Мы ехали по ночному городу. Сидя со Светланой на заднем сидении, я положил свою ладонь на ее руку, она вздрогнула, но не убрала руки. Я нежно пожал ей пальцы, затем просунул руку между спинкой сидения и полу обнял ее за талию. С каждой минутой я чувствовал, как ее сопротивление ослабевает. Я поцеловал ее в щеку, она чуть отклонила голову в сторону. Через несколько минут я повторил поцелуй, она уже не отстранялась.
Мы выехали на окраину города. Я остановил такси у длинных рядов гаражей, рассчитался с водителем и отпустил его. Светлана никак не прореагировала. Местность была пустынной, под одиноким фонарным столбом я рассмотрел план, начертанный моим братом. Слева чернела котлованами стройка, справа белело приземистое здание овощехранилища, а за ним начинались склады и пакгаузы. В стороне от дороги, почти в пустом поле, виднелось длинное одноэтажное строение из бревен, служившее когда-то амбаром для местных крестьян. Здесь, в этом неприметном сарае, и размещался Арсенал клуба.
Мы подошли к массивной двери, обитой железом, с внутренним замком. Я достал из кармана ключ и с трудом отпер вход в святая святых таинственного царства моего брата. Дверь на кованых железных шарнирах со скрипом отворилась, и я заглянул в темное зияющее пространство Арсенала. Сколько я ни шарил рукой по стене, выключателя так и не нашел. Дом вообще оказался не электрифицированным. У входа на полке мне попался электрический фонарь, я зажег его. Светлана вскрикнула от неожиданности, у меня мурашки пробежали по коже. Луч фонарика выхватил из темноты Будду в рост человека, сидящего напротив входа у стены. Некоторое время мы с замиранием сердца смотрели на его торжественный лик. Будда, казалось, впал в отрешенное состояние, но из-под полуопущенных век его красные глаза пристально смотрели на нас и фосфоресцировали. Они светились красным странным светом как будто изнутри статуи.
Светлана робко подошла к нему и потрогала его руку с поднятой кверху ладонью.
– Да он бумажный, – воскликнула она, – из папье-маше, обклеенный золотой фольгой.
Я рассмотрел его вблизи и обнаружил некоторые изъяны, морщины и трещинки. Но издалека он выглядел потрясающе. Вокруг красной подушки, тоже из папье-маше, на которой он сидел, были расставлены свечи. Множество свечей. Тут же лежали спички и курительные палочки. Я принялся зажигать все свечи.
Я был потрясен до глубины души. Здесь, в этом большом городе, на окраине, от посторонних глаз был спрятан единственный Будда, которому втайне поклонялись члены клуба, и ни один агент из спецслужбы не смог за все это время обнаружить тайного молельного дома. Рядом с Буддой на полках хранилась запрещенная религиозная литература, каким-то чудом, проникшая сюда через кордоны бдительных таможенников.
Светлана тоже была взволнована не меньше меня. Мы стали осматривать Арсенал, зажигая повсюду свечи на длинных железных подсвечниках. Вскоре на всем протяжении этого вытянутого, подобно галерее, здания стало светло, как днем.
Мы с интересом осмотрели большой барабан и гонг возле статуи Будды, бамбуковые мечи и длинные луки на стенах. Вероятно, кроме всего прочего, члены клуба занимались здесь кэндо и кюдо. В конце амбара в углу я обнаружил несколько странных алебард, а на стене – разрисованные мишени с торчащими в них стрелами. Обследуя эти сокровища, я начинал понимать, что Арсенал составлял для членов клуба нечто большее, чем хранилище оружия. Здесь хранилась их духовная пища. Возможно, здесь они предавались самым возвышенным и эмоциональным переживаниям в своей серой будничной жизни. В другом конце амбара мы нашли довольно уютное местечко, устланное циновкой и дзабутонами, на стенах висели продолговатые картины с горными пейзажами и большими иероглифами. Тут же стояли низенькие столики с чайной посудой. Прямо на полу был выложен очаг с подвешенным на крючке чугунным чайником. Мы опустились на дзабутоны за одним из низеньких столиков.
– А не попить ли нам чаю? – предложил я Светлане.
Она согласно кивнула головой и, окинув восхищенным взглядом все пространство амбара с горящими свечами, и Золотым Буддой, заметила:
– Здесь забываешь все. Теряется чувство реальности. Как будто находишься не в Иркутске, а в другом мире.
Я стал соображать, куда будет направляться дым, если я разожгу очаг. В этой части амбара потолок был немного закопчен, значит, члены клуба все же пользовались очагом. Но тут мой взгляд привлек термос на длинном стеллаже полок с пронумерованными ячейками, в которых хранились свитки. Я подошел к стеллажу и снял с гвоздика журнал с классификацией свитков и древних манускриптов. Захватив термос и заварку, я вернулся к столику, и, пока Светлана заваривала чай, я с любопытством разглядывал журнал. Под номером 348 в ячейке хранился знаменитый свиток «Оби-но катана», из-за которого в городе шла война. Я нашел этот свиток и положил его перед Светланой.
– Вот то, из-за чего все сошли с ума, – сказал я.– Если хочешь, можешь передать свиток Баранову.
От неожиданности Светлана пролила чашку с горячим чаем себе на платье и вскрикнула от боли. Я бросился к ней. Колено у нее немного покраснело. Я стал искать соль, доступное средство от ожогов, но не нашел его, поэтому стал дуть на это место. Потом я зализывал покрасневшее пятнышко и целовал ее ноги. Светлана совсем не сопротивлялась. Она плавно опустилась на подушки, и я целовал ее в губы. Потом потекли самые счастливые минуты в моей жизни. Засыпая усталым и умиротворенным, я подумал, что, наконец-то, достиг своей цели.
Когда я открыл глаза, то не сразу понял, где нахожусь. Вокруг меня горели свечи. В какой-то миг мне даже пришла в голову мысль, что я умер, и эти свечи стоят в изголовье моего гроба. Но в следующий момент я ощутил во всем своем теле такое блаженство, как будто меня только что выкупали в душистой ванне и на легком облаке доставили в обетованный рай. Я вспомнил распущенную по подушке косу Светланы. Все еще обессиленный, но счастливый, не поднимая головы, я протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, но моя рука прошла сквозь пустоту. Я приподнялся на локте и осмотрелся. Светланы рядом со мной не было. Многие свечи догорели и погасли. У входа все так же светился торжественным сиянием строгий профиль Будды. Рядом со мной лежала в беспорядке моя одежда, усыпанная белыми клочками. Я протянул руку и поднял один клочок. На нем была полови¬на лица Светланы.
– Какой кретин, – простонал я, – мне нужно было давно разорвать эти фотографии.
Когда я срывал с себя одежду, одна фотография, вероятно, выпала у меня из кармана. И она ушла, не потребовав у меня никаких объяснений. Какое недоразумение! Какая чушь! Но она должна была понять, что я ее люблю. Она не может этого не понять. После всего, что у нас было. После того, как это случилось. Она не может быть не моей. Этим же утром я найду ее и объясню ей все. И мы будем всегда вместе. Неразлучно. Светлана, милая моя. Прости меня, идиота. Неужели из-за какой-то фотографии ты…
Вероятно, я уснул, и прошло еще некоторое время. Моего плеча коснулся унтер-офицер Мацуяма. От его прикосновения мне стало больно. Я вздрогнул, протирая глаза, и увидел огонь. Полыхал золотой Будда. Его руки уже занялись огнем, и на ладони, поднятой кверху, плясали язычки |пламени. Но лик Будды светился еще большей торжественностью.
– Вам нужно быстрее уходить отсюда, – сказал унтер-офицер, – а то вы сгорите.
Я попытался встать на ноги, но не смог, меня душил кашель, от которого сотрясалось все мое тело. Надо мной склонился фельдфебель Мори, он почти кричал мне в ухо:
– Вставайте. Соберите все свои силы и мужество. Вам нужно спешить.
Я приподнялся на локте и увидел, как Будда вспыхнул, подобно свече, и его лик скрыло пламя.
– Но как мне выбраться, – воскликнул я, – там же бушует огонь.
Унтер-офицер показал глазами на солдата Синдзи, который сидел на дзабутоне, скрестив ноги, возле низкого столика, на котором так и остались стоять термос с чашками, из которых мы со Светланой несколько часов назад собирались пить чай. На меня опять нашел приступ раздирающего кашля и удушья.
– Постарайтесь меньше дышать, – сказал Мацуяма, – этот угарный воздух вреден для вашего здоровья.
– Синдзи, помоги ему, – обратился он к солдату.
Синдзи вскочил на ноги, схватил со стеллажа полотенце и, обмакнув его в чашке чая, протянул мне. Через влажное полотенце дышать стало легче. Я подавил в себе новый приступ кашля и с трудом сел, затем встал и, собрав последние силы, поднял с пола пиджак и брюки. Шатаясь, как пьяный, я побрел к выходу, где бушевал огонь. Синдзи бросился вперед и прикрыл меня грудью от взорвавшегося снопа искр. Своим движением он увлекал меня за собой, я уже не чувствовал ни ожогов, ни удушья. Я шел за ним, сосредоточенно глядя ему в спину. Так Синдзи через огонь провел меня к выходу. Я навалился всей тяжестью своего тела на кованую дверь и вывалился с вихрем искр в темноту ночи. В руке у меня, как факел, горел пиджак, и уже дымились брюки. Я затоптал огонь босыми ногами и посмотрел на дверь, из которой вырывалось пламя. Синдзи, стоя в огне, приветливо помахал мне рукой.
– А вы, – крикнул я ему,– почему вы не спасаетесь?
Синдзи улыбнулся и ответил мне:
– О нас не беспокойтесь.
Я впервые услышал его голос. Он говорил почти без акцента.
«Счастье – разве можно найти счастье у этих заживо погребенных и отшельников! Неужели должен я искать последнего счастья на блаженных островах и далеко среди забытых морей?»
Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»
В больнице, куда я попал с ожогами, первым меня посетил брат. Он вошел в мою палату с сеткой яблок и робко присел на краешек стула рядом с моей кроватью. Я с интересом наблюдал за ним. После пожара, который уничтожил весь Арсенал клуба с бесценными свитками и манускриптами, меня мучили угрызения совести. Но увидеть виноватое лицо брата я вовсе не ожидал. Напротив, я думал, что с первой же минуты он набросится на меня с упреками и обвинениями. Брат заботливо поправил одеяло в моих ногах и изрек:
– Я рад видеть тебя живым и невредимым.
– Но из-за меня сгорел твой Арсенал, – воскликнул я.
– Пустяки. Значит, в эту ночь суждено было ему сгореть.
– Но Арсенал сгорел по моей вине.
– Значит, Небо послало тебя туда, чтобы ты, подобно Шиве, уничтожил его.
Я лежал на кровати и от удивления хлопал глазами. Брат улыбнулся и весело похлопал меня по руке.
– Если бы погиб ты и остался Арсенал, то это было бы для меня самым великим горем.
– Но там сгорели сотни древневосточных манускриптов и рукописей!
Брат расхохотался. Я недоуменно смотрел ему в рот, совсем не ожидая такой реакции.
– Должен тебе открыть один секрет, – наконец, посмеявшись и вытерев слезы ладонью, заявил он мне с тихой улыбкой. – Все эти манускрипты и рукописи написал я.
От такого заявления я чуть было не свалился с кровати.
– Ты написал все эти труды и философские трактаты?
– Кроме одного, – серьезно заметил он.
– Свитка с описанием искусства боя поясом?
– Нет. Свиток «Оби-но катана» тоже создал я.
– Ты хочешь сказать, что придумал семьсот приемов владения этим искусством?
– Вот именно. Я бы создал и больше приемов, но в какой-то момент потерял интерес к этой работе. – Но я слышал, как очкастый студент рассказывал об истории возникновения этого искусства.
– Историю его возникновения написал тоже я.
От удивления я сел на кровати и почесал затылок забинтованной рукой.
– Что же в таком случае ты не написал?
– Дневники одноногого Сёдзо, остававшегося в Иркутске вместе с Синдзо. Они основали во времена Екатерины Второй одну из первых школ японского языка в России, в то время, как Дайкокуя Кодаю вместе с товарищами вернулся на родину. Но ты не переживай, у меня очень хорошая память. Я их прочитал и воспроизведу слово в слово.
– Но подлинник рукописи сгорел! – в отчаянии воскликнул я.
– И подлинник можно восстановить, – добродушно успокоил меня мой брат-мистификатор.
– Тогда я совсем ничего не понимаю, – развел я руками. – Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор вокруг свитка, началась война между школами?
Брат посмотрел на меня хитроумным взглядом и серьезно спросил:
– А ты как думаешь?
Что я мог об этом всем подумать? Брат оглянулся по сторонам и вдруг начал быстро и увлеченно говорить:
О проекте
О подписке