Счастлива

– Когда у меня был турок, я думала, что лучше них никого нет. Но когда у меня появился Гриша, я поняла, что и турки – не то…

– А как же наши?

– Наши… Ты еще про моего мужа спроси… Никак. Да кто угодно лучше. Ахмет, конечно, страстный был. Но вот настоящий кайф – это негр. Попробуешь с негром, и никого больше не надо.

– Слушай, а почему Гриша? Он русский, что ли?

– Да какой русский?! Африканский! Имя у него – хрен выговоришь. Короче, мы с ним решили, что он Гриша. Ему, кажется, даже нравится…

В таком духе продолжался диалог Ксюши с ее подругой Полиной, которая, впрочем, была всегда скорее слушательницей, чем активной участницей разговора. Ксюша, несколько странная девушка, страдающая некоторым, и вполне даже определенным, имеющим название, душевным расстройством, как это обычно бывает с такими людьми, представляла собой натуру весьма чувствительную и страстную. Наличие мужа и двоих детей никак не мешало ей искать развлечений в виде чувственных и бурных романов на стороне, а скорее даже помогало, потому как после она терзалась угрызениями совести, столь необходимыми ее больной и расшатанной психике.

Подобные натуры, словно малые дети, самим своим необузданным поведением как будто требуют, чтобы их наказывали за проступки, и если так не происходит, а может быть, и независимо от этого, наказывают себя сами, часто погружаясь в апатическое или даже депрессивное состояние. И муж ее, будь он поумнее, мог бы получать и выгоды, и даже удовольствия от такого положения дел. Что может быть лучше в глубине души желающей покаяться и приползти на коленях жены – делай с ней, что хочешь! Вопрос, захочется ли делать с ней что-нибудь после того, как она уже поразвлекалась с кем-то на стороне, конечно, тоже имеет место, но в таком случае самым подходящим и естественным для многих других решением был бы развод. Однако муж ее, по причинам, известным, наверное, только ему, занял позицию самую неожиданную: и о разводе не говорил, хотя был в курсе всех похождений своей жены, и действий никаких не предпринимал. Он просто лежал на диване: вечером после работы – один, ночью – с ней, хотя и не бывало между ними никакой близости. Давно уже не бывало.

Муж ее, человек спокойный и довольствующийся малым, через какое-то время после свадьбы стал восприниматься ею не иначе как безвольный, плывущий по течению и ни на что не способный человек, и она стала искать других, «настоящих мужчин». И даже не то чтобы намерено искала: в первый раз оно само собой как-то так сложилось, а потом – что может быть проще, чем повторить однажды пройденное. Муж, как и все люди подобного склада, и здесь не отличился оригинальностью: начал пить.

С каждым новым приключением Ксюшин разум все тяжелее переносил эти метания, вызванные одной и той же причиной: восторженным началом нового романа, каждый вечер разбавляемого видом безразличного и часто выпивающего мужа и чего-то требующих детей, и, спустя какое-то время, неизбежно драматическим его завершением, причем всякий раз – по инициативе предмета ее обожания. Каждое такое закончившееся приключение погружало ее в почти невменяемое состояние, и со временем она начала переживать жесточайшие депрессии, лечить которые приходилось серьезными средствами, продаваемыми только по рецепту, а два раза в год – даже в больнице.

Потом появился Ахмет – турок, которого за каким-то чертом занесло в наш город. Он едва говорил по-русски, но, видимо, был достаточно эмоционален для Ксюши, чтобы та при первой же встрече уловила главное, и спустя короткое время это главное он весьма успешно демонстрировал ей в своей кровати, приводя ее в полнейший, ранее не виданный, восторг.

– Ахмет настоящий мужик, хоть и турок, и я половины не понимаю, что он лопочет. Но в постели он… Короче, такого у меня ни с кем не было. Я по семь раз кончаю…

– У вас все это как, серьезно?

– Не хочу об этом думать. Сейчас мне хорошо.

– А Вася?

– А что Вася? Пусть что хочет. Пьет пусть больше.

А потом Ахмет исчез. Не было ни романтического расставания, ни прощального подарка. Вероятно, прикинув про себя, что ни то, ни другое, в сущности, никак не способно изменить дальнейший ход событий (в чем, надо сказать, он оказался абсолютно прав), Ахмет решил этими романтическими глупостями не усложнять жизнь ни свою, ни Ксюши, и однажды просто улетел на родину, не сделав даже прощального звонка и вынудив ее слушать бездушные речи о недоступности абонента при попытках ему дозвониться. А после Полина слушала в трубке бесконечный поток фраз, произносимых раздавленным Ксюшиным голосом:

– Я не хочу жить. Зачем? Я разрушаю все, к чему прикасаюсь. Свою жизнь я сломала, Васину тоже. Ахмет и тот меня бросил. Да кому я нужна… Сама виновата, дура… Господи. За что мне это все?.. Не хочу… Ничего не хочу…

После этого Ксюша погрузилась в депрессию, и психиатр, у которого она наблюдалась, направил ее на стационарное лечение.

А потом она познакомилась с Гришей. Этого юного уроженца одной африканской страны четыре года назад обеспеченные родичи отправили в Россию на обучение, и теперь он был студентом четвертого курса одного из наших университетов. Ему двадцать два, ей тридцать пять, но какое это могло иметь значение, когда речь шла о настоящих чувствах, которые во время первой же близости потрясли ее своим размером и впечатляющим результатом? И после этого – восторженный разговор с подругой, чтобы разделить радость, которую держать в себе просто невозможно:

– Когда у меня был турок, я думала, что лучше них никого нет. Но когда у меня появился Гриша, я поняла, что и турки – не то…

Спустя два месяца она узнала, что беременна. Гриша, то ли по каким-то религиозным соображениям, то ли по собственной прихоти, то ли по иным, доподлинно неизвестным причинам средства контрацепции использовать не желал, а Ксюша, видимо поглощенная любовью целиком и полностью, после пары намеков о том, что делать это все-таки следовало бы, оставила свои робкие попытки и больше к этому вопросу не возвращалась никогда.

– Поля, я беременна.

– Подожди… От кого? От Гриши?

– Ну а от кого же? С Васей у меня давно ничего нет. Мы только спим на одном диване. Он только спать может… Пить еще…

– Подруга, извини, конечно, но, по-моему, ты совсем дура…

– Знаю… И Гриша меня бросил… Когда узнал…

Африканский юноша заявил, что в случившемся виновата она сама (и в некоторой степени так оно и было), а потому и проблему эту нужно решать именно ей. Ксюша начала страдать и после нескольких дней раздумий рассказала обо всем мужу, попросив денег на аборт.

Вася молча выслушал, спросил, когда нужны деньги, сказал, что достанет, налил себе и выпил. И тут в его мозгу случилось странное: если русского или даже турка он еще мог не то чтобы простить, но хотя бы понять, то вот негра – не мог никак. Думал он о том, что надо же было ему выбрать такую жену, которая, перепробовав с десяток русских, умудрилась где-то в этом городе найти турка, которого ей тоже показалось мало, а потом нашла негра. Никак не мог он понять, за что именно ему выпало такое счастье делить теперь кровать с этой женщиной, когда-то любимой им, а теперь вот любимой чернокожим, да еще и разбираться с последствиями этой любви. Тогда же он твердо, как ему казалось, решил: после того, как он даст ей денег для решения проблемы, они разведутся.

Ксюша сделала аборт, погрузилась в депрессию и легла в больницу. Вася за это время много размышлял, как умел занимался детьми и в конце концов разводиться передумал.

И зажили они по-прежнему: спали на одном диване, воспитывали детей и иногда по вечерам разговаривали, вернее, перебрасывались ничего не значащими пустыми фразами.

А через три месяца она говорила Полине:

– Мы опять встречаемся… Ну, с Гришей… Мы помирились, и кажется, я счастлива…

Никогда не прощу

Мы сидели в кабаке, выпивали и курили сигары. Вернее сказать так: пришло время курить, потому что мы делали это всегда после того, как поедим, что, впрочем, вполне логично. Великими гурманами мы не были, но от хорошего куска мяса с кружкой пива никогда не отказывались, а в вечер пятницы – так особенно. Иногда мы брали ром или бурбон, не вместо пива, разумеется, а в дополнение. Ром мы всегда пили только кубинский, темный, семи лет, потому что старше у нас просто не найти, да и стоил бы он наверняка немалых денег, а младше, светлый, – не так хорош, чтобы употреблять его в чистом виде. Что касается бурбона – мы пришли к выводу, что это дешевое пойло гораздо лучше скотча за такую же цену. Впрочем, все это дело вкуса.

Юджин Бенджаминович, выпуская густые смачные клубы дыма, имел выражение лица самое мечтательное и пребывал, очевидно, в весьма приятных грезах, которые касались то ли прошлого, то ли будущего, то ли бог знает чего. Данилов рассказывал какую-то историю, которую я забывал сразу же, по ходу повествования. Юджин, судя по всему, даже не слушал, и через некоторое время, не меняя ни выражения лица, ни позы, медленно, но внятно, перебив речь Данилова, произнес:

– Как же охуенно было в Таиланде…

Данилов вытянул вперед руку, сжал свой огромный кулак и с задорным вызовом: «Сделай так!» – посмотрел на Юджина.

Юджин изобразил на лице ухмылку, направил на Данилова презрительный взгляд и процедил:

– Да пошел ты.

Подоплека здесь была в том, что за пару лет до этого Юджин, крепко напившись, решил попробовать свои силы на игровом автомате с боксерской грушей и измерить мощь своего удара. Данилов был с ним и даже пытался сказать, что не нужно этого делать, но Юджин имел настрой самый решительный. Короче, он промахнулся мимо груши и всю свою гусарскую удаль вколотил в железный корпус аппарата. К утру рука его распухла, выглядела как тыква и очень болела. В больнице определили, что кости у него сломаны и нужно делать операцию. Хирург, как стало ясно позднее, оказался не сильно квалифицированным, потому что даже спустя год рука у Юджина нормально так и не заработала, и в другой больнице, куда он обратился, врачи, глядя на снимки, лишь покачали головой и сказали, что нужно все переделать. И Юджин переделал, но теперь требовалось долгое время на восстановление работоспособности, и сжать руку в кулак он все еще не мог. Этот его физический недостаток (скорее всего потому, что он был временным) и становился поводом для насмешек со стороны Данилова, когда это казалось ему уместным. Вместо тысячи слов, как говорят. Такие друзья.

Решив теперь, видимо, объяснить причину такой шутки, Данилов сказал:

– Шлюху эту я тебе никогда не прощу.

Если не знать, что эти двое дружат со школы, и просто со стороны наблюдать за этими репликами, сопровождаемыми презрительными взглядами и полными отвращения выражениями лиц, можно было бы подумать, что назревает скандал. На деле же они просто дурачились, разыгрывая комедию.

А история со шлюхой была вот какая.

Несколько месяцев назад эта пара друзей поехала в Таиланд отдохнуть от своих обычных забот, то есть от образа жизни, который они ведут здесь, и временно перейти к образу жизни еще более безобразному. Само собой разумеется, что выпивать начали еще в аэропорту, продолжили в самолете, и через девять часов, уставшие от выпивки и перелета, но счастливые, прибыли в пункт назначения. В гостинице ждало их некоторое разочарование: в номере имелась одна большая кровать вместо двух маленьких. Эти товарищи, решив сэкономить и, видимо, совершенно забыв о физиологических потребностях человеческого организма, особенно пьяного, забронировали один номер на двоих. Администрация гостиницы пообещала исправить недоразумение в ближайшее время и заменить номер, не уточнив, однако, какое именно время следует считать ближайшим. Друзьям ничего не оставалось, кроме как на неопределенный срок все же разместиться в этом номере.

Оставив вещи, приняв душ и переодевшись, Юджин и Данилов пошли развлекаться. Они отлично провели время на пляже, а потом – в местных кабаках, и вернулись в гостиницу поздно вечером в весьма приподнятом настроении, хотя и сильно измотанные, потому что не спали уже больше суток. Данилов мечтал о кровати, пускай даже общей с Юджином, а Юджин, видимо решив для себя, скорее всего на подсознательном уровне, что сегодня его животные потребности должны быть удовлетворены все и в полной мере, не смог пройти мимо тайской проститутки, которая в соблазнительной позе разместила себя в холле гостиницы, и пригласил ее в гости, несмотря на возражения Данилова и очевидные неудобства такого положения: их трое, а кровать одна.