Потребность в приглашении священника Льва и доблестного дорифора Константина в этот вечер отпала за ненадобностью.

Эпизод 2. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина

(1 мая 928 года от Рождества Христова)

Спустя пять дней, тёплым вечером первого майского дня, Мароция с замирающим сердцем провожала из ворот Замка Ангела свою младшую сестру, уезжавшую в Леонину на ужин к папе римскому. Теодора, к лёгкому неудовольствию своей матери, отпросилась у неё на короткую встречу с сестрой, во время которой та передала ей глиняный, в плетёнке, кувшин с вином, а также прошлогодний мёд, недавно привезённый в Рим из Тосканы. Прежде чем отпустить Теодору, Мароция передала ей кошель, в котором лежали две маленькие скляночки с противоядием, и заставила сестру дважды повторить наизусть надлежащий порядок её будущих действий.

Едва ворота замка закрылись за носилками сестры, Мароция поднялась на верхнюю террасу главной башни и расположила своё кресло так, чтобы ей была видна вся короткая дорога от Ватикана до её резиденции. Она проводила на этой площадке почти каждый вечер, любуясь восхитительными видами Вечного города, она полюбила эти виды ещё с тех пор, когда, будучи двенадцатилетним подростком, с любопытством и странным бесстрашием наблюдала за неудачным штурмом замка отрядами мятежного папы Христофора. Возможно, тот штурм вселил в неё непоколебимую уверенность, что стены замка дадут ей защиту от любого неприятеля, и потому она так настойчиво просила у своего отца отдать этот замок ей в управление. До её появления здесь, в Замке Ангела находилась городская темница, однако стараниями Мароции тюрьма превратилась в самую настоящую крепость в центре Рима, хотя несколько камер для узников дочь Теофилакта всё же дальновидно оставила.

Сидя в кресле, Мароция попеременно переводила взгляд с дороги на установленные здесь же, на смотровой площадке, солнечные часы. Она мысленно сопровождала свою сестру в папские покои и режиссировала ход и возможные темы для разговора. Вот после приветствий и короткой молитвы младшая Теодора торжественно подносит папе подарки, в числе которых заветный кувшин. Вот завязывается неторопливый разговор, где после короткого вступления, включающего в себя расспросы о здоровье родных, новости из-за моря, обсуждения жары, так рано захватившей в этом году Рим, хитрый и, чего уж там, до известной степени обаятельный понтифик осторожно выведывает у Теодоры слухи, касающиеся её старшей сестры, её мужа, графа Гвидо, и, возможно, сплетни об их планах и намерениях. Вот во время разговора её сестра подходит к столику с кувшином и разливает кровавое вино в деревянные резные кубки, смиренный властитель Церкви меж тем бесстыдно разглядывает её сзади, а вынужденная терпеть подобные вольности мать сидит в стороне, хмуря брови. Разговор продолжается, и собеседники время от времени притрагиваются к кубкам, Теодора ухаживает за своими почтенными собеседниками и подливает в кубки вино. Во второй раз, в третий слуги зажигают факелы. Стоп!

Мароция, улетев в своих фантазиях выше неба, взглянула на солнечные часы. Уже три часа минуло с тех пор, как она проводила сестру, и самое время её носилкам появиться возле замка. Ещё несколько минут она успокаивала себя тем, что, возможно, беседа затянулась, что о вине Теодора вспомнила чуть позже, чем надо, но постепенно нервы начали подводить Мароцию. Что, если легкомысленная Теодора потеряла счёт времени, заговорившись с папой? От неё этого можно было ожидать. И вообще, правильно ли поступила она, доверив столь ответственное дело своей милой, но недалёкой сестре? Что, если наблюдательный глаз матери или хитрое око папы подметили состояние её сестры, не совладавшей с волнением и поведшей себя как-нибудь неестественно? Что, если уже сейчас папа и его слуги ведут пристрастный допрос Теодоры и в скором времени подле ворот замка появится грозный отряд, присланный арестовать её, Мароцию?

Впрочем, вероятность последнего сценария её не очень пугала, она и так уже более десяти лет, находясь в своём любимом городе, была вынуждена проявлять звериную осторожность и уж к чему, а к штурму замка была готова и день и ночь. Но что же всё-таки случилось, почему эта чёртова дура не возвращается с матерью в замок, ведь именно это она должна сделать в заключение продуманного Мароцией плана?

Да, исполнение финальной сцены этой трагедии Мароция оставляла за собой. Она представляла, сколь непростым будет разговор с матерью, когда она объявит той, что отравила её любовника. Последствия могли быть самыми непредсказуемыми, и оставалось только радоваться, что этот разговор состоится здесь, на её, Мароции, территории. Но где же, чёрт возьми, эти две Теодоры?

Мароцию начала бить нервная дрожь, и даже два кубка с крепким армянским вином не взбодрили её. Прошло уже более четырёх часов, как её сестра уехала отсюда. Мароция бегала по площадке из угла в угол и молила Небо о прощении и удаче. Она уже была целиком согласна с вариантом событий, при котором её сестра по каким-то причинам полностью отказалась от исполнения задуманного.

Аллилуйя! Мароция вскрикнула от радости и захлопала в ладоши, когда знакомые носилки показались на дороге. Моментально забыв, как это часто водится с нами, грешными, поблагодарить Всевышнего, Мароция бросилась к лестнице, ведущей во двор замка. Быстрый взгляд, брошенный ещё раз на дорогу, убедил её, что к замку движутся только одни носилки. Её радость мгновенно сменилась новой тревогой, и она стремглав полетела навстречу сестре, неубедительно успокаивая себе тем, что, возможно, мать с младшей Теодорой едут вместе или же мать, вопреки увещеваниям дочери, кинулась на помощь своему умирающему любовнику.

Ворота распахнулись, и Мароция, не давая носилкам остановиться, прямо на ходу сорвала занавеску. В носилках сидела её сестра. Одна!

– Где мать? – крикнула она.

Лицо Теодоры, обычно белоснежное, с яркими румяными щеками, было землисто-серого цвета.

– Там, – промямлила она, – она осталась там.

– Она пила вино? – Благоразумие не изменило Мароции, и она произнесла эти слова шёпотом, с трудом подавляя крик.

– Да.

– Вы выпили с ней противоядие?

– Я – да, она – нет.

– Почему?! – На этот раз крик бесконтрольно вырвался наружу.

– Она ни на мгновение не расставалась с Тоссиньяно, я не могла разлучить их и передать ей склянку, я не могла при нём…

– Что? Почему ты не привела её сюда? Ты знаешь, чёртова кукла, сколько прошло времени?

– Она не хотела ехать, я её долго уговаривала, но они хотели остаться наедине, они хотели, хотели…

– Молчи, дура! – И Мароция повернулась к слугам. – Коней, люди, коней! Живо! Я с вас кожу сдеру!

Испуганные слуги были проворны, два коня были незамедлительно предоставлены хозяйке замка.

– Ты не одета должным образом, сестра, – боязливо встряла Теодора.

– Заткнись! – ответствовала будущей императрице Мароция. – Люди! Фабиан, быстро мой дорожный кошель и прими меня! Кто-нибудь, примите госпожу Теодору.

Фабиан, коренастый слуга её двора, оседлал коня и усадил перед собой свою хозяйку. Аналогичная процедура было совершена с Теодорой.

– К епископу, в Город Льва, как можно скорее, коня не жалеть! – прокричала Мароция, и слуги её едва успели открыть ворота и отскочить в сторону.

До папского дворца от Замка Ангела всего пара минут галопом. Однако по пути через ворота Города Льва вышла неожиданная заминка: туповатая стража остановила Мароцию и запросила разрешение у начальника охраны. Несколько минут, пока ревностные слуги честно исполняли свой долг, им пришлось выслушать в свой адрес целый поток чудовищной брани и богохульств, извергнутый из уст очаровательной маленькой женщины, въезжавшей в пределы главного града католической Церкви.

Но вот наконец и базилика Святого Петра и папские покои, примыкающие к ней. Едва поднявшись по каменной лестнице к дверям покоев понтифика, Мароция поняла, что она опоздала. Дворец гудел, как разворошённый медведем пчелиный улей, по коридорам бестолково метались слуги с испуганными не то за себя, не то за своих хозяев лицами. Паломников, посетителей и прочих незваных гостей стража бесцеремонно выталкивала прочь, а многочисленные служители Церкви низших чинов громко и вразнобой молились, что и создавало странный низкий гул, так поразивший Мароцию.

Расталкивая слуг в стороны, сбросив свои сандалии, она бежала в папскую приёмную залу. По мере её движения диаконы прекращали свои молитвы, с любопытством и состраданием глядя ей вслед, папские нотарии подобострастно склоняли плешивые головы. Мароция ворвалась в приёмную и увидела лежащих прямо на полу и задыхающихся от наступающего паралича дыхательных путей папу Иоанна Десятого и свою мать. Теодора ногтями разрывала на себе рубашки, понтифик, невероятным усилием и к неописуемому ужасу очевидцев, порвал массивную цепь своего парадного креста. В приёмной было полно народу, обступившего умирающих со всех сторон, в их числе находилось несколько епископов и кардиналов, оказавшихся в этот скорбный час в базилике Святого Петра.

– Все вон! – рявкнула, невзирая на чины и титулы, Мароция, и люди в спешке и сумятице кинулись к дверям.

Закрыв за последним ушедшим, Мароция кинулась к матери, на ходу расстёгивая кошель. Она приподняла ей голову, чтобы влить снадобье, но Теодора отстранилась.

– Ему! Сначала ему! – прохрипела она, отталкивая дочь.

– Никогда!

– Ему, иначе я позову слуг!

– Теодора, пей! Спаси себя ради меня, – ещё более страшно хрипел Иоанн.

– Молчать! – завизжала Мароция, и из её глаз брызнули слёзы.

– Ему! Я прокляну тебя! Ему! Люди! Ты не добьёшься ничего!

– Теодора, умоляю тебя, любовь моя, пей!

– Ему!

Мароция повернулась к Иоанну, яростно дёрнула его за седые волосы, чтобы поднять голову, и зло влила ему в рот противоядие. Затем она вернулась к своей матери, и та на сей раз позволила дочери попытаться спасти её.

– Поздно! Я выпила слишком много, а ты пришла слишком поздно. Дочь, дочь моя… – Теодора, говорила прерывисто, жадно хватая слабеющим горлом воздух. – Ты чувствуешь себя победителем?

Мароция молчала.

– Почему ты молчишь? Почему ты не смотришь на меня?

Ответа не было.

– Сильная… Я всегда гордилась тобой. Всегда… Я знала, ты можешь всё… И я оказалась права.

Мароция закрыла лицо руками. её мать продолжала говорить, задыхаясь и слабея с каждым вырывающимся из горла словом.

– Я ухожу, я вижу, за мной пришли. Они приказывают мне молчать, они хотят, чтобы ты позволила мне уйти без исповеди. Господь знает грехи мои, а их тяжесть такова, что ни один священник не возьмёт на себя смелость молить Его за меня. А они… они покровительствуют тебе. О, какие страшные у тебя покровители!

Мароция с изумлением и ужасом взглянула на мать. Глаза Теодоры были полны крови и совершенно жутким образом выпуклы.

– Пора. Я прощаю тебе смерть мою, но заклинаю во имя всего святого пощадить его!

Как ни велики были его мучения, как ни трясла его тело всё разрастающаяся астма, Иоанн нашёл в себе силы отыскать рукой ладонь своей возлюбленной и крепко сжать её. Теодора с огромным усилием повернула к нему обезображенное, посиневшее лицо с выкатившимися из орбит глазами.

– Живи, мой друг, – прохрипела она и, ещё несколько раз дёрнувшись в страшной конвульсии, затихла.

Мароция вскрикнула и кинулась к дверям. Приёмную в ту же секунду вновь заполнили слуги, несколько человек с претензией на статус лекарей, папская канцелярия и священники Церкви. Вместе с толпой вошла и младшая Теодора. Увидев иссиня-чёрное лицо матери, её до крови разодранную ногтями грудь, её неестественным образом скрюченные в судорогах пальцы, Теодора лишилась чувств и повисла на руках ловких и сообразительных слуг. Мароция немедленно занялась сестрой и воспользовалась ею как поводом, чтобы побыстрее покинуть место своего чудовищного преступления. В дверях папского дворца ей встретился отец Гвидон, старый епископ Остийской церкви, спешащий исполнить свой долг и принять последнюю исповедь главы христианского мира.

А тот, с клекочущим, как у подбитой птицы, кашлем, с выпавшим бессильно языком, лежал в окружении своей многочисленной и беспомощной челяди, всерьёз обсуждавшей, что их господин, по всей видимости, сражается с невидимым Люцифером, часто приходящим к понтификам в последние минуты их бренного существования. Правая рука Иоанна рассеянно покрывала своего хозяина крестным знамением, тогда как левая продолжала гладить и гладить седые волосы подруги, в последний раз разметавшейся на полу странной и хищной птицей.

Эпизод 3. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина

(16 мая 928 года от Рождества Христова)

– Брат, брат мой, клянусь тебе самой страшной клятвой, что при первой же встрече с ней я сверну этой змее шею. Как я жалею, что не сделал это раньше, когда у меня была масса возможностей для этого.

– Да, обстоятельства сейчас таковы, что если это не сделаешь ты, то она сделает это сама, с нами обоими, и ничто её уже не сможет остановить. Я должен был предвидеть, что загнанная в угол римская волчица нападёт первой.

Пётр Ченчи с силой сжал вялую руку папы Иоанна и едва удержал слёзы при виде столь чудовищного разрушения, которому подвергся его старший брат. Некогда сильный и статный мужчина, понтифик в считаные дни превратился в дряхлого, с погасшими глазами старца, как рыба постоянно хватающего ртом воздух и говорившего теперь только шёпотом.

– Десять дней я боролся со смертью, десять раз я видел на горизонте из окна силуэт нашего Спасителя, ожидавшего меня. Видел Его так же ясно, как тебя сейчас. Он смотрел на меня, скрестив на груди руки, смотрел с необыкновенной кротостью и как будто ждал меня. Но сегодня утром Он не пришёл ко мне, и я понял, что буду жить. Зато сегодня ко мне пришёл ты, и я счастлив, как никогда ранее.

– Я получил твоё письмо, брат, – ответил Пётр, почтительно поклонившись.

– Да, как только ко мне начали возвращаться силы, я написал тебе и королю. Я должен был это сделать, ибо так я расценил волю Господа, оставившего меня в мире сем, вместо того чтобы доверить трон Своей Церкви более сильному. Нам необходимо остановить её, ибо эта женщина несёт в себе смерть и стыд Церкви Христа. Быть может, это сделать теперь даже проще, ибо меня связывала по рукам моя… моя…

– Теодора, брат. Нечего стыдиться искренней любви своей.

– Да, Теодора, мать этого существа. Так вот теперь всё неизмеримо просто и понятно: либо она нас, либо мы её. Ты знаешь, что она теперь не только сенатриса, но и патриция Рима?

– Да, мой брат.

– Пока за мою душу сражались Господь и Враг рода человеческого, эта бестия созвала Сенат Рима и заменила собой убиенную ею же мать. Мы должны считаться с этим: подавляющая часть знати и милиция города в её руках.

– Но раз ты призвал меня, значит, у тебя созрел план?

– Ты не допускаешь, что мне захотелось просто увидеть единственного человека в этом мире, на чью верность я могу полностью положиться?

Пётр смутился.

– Прости, брат мой. Поверь, я также счастлив видеть тебя после стольких месяцев своего заточения в Сполето. Как жаль, что повод для этого выдался столь печальным.

И Пётр ещё раз горячо сжал руку брата.

– Но ты прав, я решился действовать незамедлительно, так как нашу фурию более ничто уже не сдерживает. Она явно рассчитывала, что я отправлюсь вслед за Теодорой, но, благодарение Господу, этого не произошло и она осталась как есть – матереубийцей.

– Вы уверены, что это сделала она? Вся ваша курия единодушно уверяет, что она не появлялась в вашем дворце несколько месяцев и прибыла только тогда, когда вам стало плохо.

– Она сделала это руками своей глупой сестры. Но против неё действительно нет доказательств, и поэтому я не могу в открытую обвинить её. Но уверяю тебя, моя Теодора всё поняла в тот же миг, и Мароция не опровергала её обвинения.

– Невероятно. Убить свою мать!

– По всей видимости, в её планы входила только моя смерть, но Божественное Провидение распорядилось иначе. Есть, есть в свершившемся особый божественный смысл, демонстрирующий всем нам, что греховный поступок есть греховный поступок, какими благими целями он бы ни прикрывался.

– А она, думаете, прикрывалась благими целями?

– Безусловно, подавляющее большинство преступников уверяют себя, что творят зло во имя какого-то, иногда выдуманного для собственного оправдания, блага. В действиях своих она наверняка успокаивала себя тем, что устраняет таким образом узурпатора Церкви. Вероятно, этим же она мотивировала на преступление и свою сестру.

Приступ кашля прервал речь понтифика. Пётр своевременно пододвинул папе сосуд с эфирными маслами, облегчающими дыхание.

– Подумать только, брат мой, справиться со всеми врагами в Италии и пасть в результате собственного легкомыслия от рук блудницы.

– Внутренний враг всегда опасней внешнего.

– Ты прав, брат мой. И остаток дней, дарованный мне Господом, я посвящу тому, чтобы отправить эту женщину на Высший суд. Едва ко мне вернулась речь и боли начали отступать, я приказал курии направить письмо королю Гуго, в котором я, глава Церкви Христа, не просил, но уже умолял прибыть его как можно скорее в Рим. Пусть его сюзерен, император Людовик, доживает свои последние дни, но я уже не мог далее ждать и потому призвал Гуго к себе, пусть он здесь дожидался бы своей коронации.

– Гвидо Тосканский помешал этому.

– Да, король откликнулся на мою просьбу и, не медля ни минуты, направился в Рим, однако тосканцы преградили ему дорогу, и в первой же стычке королевский авангард был опрокинут молодым висконтом Ламбертом. Гуго не стал далее искушать судьбу и меряться с Ламбертом воинскими талантами, но тем не менее я остался благодарен королю. Отправляя ему письмо, я просчитывал два варианта событий. В лучшем случае Гуго пришёл бы в Рим и расправился со всеми моими врагам. Но случился второй вариант, Гуго в Рим не попал, но зато она, она уехала к своему мужу в Лукку и по сей день пребывает там.

– Что же в этом хорошего, брат мой? В Лукке она под защитой войска, с которым не справился сам король.

– Да, но она сенатриса и теперь уже патриция Рима, и она не оставит Рим без своего контроля. Рим её последняя надежда вернуть себе Сполето, а может, и не только его. Она вернётся в город, вернётся без сильного сопровождения, и в этом будет заключаться наш шанс.

– У неё достаточно сторонников в городе, чтобы лишний раз не рисковать самой.

– Женщина, она всё же женщина. Свои прелести они часто считают своей силой, но в этом подчас заключается и их слабость. С некоторого времени у неё тесные отношения со Львом, сыном Христофора Сангвина, которого я когда-то, под сильным давлением и против своего желания, согласился сделать кардиналом церкви Святой Сусанны. Не исключаю, что именно его Мароция хочет видеть на апостольском троне в случае своей победы. Так вот, я думаю, что они увидятся, и в самом скором времени, ибо это существо старается, чтобы сей священник был не только обязан ей, но и привязан к ней плотски.

– Вы сможете проследить за ней?

– Дело в том, что все свои оргии Мароция проводит теперь, как правило, вне стен Замка Ангела. Остатки стыда перед сыновьями заставляют эту блудницу встречать алчущих её в доме своих родителей на Авентине. К тому же ей необходимо сохранять личину лицемерного траура по своей скончавшейся матери. Препозит этого дворца с давних пор является надёжным моим осведомителем, и он дал мне знать, что подобное свидание готовится. Сестра Мароции, будучи не менее развратна, чем она сама, к счастью для нас, куда как легкомысленнее.

– Я слушаю вас, брат мой.

– Предлагаю вам немедленно удалиться из Рима, но не уезжать далеко от города. Оставьте при себе человек пятьдесят самых опытных воинов. Не более, иначе присутствие большого отряда станет известно городской милиции, а стало быть, самой Мароции. В условленный день я направлю вам гонца и буду встречать вас лично у Ослиных ворот возле Латерана.