На школьные завтраки мне давали 1 рубль. На эти деньги можно было купить пирожок и стакан чая. Можно было сэкономить, купив пирожок и стакан молока. Экономия составляла 20 копеек. За три раза можно было сэкономить на билет в кино, который на детский сеанс стоил 50 копеек. Ученики старших классов оказывали помощь колхозу в уборке урожая, а за это колхоз поставлял в школьный буфет молоко по символической цене – 10 копеек за стакан, в то время, как стакан чая стоил 30 копеек. А еще я хотел собрать денег на покупку маленького кошелька, так как деньги, просто лежащие в карманах брюк, иногда терялись, особенно при борьбе с другими мальчишками. А боролись мы почти каждый день. Но кошельки стоили очень дорого, и я сам сшил себе маленький кошелек с одним отделением, использовав кожу со старых маминых туфель и кнопку от своей старой вельветовой курточки.

Как и у всех детей, у меня начали выпадать молочные зубы. Их обычно выдергивали обвязав суровой ниткой, было не очень больно. Проблемы начались, когда не захотели выпадать два зуба на верхней челюсти, так называемые клыки. Новые зубы выросли уже наполовину, а старые выпадать и не собирались, даже не шатались. Новые зубы торчали вперед как настоящие клыки. Нужно было обращаться к зубному врачу, чего я очень боялся. Зубной кабинет находился за ширмой в кабинете терапевта, и я слышал, как там ужасно кричали люди. Но перспектива ходить с клыками пугала еще больше. Пришлось идти к зубному. Зубы он мне выдрал без всякого наркоза, сначала один, а через неделю и второй. Было очень больно. В отличие от обычных молочных, эти зубы оказались с длинными корнями. Потом я в течение полугода пытался возвратить выросшие неправильно новые зубы на место, периодически вдавливая их пальцем во внутрь рта. Позже мне пришлось еще походить к зубному врачу с коренными зубами. В результате, у меня в одном коренном зубе стояли две пломбы, а в другом три. И эти пломбы простояли более десять лет. Зубной врач был дядей Вити и Пети Осипенко, и был знаменит тем, что был женат семь раз, но на него ни одна из бывших жен не обижалась. Он влюблялся, женился и строил жене новый дом. Через несколько лет влюблялся в другую, женился на ней, и ей тоже строил новый дом. И так семь раз. Всем бывшим женам помогал материально.

Один раз мы, все дети, вместе с мамой, ездили на поезде в Вересочь, в гости к нашей прабабушке Татьяне. Она жила вместе с какой-то бабушкой, которую приютила у себя, так как у той не было своего жилья. Было видно, что между собой они не очень ладили, у каждой были свои продукты и каждая готовила себе отдельно. Это была мать деда Карпа, маминого отца. Ее мужа, моего прадеда Йосыпа, зарубили в лесу, когда дед Карпо был еще совсем маленьким. Прапрадед Мусий пожалел ее молодость, оставил Карпа у себя, а ее выдал замуж в село Вересочь, где у нее образовалась новая семья и была дочь Мария, которая уже была замужем и жила отдельно. Вот к этой прабабушке мы и приехали в гости. Прабабушка испекла нам пирог с вишнями, которые в изобилии росли у нее в саду. Я впервые в жизни попробовал пирог и увидел, как его пекут. Мама пироги не пекла, только пирожки. Пирог был очень вкусным. На следующий день мама с Аллой и Таликом куда-то ходили, а я оставался с бабушками. Вечером мы уехали домой. Как потом выяснилось, это мы ездили крестить Аллу и Талика. Но тогда все это держалось в строжайшем секрете, так как мама была учительницей, и за это ее могли уволить с работы. Прабабушка Татьяна была самой долгожительницей из всех моих предков, по моим подсчетам, может не совсем верным, она прожила 96 лет.

По итогам года я стал отличником и меня наградили большой и очень красивой книгой, название которой в переводе на русский будет «Когда еще звери разговаривали». Правда одну оценку до «пятерки» мне, честно говоря, натянули. Это была Каллиграфия (чистописание). Почерк у меня всегда был отвратительным, и по чистописанию отличной оценки я никак не заслуживал.

Фото с доски отличников.

На второй год начались какие-то проблемы со здоровьем. При быстрой ходьбе мне не хватало воздуха, я задыхался и просил отца идти помедленней. Поставили диагноз «катар верхних дыхательных путей» и положили в больницу в Нежин, где я и пролежал полтора месяца. Почему-то мне никогда не снимали кардиограмму, даже при поступлении в военное училище. Первый раз мне сняли кардиограмму в 33 года при поступлении в академию, и оказалось, что нет проводимости какого-то пучка Гиса и мне нельзя бегать, поэтому мне нельзя поступать в академию. С большим трудом мне удалось убедить медицинскую комиссию, что со здоровьем у меня все нормально, и я могу бегать, что в дальнейшем и подтвердил, пробегая все кроссы на отлично. Но это для них. А для себя я знаю, что бег мне давался тяжело. Скорее всего и в детстве у меня были проблемы с сердцем, а не с дыхательными путями.

Выписали меня без видимых улучшений. При выписке врачи порекомендовали отцу до конца года оставить меня дома, в школу не ходить, чтобы организм окреп. Так и было сделано. В результате второй раз во второй класс я пошел через год и оказался уже в другом классе, где учительницей была Наталья Федоровна. В этом классе был признанный лидер, Вася Ласый. Учился он в основном на четверки, но был отличным рассказчиком и фантазером. Придумывал и рассказывал интересные рассказы из жизни своего старшего брата и его одноклассников, выдавая это за чистую правду. Мы слушали его раскрыв рты. Было в классе два Толи Зоценко. Один был довольно хмурой личностью, как и его отец, который был чем-то недоволен Советской властью и подговаривал Толю задавать учительнице каверзные вопросы. Второй был веселым и общительным. Его отец работал в Кооперации, поставлявшей товары в магазины, поэтому у него, единственного в классе, была настоящая октябрятская металлическая звездочка с портретом мальчика-Ленина. Школьная форма была также только у него, остальные ходили в чем придется. Еще со мной учились сестра Оли Василенко – Нина, Коля Потапенко, Миша Костенецкий, Витя Осипенко и Коля Грек. Коля Грек остался на второй год из-за неуспеваемости. Дружил я с Мишей Костенецким, и Витей Осипенко. Вместе ходили в школу и вместе играли. Игры уже были другие. Весной, пока огороды еще не вспаханы, собирались большой компанией и играли в лапту, очень интересная и увлекательная коллективная игра. Зимой коньки и лыжи. Коньки делали сами. Вырезали деревяшку, размером по ноге, снизу в паз укладывали толстую проволоку, которую сверху загибали и забивали в деревяшку. Спереди и сзади просверливали в деревяшке сквозные отверстия, в которые продевали веревки. С помощью этих веревок такие коньки крепились к валенкам. На каток (замерзшую лужу на дне сажалки) приходил еще Сережа Шкурат. Он был обладателем детских фабричных коньков. От настоящих они отличались тем, что были низенькими, и вместо одного лезвия было два, то есть снизу стоял П-образный невысокий профиль. Эти коньки нас особенно не впечатляли. Только в четвертом классе родственник Царевых согласился продать мне один настоящий конек, и отец мне его купил. Я был несказанно счастлив. Конек крепился к валенку такими же веревками, но это был настоящий конек, таких больше ни у кого не было. Я одной ногой, без конька, несколько раз отталкивался, а потом на коньке ехал.

Лыжи у всех также были самодельными, но делали их уже не мы сами. Я свои купил у старшего соседского парня, Володи Соловьева. Он на них катался лет десять с горок и трамплинов, задняя часть лыж потрескалась, и он их отпилил, поэтому задняя часть была укороченной. Они были толстыми и абсолютно не гнулись. Но снизу лыж была продольная канавка, как в настоящих лыжах, у других ребят лыжи были гораздо хуже. На этих лыжах я объездил все ближние и дальние горки, спустился со всех трамплинов и не сломал. На лыжах мы не ходили, просто катались с горок. Ходили, если так можно сказать, только до горки и обратно, никакой техники ходьбы, никакой скорости.

Один раз с осени было много воды и залило низ наших огородов. Этой зимой отец Толи Осипенко, дядя Алеша, сделал нам карусель из старого колеса от телеги и двух жердей. К длинной жерди привязывались санки, а с помощью короткой – карусель раскручивалась. В общем, зимой было не скучно. Ранней весной, втайне от родителей, устраивали плавание на льдинах, отталкиваясь шестами от дна. Иногда при этом купались, то есть проваливались ногами в холодную воду. Как-то раз плавали на льдине в сажалке возле дома Коли Грека. Детей на льдине набралось много и край льдины обломился, но никто не пострадал, все успели выскочить на берег. Но остался узкий длинный кусок, на который кто-то мог встать и провалиться. В целях безопасности плавания попросили Ивана, сводного брата Коли Грека, принести топор и обрубить этот кусок льдины. Иван принес топор и, вместо того чтобы отрубить этот кусок, ударил топором льдину посередине. Льдина раскололась на две части. Не промочив ног выскочить успели не все. Последняя льдина была испорчена, и навигация закрылась.

Летом особых игр не было. С соседскими женщинами я иногда ходил в лес за земляникой и грибами. В основном ходили в ближний сосновый лес, который начинался сразу за колхозными коровниками. Он небольшой, порядка 500 метров в длину и ширину, и заблудиться в нем было невозможно. В нем мы собирали в основном маслята и сыроежки. Иногда попадались рыжики и подберезовики. Белые встречались крайне редко, не больше десятка за весь сезон. Лес был весь исхоженный людьми вдоль и поперек, и собрать там много грибов было невозможно.

За этим лесом, сразу за дорогой на хутор Хомино, начинался большой лес, который назывался Бабкивський, по названию части села, называемой Бабкивка. Где он заканчивался я не знаю. Говорили, что по нему можно дойти аж до Чернигова. В этом лесу и грибов, и земляники было гораздо больше, но была, и реальная опасность заблудиться. Самостоятельно я начал ездить в него велосипедом только в шестом классе. Но и при этом существовала опасность забыть в каком месте оставил велосипед и потерять его. Пару раз я очень долго искал оставленный велосипед и с трудом находил его, проклиная все на свете.

Грибы обычно жарили, а маслята отваривали и заправляли мелко натертым чесноком. Из сыроежек варили грибной суп. Это было неплохое разнообразие к нашей пище. Соленые грибы я никогда не пробовал. Солил грибы только дед Семен, который жил возле Коли Грека. Он мне рассказывал, как нужно солить, но я ни разу не попробовал это делать. Один раз даже набрал для этого черных груздей, но потом их просто отварил и пожарил. Когда я уже учился в военном училище, мы с Аллой как-то купили в Нежине белых грибов, приехали домой в Вертиевку и пожарили их не отваривая. По вкусу получилась жаренная картошка. Мы не знали, что сначала их нужно отварить.

Летом ребята лазили в колхозный сад за яблоками, а иногда и в чужие огороды за дынями и арбузами. У меня дома были и яблоки, и дыни, и арбузы, но я лазил вместе с ними – за компанию, рискуя получить от сторожа заряд соли в задницу. Старшие товарищи рассказывали, как эту соль потом вымывать, если что. Правда в колхозном саду росли яблоки «заячьи мордочки», очень вкусные, таких у нас дома не было. Яблоки набирали за пазуху в майку, потом садились где-нибудь в укромном местечке и съедали. Однажды, на обратном пути из колхозного сада нас застал дождь с грозой, и мы спрятались под большой вербой, которая росла возле одного из домов недалеко от окраины села. Пережидали дождь мы довольно долго, съели все яблоки, и когда дождь начал утихать, решили бежать дальше домой. Успели отбежать метров на пятьдесят, когда грянул гром такой силы, что мы невольно присели. Верба, под которой мы стояли, вспыхнула как свечка. Видно родились мы если не в рубашках, то по крайней мере в майках.

Один раз сходили летом на рыбалку. Наша речка Крутоносовка летом пересыхает, но возле засол-завода она перекрыта дамбой и там летом сохраняется вода для нужд завода. Это далеко, больше 2-х км, но ближе водоема, где может быть рыба, нет. Я сделал крючок из иголки, раскалив ее над свечкой и согнув нужным образом. Поплавок вырезал из пенопласта, вместо лески использовал суровую нитку. Из сухого орешника сделал удилище. Взял с собой хлеба для наживки и толпой человек в пять мы пошли к водоему. Вопреки моему ожиданию, воды там оказалось не так уж и много. Закинули удочку и стали ждать. Рыбу не видно было, а вот головастики плавали в изобилии. Им почему-то понравился мой пенопластовый поплавок, и они стали его грызть. За два часа, которые мы там просидели, половину поплавка они съели. Но рыба так и не клюнула.

Еще очень популярной игрой была игра на деньги. В нее играли все время, кроме зимы. Ставка была 1 копейка. Монеты складывались стопкой друг на друга, определялась очередность игры, и с расстояния порядка 10 – 15 метров, по очереди, в эту стопку кидали биток, обычно это был старинный медный пятак. Задача была положить биток как можно ближе к кучке монет, а лучше всего ее задеть. При касании это был чистый выигрыш, все деньги переходили счастливчику. Если касания не было, то по очереди, в соответствии с дальностью остановки битка от стопки монет, били этим битком по монетам. Если хотя бы одна из монет переворачивалась, эту монету можно было забирать себе и бить дальше, и так до тех пор, пока монеты после удара переворачиваются. Если ни одна монета не перевернулась, то шел переход хода к следующему по очереди. Выигрыши или проигрыши были небольшими, а все монеты были жутко гнутыми, да и не жалко их было, уже шли разговоры о предстоящей Хрущевской денежной реформе в соотношении 10/1. Деньги потом действительно поменяли, но 1, 2 и 3 копейки старого образца остались в обиходе. Но самое странное, что мелкие товары, которые раньше стоили 1 копейку, как например коробок спичек, так и остались стоить 1 копейку. На базаре пучок укропа или петрушки как стоили 5 копеек на старые деньги, так и остались стоить 5 копеек на новые деньги, то есть цена выросла в 10 раз. В итоге расходы на покупки увеличились, и народ понял, что с реформой его обманули.

После окончания второго класса отец решил, что я уже достаточно взрослый, чтобы пасти скот. На этот раз мы должны были пасти по очереди скот (стадо из 30 коров) с дедом Митрофаном. Отец взял меня с собой на стажировку. Стадо выгоняли в пять часов утра, так как до пастбища больше 3‑х км, дорога занимала 1 ч 15 мин. Сразу за селом начинался песок и продолжался две третьих пути, и идти по нему было очень тяжело. Дед Митрофан меня подбадривал: «Вот зайдем вон за ту Крощину гору, и там будет легче, дальше песка нет». В ботинках было бы легче, но в них нельзя, утром роса и все промокнет, а в сапогах очень тяжело. Вечером ноги буквально отваливались, их жутко выкручивало.

Второй раз меня нарядили пасти скот самостоятельно. В паре со мной пас Толя Осипенко, и был еще дед Николай, который впервые выгнал свою корову на пастбище после отела. Был заведен порядок, что первый день хозяин пасет свою корову сам, пока она привыкнет к стаду, а стадо к ней. В стаде у коров четкая иерархия, и они жутко бодаются между собой, пока не выяснят положение каждой коровы в этой иерархии. В походный строй они выстраиваются строго в соответствии с этой иерархией. Если какая-нибудь вздумает занять место выше своего положения, ей тут же на рогах объяснят, что она на права. Вот на время этой притирки хозяин и пасет свою корову сам. Все шло хорошо, пока не сели обедать. Поблизости было еще одно стадо, в котором пас Володя Костяр, одногодок Толика. Поскольку пасли в ольховом лесу, то развели небольшой костер. Мы втроем стали на костре на длинных палочках жарить сало, чтобы было вкуснее. И тут Володя начал надо мной издеваться, набирал полный рот слюны, и плевал на мое сало. Я просил Толика сказать ему, чтобы так не делал, но они вместе только смеялись. Я на них обиделся, обозвал их придурками и ушел. Хотел совсем уйти домой, но потом передумал, пообедал вдали от них и вернулся. Дед Николай, наблюдавший всю эту картину, вечером сказал отцу, что я еще не дорос, чтобы пасти самостоятельно. Больше в этом сезоне стадо я самостоятельно не пас. Но меня очень удивило, что дед оказался не на моей стороне, а на стороне этих придурков. Это было для меня полной неожиданностью. На следующий сезон я опять пас стадо, и уже не только за себя, но иногда и за соседей, зарабатывая за день 10 рублей. Для меня это были большие деньги.

На пастбище мне очень нравилось слушать, как поют жаворонки. Они поют не так, как остальные птицы. Жаворонок по утрам поднимается высоко в небо, превращаясь в маленькую точку. Там зависает на долгое время и оттуда далеко вокруг разносятся его радостные трели. Поет очень красиво, я бы отдал ему второе место после соловья. С песней он постепенно опускается вниз и, уже недалеко от земли, замолкает. Потом ввысь снова поднимается он или другой жаворонок, и так до тех пор, пока не станет жарко. Я любил наблюдать за ними лежа на спине. Мне жаль городских детей, которые ничего этого не видели и не слышали.

С собой на пастбище обычно брали торбу с провизией. К нижним углам этой торбы привязывали концы веревки, серединой этой веревки связывали верх торбы, и получалось нечто, похожее на солдатский вещмешок, который носили за спиной, как обычно носят рюкзак. Руки были свободны. В торбу брали хлеб, сало, пару яиц, луковицу, бутылку молока и бутылку воды. Когда поспевали огурцы и помидоры, то брали еще и их. Поскольку бутылки были стеклянные, то вес торбы был приличным. Воды обычно на день не хватало, но лишнюю бутылку воды с собой никто не брал, тяжело носить. На Тванях, где мы пасли стадо, источников воды было только два. Небольшое болото при входе на пастбище, и Куцый плав, сравнительно большое и глубокое болото в конце нашего пастбища возле дороги на Хомино (за дорогой уже начиналось Бабкивськое пастбище), отчасти с открытой водой без растительности, в котором даже пескари водились. Для скотины этого было достаточно, а людям приходилось туго. Чтобы как-то помочь людям, дед Митрофан каждый год в паре метров от малого болота копал колодец, яму, глубиной порядка метра. Эта яма постепенно заполнялась водой из болота, но поскольку она прошла через слой грунта, то была немного почище, чем в болоте. Правда, оставался неприятный вкус болотной воды. Но когда заканчивалась взятая из дома вода, мы и такой воде были рады. Набирали ее в освободившуюся бутылку и пыли через ткань, в которую заворачивали хлеб, или через край рубашки, таким образом дополнительно ее фильтруя. Странно, что ни у кого не было расстройства желудка.

Текущее время на пастбище никого не волновало, но нужно было точно определять, когда стадо нужно гнать домой. Если пригонишь рано или поздно, то будут ругаться. Наручных или карманных часов ни у кого не было. Нужное время определяли по длине собственной тени. Длину тени определяли шагами. Оказывается, длина тени, измеренная шагами, не зависит от роста человека. Количество шагов, при измерении тени, будет одинаковым как у высокого человека, так и у маленького. В середине лета длина тени должна была составлять одиннадцать шагов, ближе к осени – двенадцать. Это соответствовало тому оптимальному времени, чтобы хозяйки могли спокойно подоить корову до наступления сумерек. Летом это было примерно восемь часов вечера, а ближе к осени – около семи.

Больше всего мне нравилось пасти стадо с дедом Митрофаном. Он умел делать практически все: точил ножи, ножницы и топоры, точил пилы и делал их разводку, ставил капканы, плел лапти, корзины и кнуты, делал деревянные грабли для сена. У него я научился почти всем этим премудростям, кроме капканов. Капкан он поставил, когда у него кто-то начал давить курей. В капкан попался хорек, и мы все ходили на него смотреть. За один день на пастбище дед сплетал корзину. Под его руководством я также сплел две корзины, но в один день я не укладывался, приходилось потом доплетать дома. Учил он меня и лапти плести, но сплел я только один лапоть, на второй терпения не хватило. Корзину я могу сплести и сейчас, а вот лапти нет. Сплел я под его руководством еще очень красивый и удобный кнут, с которым все время пас стадо. Коровы боялись его щелчков и бегать за ними приходилось гораздо меньше, чем с обычной палкой. С войны у деда под сердцем остался неоперабельный осколок, и врачи рекомендовали ему беречься, но он их не особенно слушался. Работал он в колхозе конюхом. Работа вполне спокойная, но дед курил жуткий самосад, запах которого надолго оставался в том помещении, в которое он заходил. И еще мне запомнились их отношения с бабой Софийкой, его женой. Ни одного грубого слова в адрес друг друга. Никто из соседей никогда не слышал, чтобы они ссорились. А еще при нем можно было открыто курить, он никогда не рассказывал об этом родителям.