Чернобыль. Первые дни аварии

Нас семеро. Журналисты из центральных газет. Нам разрешено побывать в зоне аварии, рассказать о том, что делается для ее ликвидации.

В основном это молодые газетчики, боевые и, к сожалению, не представляющие, насколько опасна та самая радиация, которую «нельзя пощупать, почувствовать, увидеть».

В Киеве к нашей группе присоединился Михаил Семенович Одинец. Фронтовик, опытный правдист, самоотверженный и бесстрашный человек.

Втроем – плюс фотокорреспондент «Правды» Альберт Назаренко – отправляемся в Чернобыль.

Первое, что увидели, – опустевший город. И, наверное, в эту самую минуту поняли, насколько трудная и длительная предстоит работа.

В райкоме партии Чернобыля расположилась правительственная комиссия. На дверях приколотые кнопками, написанные от руки записки: «Академия наук», «Минэнерго», «Инженерная часть», «Минздрав СССР»…

Это штаб по ликвидации аварии. Сюда стекается вся информация.

В коридоре сталкиваюсь с Евгением Павловичем Велиховым. Сразу же беру у него интервью.

– Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию?

– К сожалению, пока мы занимаем эшелонированную оборону, – отвечает академик. – Стараемся предусмотреть все возможные варианты. Главная задача – обезопасить людей, поэтому и проведена эвакуация из 30-километровой зоны. Ну а наступление ведем на реактор, работаем не только рядом с ним, но и под ним. Наша задача – полностью нейтрализовать его, «похоронить», как принято у нас говорить. Все идет организованно, достаточно одного телефонного звонка – и решение принято. Раньше на согласование уходили месяцы, а теперь достаточно ночи, чтобы решить практически любую проблему. Нет ни одного человека, кто отказался бы от работы. Все действуют самоотверженно.

У Велихова усталое лицо. Сегодня он забыл побриться.

– С подобной аварией никто не сталкивался, – говорит он. – И необычность ситуации требует решения проблем, с которыми ни ученые, ни специалисты не имели дела. В общем, авария на станции преподнесла много сюрпризов.

Продолжить разговор не удалось. Велихова уже разыскивали. Начиналось очередное заседание Правительственной комиссии.

Припять. Эвакуация

Паники не было.

Более тысячи автобусов прибыли из Киева. Они остановились у подъездов. Милиционеры и общественники обходили каждую квартиру, и жильцы, предупрежденные заранее, спускались вниз, к автобусам. Брали только самое необходимое. Все были уверены, что через два-три дня вернутся домой.

Рассказывает курсант Владимир Порва:

«Нас, слушателей курсов, подняли по тревоге. Начальник курсов, не скрывая серьезности создавшегося положения, кратко, по-военному, доложил обстановку: «Люди нуждаются в помощи! Поедут только добровольцы», – закончил он. Шаг вперед сделал весь курс.

Были сборы недолги, и вот мы на автобусах подъезжаем к Чернобылю. Светит яркое весеннее солнце, сады в бело-розовом кипении от цветущих яблонь, груш и каштанов, на полях идут сельхозработы, и только шуршание шин бронетранспортеров, милицейские посты и белые халаты работников служб защиты напоминают, что АЭС с ее разрушенным четвертым блоком рядом.

На инструктаже сообщили, что в результате скопления паров водорода произошел взрыв, вызвавший частичное разрушение реактора и выброс радиоактивных веществ в атмосферу.

Наша группа была брошена на загрузку смеси песка и свинца. Засыпали в купола списанных парашютов, а затем цепляли к вертолетам, которые сплошной вереницей отбуксировали их в район АЭС и сбрасывали на поврежденный реактор, создавая защитную шубу. Работы велись весь световой день.

Первомай все свободные от вахт и дежурств встретили торжественно. Выступления на митинге были кратки, во всех звучало: «Чернобыль! Знай, мы с тобой! Твоя боль – наша боль! Несмотря ни на что, выстоим и победим!»

Были выпущены боевые листки, и опять за работу, до пота и ломоты в суставах, с одной мыслью – реактор должен быть укрощен.

После принятия Правительственной комиссией решения об эвакуации населения стала поступать техника: автобусы, краны, фургоны для перевозки крупного рогатого скота и даже понтоны для наведения мостов через реку Припять. Рука об руку трудились гражданское население, работники внутренних дел, воины.

Нас разбили по группам, определили деревни, где будем осуществлять эвакуацию. Я попал в деревню Полесье, небольшую, дворов 120–150, всю утопающую в садах. Жители об эвакуации были предупреждены заранее. Никакой суматохи и паники. Брали самое необходимое и спокойно рассаживались по автобусам.

Единой колонной со скоростью 20–30 километров в час направились на пункт дезактивации, где каждый обследовался медицинским работником, тщательно мылся в душе с последующей сменой белья.

Так мы работали до 5 мая, после чего нас сменила житомирская милиция.

5 мая наша группа прибыла на пункт дезактивации. Замерили наличие радиации, затем обильный душ, вновь замер радиации и переодевание. И здесь все были равны, несмотря на чины и ранги. Я видел рядом рубашку с лейтенантскими погонами и бриджи с генеральскими лампасами.

В Чернобыле я воочию, а не по книгам и фильмам убедился, что может сделать атом, пусть даже мертвый, но вышедший хоть на время из-под контроля человека».

Главный ликвидатор

Именно так после Чернобыля называли Евгения Ивановича Игнатенко все, кто его знал и с кем он работал. И в этих словах особого преувеличения не было. Игнатенко одним из первых прибыл 26 апреля 1986 года на аварийный реактор, а уехал из Чернобыля только через два года…

Весь состав каждой Правительственной комиссии менялся каждые две недели. Один заместитель Председателя Совета Министров передавал дела другому, а вместе с ними бессменного члена комиссии Евгения Ивановича Игнатенко. В конце мая к нему присоединился новый директор Чернобыльской АЭС Эрик Николаевич Поздышев, теперь уже они вдвоем оставались во всех комиссиях, будто сделаны они совсем из другого «материала» (имеется в виду «телесного»), чем остальные. И постепенно с этим свыклись: «эти ребята бессмертные»…

Но потом начались инфаркты – один, второй, третий… И тогда все руководство станции отправилось на медкомиссию. Всех тут же «списали», и Поздышев уехал тоже, а Игнатенко остался. На его немой вопрос всевластный Щербина ответил коротко:

– Я не вижу, кем тебя можно заменить, а потому остаешься. Или можешь предложить кого-то вместо себя?

Игнатенко не мог. И вовсе не потому, что считал себя незаменимым, просто он не имел морального права рисковать чужими жизнями. А его здоровьем распоряжались другие, потому что знали – Игнатенко не сможет отказать.

Не мог?

Мы разговаривали с ним в его кабинете в Припяти, в совершенно пустом городе, который давно уже покинули жители. А ПО «Комбинат», которым командовал Евгений Игнатенко, располагался как раз здесь, благо места свободного хватало… Радиация? Но ведь именно Игнатенко и его людям (кстати, которые регулярно сменялись: Игнатенко требовал, чтобы никто не переоблучался!) предстояло всеми способами снижать вред этой самой радиации и приводить окружающие районы в «пристойный вид», а также создавать всевозможные могильники и прочее, прочее, прочее…

В том первом разговоре я поинтересовался у директора комбината и о его отъезде из Чернобыля. Он ответил:

– Как только критическая ситуация хотя бы немного смягчится, не раньше.

– Неужели и вы чувствуете себя виновным в случившемся? – не выдержал я.

– Раз это произошло, значит, мы виновны все! – отрезал Игнатенко.

Из воспоминаний Е. Игнатенко: «Аварийный звонок телефона разбудил меня примерно в 3 часа ночи 26 апреля. Оперативный диспетчер нашего объединения Валентина Водолажская сообщила мне кодом, что на блоке № 4 Чернобыльской АЭС имеет место авария, при этом обозначила ее тип. Так как я практически все время пропадал в командировках на атомных электростанциях и в общих аварийных тренировках ни разу не участвовал, то код знал плохо и попросил более понятно обозначить тип аварии. Ответ был: «…пожар в аппаратном и турбинном отделениях, с радиационными и ядерными последствиями». Я спросил, еще до конца не проснувшись, но уже начиная шутить: «Не много ли всего сразу вместе для одного блока?..» Она ответила: «Дело серьезное. Немедленно выезжайте». Жена заволновалась: «Что случилось?» Но я ее успокоил: «Авария на четвертом блоке Чернобыльской АЭС, а я, как ты знаешь, отвечаю за пятый».

Евгения Ивановича Игнатенко хорошо знают атомщики и на Кольском полуострове, и на Чукотке, и в Курске, и на Волге, и на Ленинградской АЭС, и в Армении. Ну и, конечно же, на Украине. И дело вовсе не в должностях, которые он занимал, и не в званиях и наградах, что успел заслужить и получить, а в его четкой позиции, его взглядах на судьбу атомной энергетики и, наконец, в его умении работать и принимать решения. Все знающие Игнатенко делятся на две части. Для одних он – символ надежности, четкости, преданности профессии, бескомпромиссности и честности. Для других – опасный и умный противник, с которым спорить невозможно: слишком информирован, да и к тому же очень жесткий человек, который бывает беспредельно резок, подчас даже оскорбительно прямолинеен. Вполне естественно, с таким человеком трудно иметь дела, обходить его лучше стороной – ведь в гневе он беспощаден.

Для меня Игнатенко – очень близкий и дорогой человек, потому что очень мало тех, кто прошел Чернобыль от «А» до «Я», и Игнатенко был среди них…

Игнатенко был признанным специалистом по пуску новых энергоблоков. И в 86-м году он «шефствовал» над 5-м блоком Чернобыльской. Из-за задержки строительства пуск его переносился на будущий год, но тем не менее работы нужно было форсировать. Игнатенко прилетал в Чернобыль в марте, следующий раз командировка планировалась в начале мая.

И вот нежданный телефонный звонок. Игнатенко поймал такси и приехал на Китайский проезд, где располагалось «Союзатомэнерго».

Из воспоминаний: «Из первых сообщений Брюханова следовало, что в результате взрывов (было отмечено два последовательных взрыва), причина которых не ясна, обрушилась кровля аппаратного отделения и частично машинного зала, имеются возгорания в ряде помещений, а также пожар на кровле турбинного зала. Пожарные ведут борьбу с огнем. Реактор блока № 4 заглушен и контролируется, при этом имелось в виду прежде всего наличие информации о нейтронном потоке в активной зоне и уровнях теплоносителя в барабан-сепараторах. Остановлен также имеющий с ним много общих связей блок № 3. Информация об отклонении от нормальных значений в радиационной обстановке Брюхановым не подтвердилась, что, по нашему мнению, свидетельствовало о целостности реактора, а именно это в связи с повреждением кровли над ним нас беспокоило больше всего».

В Москве уже собрались все ведущие специалисты, связанные с АЭС. По коротким сообщениям из Чернобыля они пытались воспроизвести картину случившегося.