Цитаты из книги «Дозоры. От Ночного до Шестого»

Глубокое серое небо, в котором нет и не было звезд, небо вязкое, как кисель, светящееся тусклым, мертвенным светом. Все силуэты смягчились, растаяли – и дома, по стенам которых растекся ковер синего мха, и деревья, ветви которых в сумраке колышутся совсем не по воле ветра, и уличные фонари, над которыми кружат, едва шевеля короткими крыльями, сумеречные птицы. Едут навстречу машины – медленно-медленно, шагают люди – едва переставляя ноги. Все сквозь серый светофильтр, все сквозь ватные пробки в ушах. Немое черно-белое кино, изыск пресыщенного режиссера. Мир, где мы черпаем свою силу. Мир, который пьет нашу жизнь. Сумрак. Каким в него войдешь, таким и выйдешь. Серая мгла растворит скорлупу, которая нарастала на тебе всю жизнь, вытащит то ядрышко, что люди называют душой, и попробует на зуб. И вот когда ты почувствуешь, как хрустишь в челюстях сумрака, ощутишь пронизывающий холодный ветер, едкий, как змеиная слюна… тогда ты станешь Иным.

Тяжело быть плохим стрелком, случайно угодившим в яблочко, пытающимся вспомнить движение рук и прищур глаз, силу пальца, давящего спуск… и не признавая, что пулю направил в цель порыв безалаберного ветра.

Человек десять, все обычные люди. Они сидели за длинным столом, ели гуляш и пили спрайт. Честное слово, они пили спрайт! В чешской пивной! На отдыхе!

Ведьмы ели. Наверное, это у них было нервное. Я-то предполагал, что после моего исчезновения с Тигром они примутся обсуждать ситуацию или разойдутся по номерам. Но нет – они решили покушать. Со столов исчезла закуска и разнокалиберная выпивка, зато появилось горячее во всех видах – жареные поросята, седло барашка, ростбиф; птица – от перепелок до глухарей и индеек; рыба – от порционных форелей до огромных, нарезанных на ломти осетров. Из алкоголя теперь осталось только вино, но в каких-то немыслимых количествах и ассортименте. Молоденькие ведьмочки, выполнявшие роль официанток, таскали блюда с устрицами и розовыми креветками, которых поедали сырыми.

Если вдруг раздался стук, – сказал я, шевеля пальцами, – не пугайся, это глюк! – При чем здесь Глюк? – спросила Надя. – Он писал что-то для барабанов?

– Красивая сцена, – внезапно сказал Жермензон. – И очень позитивная… интернациональная… Тибетец, казах и два еврея пытаются спасти маленького русского мальчика…

Моя правда навсегда останется со мной.

Самое страшное в войне – понять врага. Понять – значит простить. А мы не имеем на это права… с сотворения мира не имеем.

Нельзя загонять врага в угол. Особенно если идешь убивать.

Вокруг света за восемьдесят дней»