К феноменологии развития (с позиций социальной экстремологии)

Об объективной потребности в осмыслении всей понятийно-категориальной системы социогуманитарного знания свидетельствует та конкретная атмосфера, которая сложилась в современной науке вокруг проблемы общественного и духовного развития. Человечество, оставаясь на путях активизма, перфекционизма, перспективизма, прогрессизма до сих пор, не смогло до конца внятно и удовлетворительно ответить на вопросы: что есть культура? и что есть развитие?

Адресуясь к насущным проблемам модернизации, мы продолжаем затрагивать только верх айсберга культурного развития, основной конус которого скрыт в пучине исторического непостоянства, неустойчивости, изменчивости, обновления. Беря в расчет лишь видимую часть его структуры, мы упускаем из виду наиболее древние и наиболее глубокие пласты всего айсберга эволюции, предопределяющие собой ход поступательного движения, осуществляемого в соответствии с неким генеральным принципом развития, который необходимо определить как принцип изощренности.

Как известно, культурное развитие происходит в условиях изменяющегося постоянства, что затрудняет объяснение механизма возникновения нового, тем более, если новое понимается как «невыводимое из наличного бытия» (В. Н. Сагатовский). Ведь, строго говоря, из наличного бытия выводима только изощренность, т. е. старое, доведенное до новой степени отточенности, где новое предстает не в виде некоего клона или продукта, сошедшего с конвейера, и не в виде очередной фантасмагории, но как нечто утонченное, в высшей степени отточенное, либо заточенное по-новому, под иные задачи, потому и более действенное, т. е. способное к большей проницательности, пронзительности, проникновенности.

В контексте наших рассуждений важно отметить, что заточка, как указывают учебники и энциклопедические словари, это «операция, обеспечивающая надлежащие режущие свойства инструментов путем придания их рабочим частям определенной геометрической формы»¹. Последнее – чрезвычайно важное условие, поскольку процесс развития проявляется все в той же геометрической конфигурации, которую отличают конусность или пирамидальность («пирамида роста», «конус развития» и т. д.). В самой основе данных форм лежит угол – геометрическая фигура, состоящая из точки и двух лучей, исходящих из этой точки.

Издавна островерхая, остроконечная форма, графически изображаемая как гипербола, парабола или синусоида, символизирует пульсацию жизни, подъем и спад культурных процессов, взлеты и падения человеческого духа. Достаточно вспомнить древнеегипетские пирамиды, пагоды Индии, Японии, Китая, православные или католические храмы и соборы.

Отталкиваясь от системных закономерностей, находящих свое выражение в пирамидальных, треугольных связях, обозначаемых вихревыми, конусообразными формами с характерным присутствием граней, вершин, пиков, углов, можно утверждать, что без реализации подобных геометрических конструкций оказалось бы невозможным не только активное движение и связанные с ним действия, но элементарное перемещение в пространстве. Ибо только благодаря гибкости живых тел, принадлежащих им членов и суставов, их способности сгибаться под различным углом, принимая все ту же остроконечную форму, обеспечивается не только передвижение, но и жизнедеятельность всего живого².

С помощью особой гибкости тела перемещается огромный отряд пресмыкающихся, в частности змеи. Тем же образом в морской пучине перемещаются водоплавающие и рыбы. Птицы осуществляют свой полет за счет взмахов крыльев, добиваясь этого благодаря изменению угла крыла относительно тела и воздушных потоков.

Таким образом, феномен изощренности, обострения, закон стяжения в единую точку выступает как системный экстремальный принцип движения и развития, поскольку выражает наиболее общее, универсальное свойство, приводящее в действие различные индивидуальные и всеобщие культурные формы. Именно здесь, в краевых, предельных точках эволюционного движения обнаруживают себя экстремальные координаты культуры, которые нередко очаровывают, завораживают человека, захватывая его воображение с непреодолимой силой вихря, смерча, водяной воронки. Именно в этих экстремальных точках, во всей системе экстремальных координат скрыта глубинная мотивация к творчеству, а такие понятия как «изощренность» («острота»), «культура», «развитие» приходят к внутреннему согласию и единству.

Об этом нам напоминает мир многогранников и многоугольников, так называемые «Платоновы тела», скалярные (от лат. scalaris – лестничный, ступенчатый) структуры, тригональная (от лат. trigonalis < гр. trigonon – треугольник) система – в кристаллографии – система, кристаллы которой имеют форму пирамиды, призмы и т. п. Сюда же можно отнести фрактальные системы (фрактальная геометрия) или множество Мандельброта с эффектом самоподобия, а также огромный раздел математики – тригонометрия (гр. trigonon – треугольник + metreo – мерю), изучающий тригонометрические функции и их применение к решению главным образом геометрических задач. «Если хотите познать предмет, узрите в нем треугольник и проблема будет решена» – утверждал Пифагор. Его убеждением было также то, что «любая вещь состоит из трех». Треугольник остается интересен тем, что является самой устойчивой фигурой, и это та единственная геометрическая фигура, на которую без остатка делятся все остальные.

Принцип изощренности (обострения) как системный экстремальный принцип развития природной и культурной среды в своем арсенале имеет два основных аспекта: виртуозность – стремление к высшему совершенству, восхождению (возгонке) и оригинальность – тягу к самобытности и самостоянию, что реализуется в вариационности и комбинаторике нередко посредством перебора всех возможных и мыслимых вариантов. При этом обе ипостаси могут уживаться или входить в острое противоречие друг с другом (как в вопросе о приоритетах национальных или общечеловеческих ценностей в условиях глобализации). Однако подспудно они всегда работают на процесс оптимизации, ибо призваны обслуживать механизм поиска наилучших решений. Так при всей кажущейся дискретности событий культурно-исторический процесс сохраняет преемственность и последовательность в непрерывности, целостности своего поступательного движения, которое стремится достичь полной кульминации, апогея развития, пробиваясь сквозь первоначальные догадки и прозрения, дальнейшие ошибки и заблуждения к сути вещей и явлений.

Экстремальные (вариационные) или, как их еще называют, оптимальные принципы, прямо указывают на то, что блуждания по воле броуновского движения, пребывание в безбрежных вариациях субъективности и эгоцентризма бессмысленны, если нет магистрального пути, нет того конуса или фокуса развития, который указывает на нечто консолидирующее, обладающее сердцевиной, вобравшей в себя все идеальное, классическое, канонически образцовое, объективно верное.

Таким образом, в жизнедеятельности человека изощренность предстает как эквивалент творческой экстремальности, как обнаженный нерв развития и изменения, смыслом которого являются результаты, выходящие за шкалу имеющихся стандартов, а целью – проникновение в новые пласты бытия. Это подтверждается разнообразными параметрами культуры, сформированными остротой восприятия, остротой реакции, остротой впечатлений и переживаний, чувств и эмоций, которым противостоит тупое равнодушие, а также все банальное, плоское, пошлое, пресное.

Проявления, в самой своей основе, содержащие момент обострения, характеризуют изощренность как стихию, во многом определяющую развитие природной среды и культурной активности человека, которого наравне с природой необходимо рассматривать как самозатачивающуюся систему.

Вместе с тем остается основной и самый тяжелый вопрос эволюции и прогресса – что дальше? Социальные процессы и явления, как все прочие, в ходе своего развития стремятся преодолеть путь от основания пирамиды до ее вершины, оптимальной точки. Однако, в реальной жизни конус развития может быть усечен, смещен, перевернут на 180°. Реальная действительность и представляет собой взаимодействующую совокупность бесконечного количества таких разнообразных конусов и пирамид. При этом принципиальная схема подобной конфигурации остается справедливой для любых процессов, имеющих как прогрессивный, так и деструктивный характер. Отличие негативного конуса развития от позитивного состоит лишь в том, что его вершина (острие) направлена в противоположную сторону.

Сегодня актуальной остается проблема формализации представлений о процессуальных аспектах бытия, в том числе, и социального порядка. Универсализация, систематизация законов и принципов возможна только в рамках фундаментальных исследований. В области современной философской антропологии, общего человекознания, обществоведения назрела необходимость расширения круга закономерностей и обозначающих их понятий, служащих для объяснения новых сверхсложных социальных процессов, разворачивающихся в эпоху технотронной цивилизации. Это, прежде всего, касается экстремальных (оптимальных) законов и принципов, позволяющих взглянуть на развитие человека и его деятельности в системе экстремальных координат. Концепция «человека изощренного» не столько оспаривает, сколько дополняет, расширяет представления о «человеке разумном», поскольку новая дефиниция человека оказывается более объемной и соотносится с прежней как целое с частью.

В XXI веке внимание к изучению культурных процессов, «элементарных частиц» интеллектуальной, духовной сферы должно быть не меньшим, чем к вопросам познания фундаментальных свойств материи. Поиски в этом направлении создают объективные предпосылки для решения организационно-методических вопросов развития и модернизации, обладающих перспективным взглядом и опережающим мышлением.

Усложнение и утончение как две стороны процесса развития

Сегодня весьма не просто включиться в хор высказываний по поводу процесса развития, понимаемого как высший этап движения и изменения, приводящего к иному качественному состоянию, от старого к новому.

В современной научной литературе, в частности, в синергетике, всё в большей степени говорят о сложных процессах и системах, выдвигаются концепции «сложного человека», «сложного общества». При этом без внимания остаётся аспект развития, который мало исследован, порой лишь всуе упоминаемый, только как искусствоведческий, в лучшем случае, культурологический термин. Речь идёт о понятии «изощрённость» (от ст. слав. изострять) и многочисленных его производных: «обострение», «отточенность», «утончённость», «тонкость» и т. п., которые должны выйти на общенаучный уровень осмысления.

Основной пафос этой работы состоит в том, чтобы выделить и оттенить такое качественное свойство развития, подчас трудно уловимое, порой примыкающее к состоянию сложности или идущее с ним параллельно, а, иной раз, противостоящее ему, составляющее феномен утончения, обострения, без которого представление о развитии в природе и человеческой деятельности остаётся неполным, а то и принципиально невозможным.

«Сложность» и «утончённость» – два самостоятельных, самодовлеющих начала, которые не столько отрицают, сколько дополняют друг друга. В целостном процессе развития они балансируют в поступательном движении, усиливая, либо ограничивая один другого.

Несмотря на то, что в определённых фазах развития сложность и утончённость вполне могут быть свиты, переплетены, соединяясь в некоем качественном единстве, подмена, смешивание категорий сложности и тонкости является тем же самым, что не замечать разницу между кислым и громким, лёгким и чистым. Как говорится в русской пословице: «В огороде бузина, в Киеве дядька». Поскольку для состояния усложнения полярными выступают категории «простота», «упрощение» (опрощение), «элементарность» или даже «примитивность», а характеристике утончения противостоят определения косности, заскорузлости, грубости, тупости (отсюда тупик, тупоумие, молодежное – тупить и т. д.), общим для которых оказывается относительное отсутствие развития, весьма возможна их подмена, приводящая к серьёзным осложнениям в анализе процесса развития и, прежде всего, в области его морально-нравственных и социокультурных оценок. Трудно представить, во что превратилась бы «обезьяна» на эволюционном пути к человеку, если бы она только усложнялась, минуя процесс утончения? Что в таком случае стало бы с культурой, с цивилизацией?

Следует отметить, что концепция «сложного человека» не столь нова. Неправомерное отождествление понятий «совершенствование» и «усложнение» было свойственно теоретикам и практикам барокко XVI – XVIII веков (Б. Грасиан, Дж. Марино, Э. Тезауро, Л. Гонгора и др.), которые ввели понятие «изощрённость» в научно-теоретический обиход, положив его во главу угла своей как эстетической, так и этической концепции, что во многом определило их теорию личности. Суженная трактовка понятия «изощрённость», сведение его к понятию «усложнение», неспособность уяснить разностороннюю, спектральную направленность скрытого под этим понятием явления, определяющего собой важнейшее универсальное свойство процесса развития, явилось крупной и существенной ошибкой всей теории барокко, в конечном счёте, определившей ограниченность её и незавершённость.

Усматривая в развитии параметр усложнения как основной, доминирующий, синергетика вслед за теорией барокко упускает из виду тот факт, что характеристика усложнения плохо работает, а то и не работает вовсе, в морально-нравственном и подлинно эстетическом развитии. Если где-то в общественно-гуманитарной сфере усложнение и проявляет себя в значительной мере, так это в бюрократических и юридических институтах и нормах, и то, когда речь идёт о формализации их работы с целью выдвижения новых препон и запретов. В области морально-нравственных, культурно-эстетических взаимодействий, как правило, востребуется не столько усложнение, сколько упрощение и утончение, то есть, доступность, открытость, искренность, прямота, при сохранении душевной тонкости, человеческой деликатности и такта. А. П. Чехов по этому поводу утверждал, что, стремясь помочь плачущей женщине, мало предложить ей стул, необходимо развернуть стул таким образом, чтобы никто не видел её заплаканного лица.

Со времени возникновения умеренного барокко (М. Перегрини, С. Палавичини, Д. Бартоли и др.) становится ясно, что упования мастера единственно на усложнение, которое, конечно, присутствует в искусстве, но не сопровождаемое эффектом утончения, не оправдывает себя, ибо быстро утомляет и наскучивает. Нагромождение всё новых и новых элементов в барочных произведениях и, прежде всего, в архитектуре, привело к тому, что психика человека стала уставать от чрезмерности, и здесь потребовался переход к новой простоте, которую нашли в классицизме, неоклассике, ампире. Традиционно в языке понятие «упростить» соотносится с понятиями «облегчить», «ослабить», а понятие «усложнить» – с «осложнить», «запутать», «затруднить»³.

Феномен утончения в большей степени выражает гуманитарное развитие, доминируя в социокультурных и духовных процессах. Усложнение оказывается ближе к техническому, технологическому развитию. Однако и здесь, если мы обратимся к наиболее фундаментальным открытиям естествознания, сделанным ещё со времён Николая Кузанского и Джордано Бруно, мы увидим, как данные вопросы решались в контексте экстремальных понятий, законов и принципов, которые явились выражением лёгкости, простоты, экономии, совершенства.