На следующий день Гуго повторил клятву отречения в базилике Петра в Золотом Небе, а собравшаяся знать провозгласила королем Лотаря. Графом дворца, или по-саксонски пфальцграфом, а также советником или, на бургундский манер, сенешалем при молодом короле стал Беренгарий Иврейский. Гуго же был отпущен домой в Арль, его единственным жгучим желанием перед отъездом было увидеться с племянником. Однако епископ отчего-то не проявил встречного рвения, и король, растерявший за жизнь кучу корон, в итоге отбыл в Арль, где и скончался спустя пару лет, в теплой постели, но забытый и покинутый всеми.

Последовавшие за этим события дали принцепсу Рима еще один наглядный урок, который тот постарался усвоить. Как сделать так, чтобы, даже передав своему отпрыску всю полноту власти, подстраховаться на случай неразумных действий последнего или ослабить козни врагов, которые непременно попробуют воспользоваться неопытностью наследника? Советник, при нем обязательно должен быть советник, сенешаль или пфальцграф – это уже дело десятое, называйте как хотите! Причем только из числа твоих нынешних соратников, проверенных огнем, водой и медными трубами, последними особенно. Хвала Творцу, он есть у нас! Горе Лотарю, что у него такового не оказалось.

Бедняга Лотарь пережил отца всего на пять лет. Он стал свидетелем того, как родственники покойного папаши и его слуги начали хищно выхватывать изо рта друг у друга куски, ошметки и крошки от всего того, что еще недавно называлось Лангобардским королевством. Процесс привычный, но от этого не становится менее подлым. Одним из первых вразнос пошел его двоюродный брат Манассия, устроивший грандиозный скандал в Вероне, где граф Мило сначала вернул митру епископа с головы Манассии опальному Ратхерию, а потом, в минуту раздражения от не в меру языкастого Ратхерия, передал священный епископский атрибут своему тезке и кузену Мило. Но еще более масштабные действия Манассия развернул в Милане, где в 948 году скончался-таки епископ Ардерих. Беренгарий с Лотарем были не против успокоить неистового падре саном архиепископа, однако вздорный Милан вновь встал на дыбы и избрал себе главой церкви отца Адельмана⁷. Выбор вышел не ахти какой, Адельман оказался совершенно не готовым к роли пастора быстро усиливающегося города и спустя пять лет сам стыдливо попросил Рим об отставке. Манассия уже стервятником кружил над престолом Святого Амвросия, а его напор был столь отвратителен, что Альберих испытал особенное удовольствие, когда Милан охотно согласился на кандидатуру, предложенную папой, а точнее, самим Альберихом. Епископом стал Вальперто ди Медичи⁸, а Манассия оказался перед необходимостью покинуть Италию, так как к тому моменту он уже лишился своей последней епархии в Тренто.

С воцарением Лотаря Святой престол на недолгое время вернул себе земли Равенны и Пентаполиса, которые двенадцать лет находились под властью Гуго. Таковым было одно из условий, предъявленных Гуго Беренгарием. В итоге в Рим обильно потекли рентные доходы, заметно оживилась торговля, возросла качеством и количеством римская милиция, а многие городские дома и церкви получили возможность обновить свое убранство. Надо отметить, что Римская Церковь тут же попробовала заявить свои монопольные права на доходы с равеннских земель, но была пристыжена принцепсом за непомерную жадность и забывчивость, ибо все последние годы получала от города дотации. За первой атакой со стороны Города Льва вскоре последовала вторая. Предшественник нынешнего понтифика, папа Марин, заикнулся о необходимости взыскать с возвращенцев долги за весь период их отсутствия, однако мудрый принцепс на корню пресек эту глупость, грозившую поднять Равенну и Пентаполис на мятеж, ведь все эти годы города Пентаполиса исправно платили ренту, пусть не Риму, но королю. Шесть следующих лет Рим наслаждался давно забытыми сытыми днями и на какое-то время оставил ностальгию по временам Мароции. Альберих из «сына Маруччи» в устах вечно недовольных римлян наконец превратился в «достославного принцепса и правителя города». Альберих в ответ вовремя подлил масла в зардевшиеся угли народной любви и снизил пошлины для въезжающих в город и негоциантов, а также для римских школ. Увы, но период взаимной приязни оказался не слишком долгим.

В отличие от своего отца Гуго, с легкостью и грацией марала перемахивавшего через альпийские хребты и объездившего всю Северную Италию, король Лотарь оказался домоседом и почти не покидал пределов Павии. Большие полномочия были предоставлены Беренгарию Иврейскому, и тот все это время потратил на низложение с ключевых постов, санов и тронов креатур прежнего короля. Самым громким успехом дипломатии Беренгария стал добровольный отказ Умберто от Сполетского герцогства. Хитрый и умный бастард, по всей видимости, понимал, что на двух стульях ему сидеть никто не даст, и без сожаления расстался со Сполето в пользу полюбившейся ему богатой Тосканы. Беренгарий в этой теме тоже проявил определенную гибкость, и герцогом Сполето стал тесть Умберто, болонский граф Бонифаций, герой славной и давней битвы при Фьоренцуоле. Но даже с успехом провернув всю эту масштабную операцию, сам Беренгарий по-прежнему оставался маркизом маленькой Ивреи, и его самолюбие не могло не кровоточить.

В середине ноября 950 года, поддавшись уговорам своего советника, король Лотарь решился на визит в Турин. Его супруга, златокудрая королева Аделаида, перед лицом суетных искушений оказалась более стойкой и ехать отказалась наотрез, одно присутствие маркиза Ивреи отчего-то вселяло в ее душу смятение и страх. К тому же в Турине намечались в честь короля масштабные пиры и грандиозные охоты, а Аделаида не была поклонницей ни одного из этих мероприятий, ей претило как убийство животных, так и превращение людей в них ближе к полуночи. Король кое-как пытался оправдать ее отсутствие перед Беренгарием и был несказанно рад тому, что маркиз Ивреи ни капельки не обиделся.

– Зато никто не помешает нам вновь повеселиться так, как это было аж двенадцать лет назад, – ответил Беренгарий, намекая на время, когда Лотарь находился у него в качестве почетного заложника.

Пир, устроенный Беренгарием 22 ноября, оказался на славу. А вот охоту, назначенную на следующий день, пришлось отменить. Все попытки королевских слуг разбудить своего господина оказались тщетны. Двадцатичетырехлетний монарх, накануне нисколечко не жаловавшийся на здоровье, скончался во сне.

Не надо было быть оракулом, чтобы угадать, какие именно слухи зашелестели по всей Италии и в германских землях. Первой обвинение в отравлении бросила, естественно, Аделаида, вслед за ней забеспокоились в Риме и в Магдебурге, по мнению последних Беренгарий явно нарушил баланс сил, и возникла угроза срыва прежних договоренностей. Альберих же, глядя на все это, лишь язвительно усмехался. Королю Оттону никто и никогда не отказывал в уме и наблюдательности, а стало быть, за то немалое время, что Беренгарий провел у него в гостях, скрываясь от гнева Гуго, саксонец мог составить исчерпывающее представление о маркизе Ивреи. Скорее всего, рассуждал принцепс, Оттон сознательно сделал ставку на Беренгария, понимая, что рано или поздно шакалья натура последнего обязательно даст себя знать и предоставит повод вмешаться. Но король Оттон оказался еще и терпеливым, он подождал, пока Беренгарий еще раз выкажет звериный оскал.

12 декабря 950 года короля Лотаря похоронили в Милане, на территории монастыря Святого Амвросия, а уже через три дня в Павии, в церкви Святого Михаила, состоялась коронация Беренгария Иврейского Железной короной лангобардов. Вместе с ним был коронован его старший сын, четырнадцатилетний Адальберт. Во время коронации Беренгарий в речах своих то и дело обращался к имени деда, последнего Каролинга, будучи уверенным, что тот сейчас гордится им. Не поручимся за деда, ибо тот в течение жизни своей придерживался несколько иных принципов, но самодовольной гордостью в тот день светились лица всех баронов Ивреи, а одной из главных звезд торжества являлась новоиспеченная королева Вилла. В то же время на всех процессиях отсутствовала Аделаида, Беренгарий поостерегся выводить ее в свет, поскольку их первая встреча после смерти мужа вылилась в сплошной поток обвинений и проклятий юной вдовы, по истечении которых Аделаида упала в обморок. С тех пор вдовая королева находилась фактически под арестом, который окончательно оформился в апреле следующего года. К этому моменту Беренгарию пришла в голову идея женить на Аделаиде своего Адальберта и тем самым заткнуть недовольные рты по обе стороны Альп. Однако красавица-вдова и слышать ничего не хотела о браке с сыном убийцы ее мужа, а потому, как в банальном средневековом романе, была заключена в башню на живописном озере Гарда. Ее освободитель явился к ней не в образе прекрасного рыцаря в латах и с мечом в руках, но в образе смиренного капеллана, и мы уже знаем, как им чудом удалось спастись от погони. Мессер Аццо, граф Каноссы, приютил прелестную беглянку и надоумил ее написать письмо о помощи могущественному саксонскому королю.

Альберих, узнав об этой переписке, предполагал, что Оттон вполне может выслать своего рода карательный отряд весной следующего года для усмирения зарвавшегося вассала. Однако ни он, ни кто-либо другой в Италии, включая самого Беренгария, не ожидал, что Оттон явится лично. Приход грозного короля, да еще и окруженного цветом своей знати и многочисленным войском, произвел контузящий эффект по всей Италии. Каждый правитель, не исключая самого Альбериха, мобилизовал свои дружины и молил Господа отвести от их земель глаза непрошеного гостя. Страх бежал впереди Оттона. Этот страх парализовал волю и смелость короля Беренгария. Не принимая боя, тот укрылся от возмездия в неприступном замке Сан-Леон⁹. А Оттон и не искал с ним встречи. Степенной поступью царя зверей, с высоко поднятой головой и не обращая внимания на скулящих по углам испуганных шакалов, он вошел в Павию, где его уже поджидал один из главных трофеев всей его жизни. 9 октября 951 года в той же церкви Святого Михаила, где менее года тому назад короновался Беренгарий, повелитель саксов Оттон Первый, сын Генриха Птицелова и Матильды Вестфальской, обвенчался с Аделаидой, дочерью Рудольфа Бургундского и Берты Швабской.

Из Павии Оттон направил два примечательных письма, весьма разных по тону и содержанию. Первое предназначалось Беренгарию, в нем ледяным тоном вассалу саксонского короля предписывалось явиться следующим летом в Аугсбург, где господин объявит ему свою волю. Второе было адресовано в Рим, а курьером выступил архиепископ Майнца Фридрих, и в этом письме король нижайше припадал к стопам преемника Святого Петра и выражал свое невинное и чистое желание посетить могилу Апостола.

Ответ королю сочинял лично Альберих. В те дни принцепс весьма ясно ощутил, какая грозовая туча возникла в поле зрения Рима. Его ответ был полон достоинства, сух и краток. Устами папы Агапита принцепс ответил королю саксов и тевтонов, что в Рим приходят смиренными и нищими духом, без горделивого войска и суетного огня в глазах, что святой Рим будет счастлив видеть в своих стенах великого короля, но именно в том виде, в котором описывалось выше, и что королю надлежит ждать, когда Раб рабов Божьих услышит благословение Небес на это паломничество.

Больше писем от Оттона в Рим не приходило. Король ушел из Италии, так же степенно и уверенно, как входил в нее. Дерзость Альбериха осталась безнаказанной. Возможно, сердце Оттона смягчила Аделаида, ведь чем бы тогда отличался Оттон от Беренгария, если бы взялся вдруг грозить Святому престолу? Возможно, свою роль сыграло недовольство ближайшего окружения Оттона, и в первую очередь Людольфа, его сына от первого брака, поспешной женитьбой короля на Аделаиде. Но скорее всего, Оттон посчитал, что его время покамест не пришло, первое его погружение в омут итальянских интриг оказалось успешным, но для первого раза вполне достаточным.

В итоге все понемногу вернулось на круги своя. Беренгарий покорно съездил в Аугсбург, где выставил виновником провала переговоров Оттона с Римом епископа Фридриха, после чего получил от германского властелина великодушное прощение и подтверждение своего титула итальянского короля. Правда, из перечня владений Железной короны в наказание была изъята Веронская марка, которая отныне стала непосредственным вассалом Оттона, но Беренгарий недолго пребывал в убытке. И как только в королевстве Оттона вспыхнул мятеж, организованный Людольфом, а в Баварию вторглись венгры, Беренгарий решил, что на Апеннинском хребте ему снова нет равных. И первым делом он нанес удар тому, кто до сей поры пребывал с ним в мире и в союзе, – Альбериху. Рим получил послание от Беренгария, в котором тот без всяких дипломатических вывертов предложил короновать его императором. Почти одновременно с этим в Рим пришло известие о смерти Бонифация Сполетского, и Альберих, не забыв о своих давних, но отвергаемых прочими правах на герцогство, предложил Беренгарию сделку. Однако тот поступил с позиции, как ему казалось, более сильного игрока и, решив, что Риму никак не отвертеться, быстренько утвердил герцогом сына Бонифация, висконта Теобальда. Оскорбившийся Рим в ответ мгновенно отверг все претензии Беренгария на корону Карла Великого и вдобавок направил дружественное послание Оттону. Переписка Оттона с Альберихом была истолкована Беренгарием по-своему, а кроме того, тот только искал повод отомстить графу Каноссы и епископу Реджо за помощь Аделаиде. В итоге Равенна и Пентаполис были вновь захвачены, на сей раз уже Беренгарием, все достижения принцепса последних лет пошли прахом, пошлины для торгового люда и пилигримов Рима начали расти, а городская знать опять перешла с пшеницы на рожь.

И вот сейчас, скользя рассеянным взглядом по крышам римских домов, Альберих в сотый раз задавал себе один и тот же вопрос: не ошибся ли он, пойдя на разрыв с Беренгарием? Стоило ли вставать в позу ради давно забытого и, видимо, кем-то проклятого Сполетского герцогства? Прав ли он, заигрывая сейчас с куда более грозным северным королем, из-под опеки которого потом будет ой как непросто избавиться? Тем более что, судя по всему, этот непростой вопрос теперь будет решаться без его участия, решаться его сыном – юношей с целым сонмом достоинств, среди которых опыт, увы, пока отсутствует.

Кто поможет его Октавиану избежать фатальных ошибок? Ну прежде всего, конечно, Кресченций, его старый и верный друг Кресченций, с которым они когда-то вместе взошли к управлению самым великим городом мира. Мудрый, рассудительный Кресченций без звука уступил тогда ему первенство, все эти годы соглашаясь на роль тени принцепса, но Альберих понимал, что в душе своей его друг нередко был искушаем соблазном однажды стать-таки первым. В последние годы эти соблазны, несомненно, усилили частоту и натиск, и между друзьями не раз вспыхивали ссоры, особенно когда Октавиан начал подходить к той возрастной черте, за которой самостоятельность уже не только возможна, но и желательна. Наблюдая за Кресченцием и развитием его отношений с Октавианом, Альберих верил в Кресченция, надеялся на него и… все больше опасался за сына.

Кто еще? Наверное, папа Агапит. Вот как раз яркий пример того, что в плен собственных заблуждений может попасть даже такой мудрый правитель, как Альберих. Все эти годы принцепс опасался утверждать на Святом престоле слишком серьезную и яркую личность, всякий раз отдавая предпочтение фигурам слабым, льстивым и безынициативным. Еще в годы правления Мароции Агапит стал считаться одним из авторитетнейших прелатов Церкви, но тиара водружалась на чью угодно голову – на голову обжоры, ленивца, предателя, тупицы – но только не на его. Когда в мае 946 года от разрыва аппендикса умер неграмотный и робкий папа Марин, Альберих чуть ли не единственный раз за время правления пошел на поводу у римлян, уже с гневом потребовавших интронизации Агапита. И надо же, город оказался абсолютно прав, папа Агапит, не ставя под сомнение власть Альбериха в Риме, все эти годы активно восстанавливал подорванный авторитет Церкви. Особенно сильно это ощутили на себе церковные иерархи франкских и германских земель, в частности, наконец-то давно заслуженное наказание понес Гуго Вермандуа, который когда-то занял епископскую кафедру Реймса в возрасте пяти лет.

Также сын принцепса может рассчитывать на своих ближайших родственников. Например, на своего дядю Сергия. Пусть Альберих прогнал того с глаз долой в захолустье Непи, тот своим смирением и ревностной службой Церкви уже давно заслужил прощение. Но пусть его лучше простит и вернет в Рим не он, Альберих, а сам Октавиан. В этом случае Сергий до конца своих дней будет обязан Октавиану.

Или другой дядя, Деодат. Он старше Октавиана всего на два года и тоже только стоит в начале многообещающей карьеры. Так пусть же они помогут друг другу.

И есть наконец Аймар, бывший аббат Клюнийского монастыря¹⁰. В конце 942 года умер благословенный Одон Клюнийский, чья смерть стала провозвестником грядущих бед для Гуго Арльского. Очень распространенным в те годы было мнение, что только заступничество Одона долгое время спасало Гуго от справедливого возмездия, и после смерти аббата в мире сем уже некому было молиться за осточертевшего всем смутьяна. Не стал вступаться за Гуго и новый аббат Клюни. Отец Аймар достойно продолжил дело своих великих предшественников, а в части сбора пожертвований намного превзошел их. Однако с годами Аймар почти полностью потерял зрение. В начале 954 года он сам попросил клюнийцев отпустить его с миром, а вместо себя рекомендовал монастырской братии избрать аббатом библиотекаря Майоля¹¹, протеже Берты Швабской и своего коадъютора на протяжении предыдущих шести лет. Клюнийские монахи вняли просьбам Аймара, но в благодарность за его труды предложили отправить бывшего аббата в Рим, куда он теперь должен прибыть в качестве почетного и всеми уважаемого апокрисиария. Принимая во внимание все возрастающий авторитет Клюнийского монастыря и мудрость отца Аймара, советы Октавиану из уст «сына благословенной простоты и невинности»¹² будут полезнее лекарств, а заступничество весомее золота.

Пожалуй, и все. Достаточно ли это будет для молодого, неопытного человека, чтобы удержать власть в своих неумелых руках? В свое время у Альбериха круг соратников был еще меньше, а враг был не то что за воротами Рима, а глубоко внутри города. Что помогло ему тогда совершить переворот и вырвать власть из рук матери, в которой Рим души не чаял? Умелое использование кратковременного недовольства толпы и направление гнева последней в нужное ему русло. Да, Октавиану надлежит научиться чувствовать настроения черни и научиться управлять ею. Это несложно, это только на первый взгляд кажется сложным, гораздо сложнее заставить подчиняться двух разных людей. Толпа ведь не имеет коллективного разума, толпе свойственны рефлексы, она легко возбуждаема и мгновенно зажигается ненавистью – ее самым привычным и сильным чувством, как вспыхивает сноп колосьев, стоит только поднести факел к одному колосу. Достаточно пары-тройки заранее проплаченных крикунов, чтобы толпа пошла в заданном тобой направлении, не думая о смысле своих действий, не понимая их последствий, но будучи свято уверенной в собственной правоте. Два-три подонка-горлопана, и любая, даже самая смышленая, нация натворит таких глупостей, что потом потребуются годы для раскаяния и искупления.