу. Целый час потом от них рыгаешь, словно тебе хочется спеть один в один, кого съел, а голоса Бог не дал. Испанцев следует есть охлаждёнными…

– Почему?

– Уж больно горячие. После них тянет на поножовщину. Японцы тоже… то ли рыбой пованивают, то ли крабами, но съедобны. Англичане до смешного напыщенны. Корчат из себя аристократов, хотя на самом деле всё это в прошлом. Куда ни зайдёшь – «сэр! сэр!» Откроешь дверь в сортир, тебе тут же бумагу протягивают для подтирки – «сэр!» Даже если ты не сэр. С утра налегают на овсянку и потому слишком худосочны. И спортом увлекаются, а от спорта – жилистость. Немцы – тоже не фонтан. Во всём пунктуальность и расчёт. И некая упёртость часто не по делу. А от этого продукт суховатый получается. Умники, а сердца никакого. Сочности не достаёт, как ни приготовь. А от русских нынче уж больно несёт то снобизмом – а это ой какое вонючее вещество! – то дохлятиной. Больше, конечно, – дохлятиной. Хотя от снобизма такой дикий запах, что иногда перебивает и дохлятину. Правда, бывают и такие, что цимис! Пальчики оближешь. Они себя называют интеллигенцией – учёные, музыканты, писатели, философы. Ну, ещё инженеры. Но таких основательно подъели за последние сто лет. Поэтому надо переходить на американцев. У тех снобизм в рамках государственности и общий запах пока нейтральный. Правда, жирного много. Но жирных – перетопить на сало, впрок! А в меру упитанных – на шашлык! И еще они, дураки, думают, что свободные. А это придаёт продукту пикантность. Американцев ещё лет на двадцать хватит, а там придётся за китайцев приниматься. Их рынок и сейчас зашкаливает. Но я, слава богу, не доживу. У меня аллергия на желтизну.

– А на востоке, дедушка, есть продукт?

– А как же. Но тут надо различать дальний восток и ближний. Дальний ещё куда ни шло. А вот с ближним лучше не связываться.

– Почему?

– Ну, как сказать… восток – дело тонкое. Он может тебе и улыбаться, и даже сам в глотку полезет. А за пазухой у него может при этом оказаться заряд с немыслимым тротиловым эквивалентом. Не заметишь, съешь его, а потом и до туалета не добежишь. Разорвёт тебя на куски в самом неподходящем месте.

– Значит, надо хорошенько обчистить его до этого?

– Соображаешь! Обчистить, да потом положить в бетонный бункер на какое-то время, чтоб отлежался.

– А зачем в бункер?

– А вдруг он проглотил его, этот самый эквивалент. Так уж пусть самого разорвёт. А вообще, я тебе так скажу: человека надо брать на свежачка. Если его вовремя не съесть, он начинает думать о себе, что несъедобен и развивается не в ту сторону. Пудрит мозги другим… А там, знаешь ли, и до насильственной смены власти недалеко. И сейчас людоедство подошло вплотную к этому рубежу. И ему грозит если не гибель, то неотвратимое банкротство. Надо принимать решительные меры к модернизации продовольственного сектора. Подрастёшь, займёшься этим. Перспективная, между прочим, работа. Это тебе не адвокатура. Можно достичь невообразимых высот, если поднатужиться… Я тебя потом на телевидение сосватаю, будешь вести какую-нибудь кулинарную программу типа «Смак». Или там «Цимис», к примеру. Как назовёшь, так и будет.

– А если я назову «Кот в сапогах»?

– Тогда лучше не приходи домой. Хочешь, чтобы меня кондрашка хватила раньше времени? Тоже, придумал!

– А кто такая кондрашка?