Удары моего сердца стали глухими и навязчивыми. Свободной рукой я машинально начал шарить по столу, заваленному бумагами и всяким хламом, в поисках второго телефона.

– Сколько?

– Все…

«Твою ж мать, – подумал я. – Господи, только не это». В груди начало сдавливать, так что дыхание стало громким, как будто через силу. «Самому бы не умереть».

– Послушай меня. Иди в туалет и… И ты знаешь, что надо сделать.

– Нет.

Наконец нашел второй телефон, набрал номер…

– Оля. Слушай меня. Сделай, как я сказал. Пожалуйста, сделай так. И дверь открой. Я сейчас приеду.

– Алло. Здравствуйте. Советская пятьдесят восемь, квартира сорок четыре. Отравление лекарствами. Попытка самоубийства. Срочно. Пожалуйста… Я не знаю, какими…

Я ехал и думал, как глупо это все. Глупая жизнь, которая, в сущности, еще даже не состоялась, потому что не успела состояться, да и, мало того, не задалась изначально, потому что не могла задаться. Абсурд и несправедливость. Но где вообще справедливость, если говорить про этот мир? Будь у нее хотя бы родители, все могло бы быть иначе.

Мать ее один друг пристрастил к наркотикам, когда она, Оля, была еще совсем маленькой… Не знаю, был друг этот Олиным отцом или нет. Она не говорила, да, может быть, и не знала. В пять лет Олю отдали на воспитание бабушке и дедушке. Мать ее, насколько было известно Оле и как она мне рассказывала, потом лечилась, несколько раз лежала в больницах, но выходя, держалась совсем недолго и опять принималась за старое. И потому всю жизнь ей было не до Оли, которая, как и любой другой ребенок, конечно же, ждала… Счастливые дети ждут, когда их родители придут вечером с работы. Иные – просто ждут. Оля дождалась свою мать всего дважды в жизни: именно столько раз она приезжала ее навестить.

Господи, дура. За десять лет нашего знакомства эти постоянные терзания, всплески, разочарования. Мне-то зачем все это? Я и сам не знал. Не была она мне ни женой, ни даже любовницей. Я взрослый женатый мужик с двумя детьми. Зачем? Зачем мне это? Познакомились мы, конечно, раньше, чем я обзавелся семьей. Когда-то, может быть, я любил ее. Может быть, и до сих пор… Но разве это теперь имеет значение?..

Когда я бежал по лестнице, сердце мое колотилось так тяжело и часто, что думал, не добегу. Я хватал воздух широко открытым ртом, ощущал пульс в аорте и думал: «Только бы не инфаркт».

В квартире уже были врачи скорой помощи, чему я, надо сказать, удивился, как и тому, что дверь она все же оставила незапертой. Было ясно, что они пришли за пару минут до меня и уже проводили какие-то действия над Олей, которая была без сознания. Глядя на нее, я не смог стоять. Я опустился на кресло, пытаясь дышать хотя бы равномерно, чтобы самому не потерять сознание и не отвлечь врачей от их настоящей работы.

Это потом она судорожно хваталась за жизнь, используя каждую, пускай и призрачную уже, возможность. А сейчас лежала она, бледная, холодная и далекая, как будто наконец закончились эти ее двадцатипятилетние попытки поддерживать в себе жизнь, изначально незадавшуюся.

Я сказал врачам, что их вызывал я, что я ее друг, узнал, что она выпила какие-то таблетки, от нее самой, и причины этого мне неизвестны. Они суетились, хотя действия свои, кажется, выполняли четко, и еще через пару минут погрузили Олю на носилки и увезли.

Она осталась жива, но не была уже той, что прежде. Психика ее, и без того надломленная, сильно пострадала, и что-то стало с памятью. Она помнила не все события, не все ощущения, не все вкусы и запахи. После того как ее выписали из больницы, она принялась искать себе всяческие занятия, стараясь отвлечься и, главное, убедить саму себя, что нужно жить. И это получалось. А потом все возвращалось в привычное для нее русло, только каждый раз с еще худшими признаками: жить не хотелось вовсе, и периоды этого нежелания жить становились дольше, до невыносимости. Она как-то держалась, постоянно принимала лекарства и периодически лечилась в больницах.

Зная все это, я часто задавал себе вопрос (и до сих пор его задаю): «Не зря ли я сделал то, что сделал? Стоило ли мешать закономерному ходу событий? Что, в сущности, она выиграла, если стало только хуже?» И ответа я не нашел.

Общаться мы стали реже, а потом и совсем перестали. Мне было тяжело смотреть на нее, а потом на себя, затем стало трудно даже слышать ее голос в телефоне, а потом даже думать… И этот вопрос: «не зря ли?..» – не давал мне покоя. К тому же я был уверен, что второго такого случая я, скорее всего, не переживу, и в конце концов решил, что призраки прошлого нужно оставить в прошлом: нечего их волочить за собой, как вечно путающийся под собственными и чужими ногами шлейф. Плохое и даже гадкое сравнение, и кому-то это может показаться малодушием, подлым и низким поступком, свойственным крысе, бегущей с корабля… Пожалуй, можно сказать, что я тоже самым недостойным образом сбежал из ее жизни, когда, может быть, был нужен ей больше всего. Но до сих пор, когда я вспоминаю о том случае, машинально кладу руку на грудь и слушаю свое сердце, которое, кажется, начинает биться отрывистей и тяжелее.

Повезло больше

Он стоял около сварочной палатки, смотрел на высоченные заснеженные сосны и думал, что врачу тому повезло больше: у него хотя бы таблетки были.

На прошлой неделе он узнал, что местного доктора выгнали, когда обнаружили, что за время вахты он пожрал все, от чего можно было мало-мальски забалдеть, хотя едва ли у него в аптечке мог быть килограмм опиума, и потому наверняка речь шла о каких-нибудь обычных болеутоляющих. Но чего только не придумаешь, чтобы хоть как-то развлечь изголодавшийся по удовольствиям мозг. Пить здесь нельзя, да и нечего, баб почти нет, а те, что есть, едва ли пригодны для близкого общения. Впрочем, и с выпивкой, и с бабами ситуация схожая: до ближайшего населенного пункта – две сотни километров по зимнику, но преодолев их, можно добыть и то, и другое. Однако и это для большинства находящихся здесь было неосуществимой мечтой, и они с голодной завистью смотрели на тех, кто представлял собой какое-то, пусть и самое ничтожное, но начальство, которое могло позволить себе выделить машину с шофером почти на целые сутки (дорога в одну сторону занимала часов семь) и доставить ценный товар.

Но была еще и другая сложность – местная охрана, которая не подчинялась никому из тех, кто был на стройке: и машины досматривали, и в жилые вагоны неожиданно заходили, и на территории ловили. Конечно, провезти пару бутылок большого труда не составляло, потому что уж в трусы-то они не лезли, но о том, чтобы доставить ящик или больше, и речи быть не могло, потому что тут уж, как говорится, шила в мешке не утаишь. Провезти женщину можно было без особого труда: мало ли кто это – судомойка, повариха или уборщица. Так, кстати, зачастую и бывало. Везти женщину только для того, чтоб любить ее, – чересчур большая роскошь, потому как слишком уж высокая цена заплачена, да и кто знает, когда ее назад повезут: через неделю, может, или через две. При таком положении дел, разумеется, водки было мало, предназначалась она только для начальства, пили ее осторожно, как школьники, опасаясь каждого шороха. Женщин же не хватало катастрофически, и пользовались ими, как правило, по очереди, а иной раз и все вместе. Относились к этому скорее философски, с каким-то инстинктивным осознанием того, что происходящее – не более чем биологический процесс, такой же, как поесть или сходить в туалет. В тех «романтичных» местах, с таким надрывом воспетых в советских песнях о ребятах семидесятой широты, на деле романтики почти нет, да и быть не может, скорее всего. Не до цветов здесь.

Но ему не были доступны и эти простые радости. Каждое утро он приезжал на место работы вместе с бригадой сварщиков, и задача его состояла в том, чтобы осуществлять надзор за процессом сварки трубопровода. И если на других участках было повеселее, потому что там хотя бы больше народу, да и вообще есть какое-то движение: бульдозеры, экскаваторы, трубоукладчики и прочее, – то здесь не было никого, кроме этих нескольких сварщиков, извергающих искры и трескотню, склонившись над трубой. И поговорить не с кем, и смотреть не на что.

Ходил он около этого сварочного поста в ободранной форме, выданной еще несколько лет назад, таких же старых ботинках, и вообще вид имел не лучше городского оборванца. Пятый месяц и его, и еще многих таких же не отпускали с вахты, оправдывая это тем, что в компании нет денег и надо еще немного поработать, да к тому же дорога занимает почти две недели, потому что оплачивали проезд только на поезде, в плацкартном вагоне… Много еще причин было, чтобы не уезжать домой и в очередной раз еще на какое-то время задержаться.

Откуда ему было знать, что на днях сын хозяина фирмы, в которой он работал, ночью возвращался из клуба совершенно пьяным, вдребезги разбил замечательный новый немецкий автомобиль, и в связи с этим забот и, разумеется, расходов у хозяина изрядно прибавилось: нужно покупать другой автомобиль, уж точно не хуже предыдущего, возместить ущерб городу, «отмазать» сына, и все такое. А тут еще женить его надо, потому что… И старший только дом купил… И дочь за границей… Да много еще чего. И так всегда: заботы и расходы…

Не знал он всего этого и потому, наверное, был немного счастливее, чем должен бы быть. Он уныло смотрел на замерзшие сосны, думал о том враче и был даже рад появлению нового повода для размышлений, потому что все мысли о жене, детях и доме были давно передуманы и сливались в голове в какое-то однообразное гудение, дополняемое трескучим звуком сварки.

Не дала

Я прихожу в холостяцкую квартиру Юджина, уют в которой по большей части обеспечен его мамой: даже оконные занавески для его спальни купила она, почему-то фиолетовые, хотя ему цвет занавесок безразличен, как, собственно, и их наличие. Подобная материнская забота мне кажется милой, да и не только мне, но, видимо, и самому Юджину, который иногда говорит с довольной рожей, демонстрируя какую-нибудь вещицу:

– Зацени штуку… Мама купила…

Такое положение дел отнюдь не означает, что Юджин – избалованный и беспомощный маменькин сынок, но скорее говорит о добрых отношениях в семье и о здоровой готовности родителей помогать ему, если понадобится, до пенсии. До его пенсии.

Так уж сложилось, что Юджин в свои тридцать с лишним лет холостяк, хотя все предпосылки для создания семьи у него есть: и работа, приносящая вполне достаточный для жизни доход, и квартира, и машина. Да и количеству бывших у него женщин я, человек скромный, могу только позавидовать. Но тем не менее с семьей у него как-то не складывается. Впрочем, его истинное отношение к этому вопросу для меня остается загадкой.

За круглым столом в его кухне сидит Данилов и пьет пиво. На столе – несколько пластиковых бутылок разливного пива, пакет и гора чипсов.

Здороваемся. Я сажусь за стол. Юджин, ставя чистый стакан для меня, спрашивает:

– Ну, ты как?

– Да вроде ничего.

– А я вчера еще к бабе поехал.

Вчера была пятница, и мы с моей женой Катей вечером пришли к нему в гости и неплохо провели время, выпивая и дразня соседей воем под гитарный аккомпанемент. Странно, что никто не пришел нас утихомирить и даже не стучал по батарее. Впрочем, на мой вопрос о том, не вызовем ли мы чей-нибудь гнев, Юджин сказал, что беспокоиться нечего, потому что соседи у него приученные, все его привычки знают и реагируют редко.

В целом, однако, все было очень даже культурно, выпили мы относительно немного и поэтому утром ощущали только признаки недосыпа и некоторую тяжесть в голове, так что стыдиться было почти нечего, если не считать сделанной Катей записи известного хита прошлого века «Стюардесса по имени Жанна» в нашем исполнении. На следующее утро, посмотрев эту запись, я настоятельно попросил жену удалить ее от греха подальше.

До того, как инструмент был взят в руки и первые аккорды нарушили спокойствие пятничного вечера соседей, мы обсуждали, как всегда на таких встречах, когда присутствует Катя, похождения Юджина, которые моей жене как женщине особенно интересны.

– Что у тебя нового? – обычно спрашивает она, когда своим женским чутьем определит, что время пришло.

Юджин без лишних пояснений понимает, о чем, собственно, вопрос, и традиционно начинает, как бы задумавшись и придав лицу соответствующий вид:

– Да нихера… Познакомился тут с одной, правда…

Дальше следует рассказ о том, как он нашел какую-нибудь Свету, или Юлю, или Марину, они поехали к нему или к ней, переспали или нет, но в любом случае обнаружилось непреодолимое препятствие для дальнейшего развития отношений.

– Бля, у нее такая жопа… И вообще она такая офигенная, – мечтательно говорит Юджин, точно представляя уже, как он ее раздевает.

– И в чем же проблема? – удивляется Катя, хотя почти наверняка знает конец этой истории, как две капли воды похожей на рассказанную в прошлый раз.

– Да нет никакой проблемы… Вот только с детьми ее я чё делать буду?..

– Ну знаешь, вряд ли ты найдешь девственницу в тридцать лет, – вмешиваюсь я.

– Базаришь…

Домой мы пришли к часу ночи, ничего не ведая о дальнейших плана Юджина и даже не догадываясь о существовании этих самых планов…

– А я вчера еще к бабе поехал.

Меня не то чтобы удивил этот факт, но все же это было несколько неожиданно. Данилов только поднял брови, наморщил лоб, вздохнул и покачал головой, судя по всему, изображая тем самым безнадежное, с психической и моральной точки зрения, состояние его друга.

– Херасе… Чё за баба? – спрашиваю, наливая себе пива.

– Да познакомился вчера на «Т.». – Он назвал известный сайт знакомств. – Короче, она меня позвала, ну, я и поехал.

– И чё? – спрашиваю.

– Да нихера… Зря ездил…

– Как так?

– Не дала.

– Как не дала?.. Подожди… Сама позвала ночью, ты приехал, и не дала?..

– Так, бля…

Да уж, действительно странно. Мы ждем дальнейших пояснений, а Юджин, как будто перебирая варианты и пытаясь выявить причину случившегося, придает лицу выражение происходящей в нем аналитической работы и после нескольких секунд обдумывания выдает предположение:

– Может быть это потому, что я сразу сказал ей, что двое ее детей мне нафиг не нужны…

Данилов покачал головой и с выражением лица, выражающим полную безнадежность Юджина, медленно и отчетливо, как будто ставя диагноз, произнес:

– Дол-бо-ёб.

Через минуту мы стали обсуждать неполадки с коробкой передач в машине Юджина.

Шахматы

…Почему-то пришла ему в голову мысль, что их было двое. Вообще, все это было похоже на игру, скорее всего, с самого начала. С другой стороны, жизнь и есть игра. Чему удивляться? Это почти как в шахматах: первый делает ход, потом второй делает ход, потом опять первый, потом опять второй. И так дальше. Но в том-то и штука, что ход этот, по сути, только прикрытие: едва ли цель соперника – переставить фигурку с одной клетки на другую. Цель другая. У каждого другая, и у каждого одна и та же. И цель эта как бы скользит сквозь бессловесный диалог в виде ходов и щелчков часов. Но что такое шахматы в сравнении с жизнью?

...

3 4 5

Стандарт

(1 оценка)