На следующий день после завтрака, вместо детской комнаты меня повели по большой мраморной лестнице на второй этаж. Слуга, сопровождавший меня, остановился перед большой красивой дверью и, постучав в нее, ввел меня в комнату. Это оказался кабинет. В углу, возле окна, стоял письменный стол, за которым сидел седой человек с отвисшими усами. Слуга поставил меня напротив него и по сигналу седого вышел. Я оказался напротив окна, и свет от него падал мне в лицо, не давая возможности более детально рассмотреть сидевшего человека. Недовольный этим, я спокойно перешел в левую сторону и приблизился к столу, с любопытством поглядывая на сидящего. Тот строго рассматривал меня, словно искал что-то в моем лице очень важное для себя. Пауза затягивалась, и я, успев уже рассмотреть все, что меня заинтересовало в этой комнате, тоже стал смотреть на седого, не понимая, зачем я ему нужен. Вскоре мои мысли переключились на детскую комнату, где уже играли дети, а я должен был стоять тут, неизвестно для чего. Расстроившись от этого, я стал с вызовом смотреть на господина, не отводя взгляда от его лица. Наконец наши взгляды встретились, и он сердито посмотрел в мои глаза. Очевидно, он обладал большой властью, поэтому люди боялись его взгляда, который говорил о многом. Однако я тоже был не робкого десятка. Мы с братьями любили игру «кто кого пересмотрит», не моргнув ни разу, и я всегда выходил победителем. Здесь было посложнее. Если там был дружеский взгляд, то здесь он был тяжелым и колючим, который, казалось, говорил: «Кто ты такой?». Мне это начало надоедать, и я, призвав к себе все свои способности, молча смотрел в глаза усатого дядьки, все более наливаясь злостью. Наконец его глаза моргнули, и он, хмыкнув в усы, встал из-за стола и подошел ко мне. Взяв меня за плечи, он повертел меня в разные стороны, рассматривая поближе, затем чуть – чуть приподнял, словно взвешивая, потом поставил на место и в задумчивости произнес: «Да, чувствуется порода». После этого он снова сел за стол и откинулся в кресле в глубокой задумчивости. Очнувшись от одолевших его мыслей, он приподнял серебряный колокольчик и позвонил. Вошедший слуга отвел меня в детскую комнату, где уже вовсю шла детская кутерьма, в которую с большим удовольствием подключился и я.

Так незаметно пролетело три дня. Я привык к дому, к детям, и когда пришло время уезжать обратно, то горько плакал, расставаясь со всем этим. Но мама, вытерев мне слезы, повела в большой зал, где за столом сидели уже знакомые мне дедушка и бабушка и еще какие-то разодетые мужчины и женщины. Это оказались мои дяди и тети. Я был представлен им, и они по- разному отреагировали на это. Кто-то подмигнул мне, кто-то погладил по голове, а кто-то холодно смотрел в упор. Затем я вместе с мамой поцеловал руку дедушке и бабушке, которая украдкой вытерла слезу в уголке глаза, а дед более доброжелательно посмотрел на меня. Затем он встал и махнул рукой, и слуга поднес длинный сверток, обернутый в красную ткань. Дед развернул его, и моему взору предстала необычайной красоты сабля в черных кожаных ножнах, с серебряными вставками. Ее эфес был перевит тонкой змейкой, а рукоятка сделана из слоновой кости в виде древнего зверя с оскаленной пастью. Дед взял саблю и вытащил ее из ножен, приподняв ближе к лучу света, лившегося из большого окна. По лезвию сабли заиграли огненные молнии, вбиравшие в себя рисунки, которые шли посередине, выбрасывая свои блики к концу клинка. Подойдя ко мне, дед произнес:

–Отныне ты становишься равный нам. У тебя большое будущее, и у тебя теперь большая родня. Иди по своей дороге честно и достойно, и да пребудет с тобой Господь и мое благословение!

И с этими словами он саблей плашмя дотронулся сначала до моего левого, а затем до правого плеча, после чего поднес ее ко мне, дав поцеловать горящее белым светом лезвие. Потом он вложил саблю в ножны и протянул ее мне, сказав, что это семейная реликвия и она отныне принадлежит мне. Сабля станет моей надежной защитой, так как обладает многими необычными свойствами. Моя задача – подружиться с ней, понять ее и полюбить. На этом церемония была завершена, и мы с матерью под завистливые взгляды присутствующих вышли на крыльцо, где нас уже ждал возок.

Через два дня мы добрались домой. В дороге нас охраняли два казака из боевой сотни отца. Его не было дома, но к вечеру он, появившись, обнял нас и очень внимательно рассматривал мой подарок, поворачивая саблю то в одну, то в другую сторону.

–Добра шаблюка, – произнес он, вкладывая ее в ножны. – Не ожидал такого щедрого дара моему сыну. Чем же ты взял этого старого вельможу?

И он очень внимательно посмотрел на меня.

–Ну да вырастешь, поймешь. А пока пусть она полежит и дождется своего часа. И он, завернув ее в ткань, вынес в другую комнату. Так я стал обладателем этой замечательной сабли, а пока все тренировки и упражнения проводил обыкновенным боевым клинком.

Дни моего детства летели очень быстро. Если другие дети играли в казаков, брали друг друга в плен, ловили рыбу в ставке, то я практически был лишен этой радости. Нет, у меня были друзья: Стецько Груздь, Ванька Запытайло и другие хлопцы, с которыми мне иногда разрешали ходить в ночное и пасти коней. Это были незабываемые ночные бдения. Лежишь возле костра, который выстреливает свои искры прямо вверх, и смотришь в низкое небо, на звезды, которые накрывают тебя своим ковром и заманчиво подмигивают. И тебе кажется, что искры костра достигают этой звездной шали и загораются там новыми звездочками, взамен погасших. Невдалеке похрапывают лошади, переступая с ноги на ногу, пахнет разнотравьем и негой, которая разливается по всему телу. А рядом кто-то из ребят рассказывает «страшилки» – всякие истории- или задает такие вопросы, на которые очень сложно найти ответ.

–Говорят, что эти звездочки – это души людей, которые раньше жили на земле. Все они попадают на небо и там живут, – начал разговор Грицай. – Мне об этом говорила бабка Маланья, когда меня поймала в своем саду. Так вот, перестанешь яблоки воровать – попадешь на небо, а будешь продолжать- уйдешь под землю. Я тогда сильно испугался. А теперь вот думаю, как попасть на небо. Это что же получается, что вообще нельзя даже и маленького яблочка сорвать у нее?! А они такие вкусные!

–Да не знаю я, как, – вступил в разговор Васыль. – Только мне интересно, почему одни звездочки как бы подмигивают, а другие горят ровным светом. Это что – от характера человека зависит? Или это они так разговаривают между собой?

–А если они разговаривают, почему мы их не слышим? Вот сколько я ни пытаюсь, а ни слова, ни шепота. Что это за такой язык? Я уже и на крышу хаты залазил, на стог сена, у деда Грицая слуховую трубку брал, а ничего не могу услышать.

–Это, наверное, особый язык, который для нас недоступен. Не доросли мы еще до него, – вступил в разговор я.

–А как надо расти? Аж до неба? – подпрыгнул Грицай.

–Не знаю я, знаю, что красиво, и все вокруг сейчас наливается какой-то светлой силой, которая дает нам возможность быть теми, кем мы есть, в том числе и этим звездочкам. Вот послушайте.

Все на минуту притихли. Постепенно, заглушая треск веток, стал слышен хор лягушек, в перерывах которого различался треск кузнечиков, на речке плескалась рыба, разгоняемая щукой, а по воде заискрилась лунная дорожка, которая как бы указывала путь наверх к мерцающим звездам. Все зачарованно слушали эту музыку жизни, которая била мощным ключом, каждой травинкой, каждой клеточкой тела, призывая к свету жизни и добра.

В это время к нам на неоседланной лошади подскакал дед Гунько, который объезжал табун лошадей.

–Ну что, хлопчики, не заснули? А то я чую, вдруг тишина такая наступила. Может, думаю, картошку сожгли или заснули?

Картошку! Мы все про нее забыли. Переглянувшись, мы стали лихорадочно доставать ее из костра. К счастью, мы спохватились вовремя. Каждый хватал горячую картошину голыми руками и, перекатывая в ладонях, дул изо всех сил. Дед достал из торбы белую тряпицу, в которую был завернут кусок сала, порезал его толстыми ломтями. Затем разломал каравай хлеба и дал каждому по куску, положив рядом по хвосту зеленого лука. Какая это была вкусная еда! В мгновение ока все это оказалось у нас в желудках. Насытившись, мы напились ключевой воды и, выставив дежурного, улеглись спать.

Несмотря на ночные шорохи, мы спали крепким детским сном почти без сновидений. А дед, ухмыляясь, курил свою люльку и предавался думам при ярком лунном свете. Утром, выпив крепкого чаю, мы гнали лошадей к речке на водопой, а затем мыли их, крепко протирая лошадиный круп туго свернутой тряпкой. Лошади игриво пофыркивали и согласно кивали головами, как бы одобряя наши действия. Затем все вместе мы чинно возвращались домой, встречая рассвет и любуясь просыпающейся природой. А она давала нам все. Мои наставники учили меня любить ее, черпая из природных источников недюжинную силу, вдохновение, здоровье и необычные способности, благодаря которым мы получали уникальные, неограниченные возможности. Главное, надо было научиться сливаться с природой, ощутить себя ее неотъемлемой частью, и тогда перед тобой открывалась та заветная дверь, которая давала возможность увидеть не только прошлое, но и будущее, череду тех грядущих событий, в которых тебе придется участвовать. Это было так необычно и захватывающе, что я с нетерпением ожидал этих занятий. Это была целая наука, которой обучали только избранных. Мы рано утром уходили в поле, подальше от людской суеты и садились на землю, поджав ноги, лицом к восходу солнца, положив руки на колени. Затем надо было постепенно отключить свои чувства и уйти в себя, одновременно давая возможность своему внутреннему «я» выйти наружу и слиться с природой. Научиться этому в одиночку почти невозможно. Только благодаря моим дедам у меня шаг за шагом стало получаться. Они устраивали меня посередине и подпитывали своей силой, тактично направляя в нужную сторону, не давая возможности сбиться с намеченного пути, показывая в решающий момент, как необходимо держать руки, складывая пальцы определенным образом, как включать внутреннее зрение и слух, которые давали возможность видеть и слышать за многие версты вокруг. Когда у меня произошло это в первый раз, я чуть вообще не улетел в пространство. Спасибо моим учителям, которые вовремя остановили мой полет. А меня распирало от восторга при виде необычных ярких картин, написанных сочными красками относительно будущих событий, набросанных отдельными штрихами, и череды новых лиц, с которыми мне предстояло встретиться в будущем. Позднее я научился из всего этого выбирать нужные мне события и более детально рассматривать их. От меня добивались совершенства в этом деле и умения быстро входить в нужное состояние. Это привело к тому, что при желании я мог предугадать, что будет делать человек в том или ином случае, или мог прочесть его мысли. Сначала это меня увлекало, однако постепенно я понял, что в этом нет ничего хорошего, и стал пользоваться этим умением в очень редких случаях. Кроме этого дед Опанас был специалистом по драке без использования кулаков. Он мог только при помощи мысли ударить противника так, что тот замертво падал на землю. У него это получалось очень легко и просто. В шутку он и меня шлепал по мягкому месту, находясь на значительном расстоянии. Первое время это меня приводило в недоумение, но потом я привык к его поощряющим подзатыльникам, которые сразу возвращали мне трезвость мысли. Осваивать этот кулачный бой было очень тяжело. Главное заключалось в том, что нужно было привести себя в такое внутреннее состояние, которое наливало твои мышцы необъятной силой, выстреливающей затем по твоему желанию туда, куда ты считал необходимым. Начинали мы с малого. Сначала я научился на расстоянии гасить огонек свечи, затем ломать пополам прутья, ну а потом и наносить удары. Помню, первый раз я попробовал сделать это на спор с Ванькой, и у меня ничего не получилось. Он стал смеяться надо мною, что заставило меня разозлиться и сконцентрироваться. Удар, который он получил, заставил Ваньку кувыркаться по земле, а затем под глазом у него стал проступать большой синяк. Он заревел и побежал домой жаловаться, а я за свои способности получил нагоняй и от родителей, и от деда Опанаса, который запретил мне использовать эти приемы при драках.

Рядом с нашим маетком находилось имение пана Осторыжского. Члены его семьи не сильно общались с соседями, но несколько раз мне приходилось бывать у них в гостях. Там я общался в основном с младшей дочерью этого польского шляхтича, Басей. Она была моего возраста, и, естественно, мы находили общий язык, правда, не сразу. Увидев ее первый раз, я оторопел от того внутреннего обаяния, которое исходило от нее. А если к этому добавить белокурые локоны и большие, чуть раскосые голубые глаза, которые лукаво поблескивали из-под длинных ресниц, и ангельский тихий голосок, то ты становился сразу в длинную очередь ее обожателей, которые постоянно крутились в этом имении. В детском возрасте мы с ней уже встречались, когда мои родители были приглашены на день рождения пана Стаса как соседи, но особого впечатления она на меня не произвела. Ну, девчонка как девчонка, сколько вон их бегает вокруг и какой от них прок – ни в войну поиграть, ни в речке искупаться. Ну а теперь совсем другое дело. Второй раз мы познакомились с ней совершенно случайно. Я с детворой плескался возле речки, а недалеко от нее паслось стадо коров под присмотром быка-задиры Грюка. Прозвали его так за то, что он ходил и все время фыркал ноздрями, тем самым проявляя неудовольствие. Усмирить его мог только пастух Стецько, которого бык слушался беспрекословно. Он хватал разъяренного быка за железное кольцо, которое было продето сквозь ноздри, и валил его на землю, заставляя успокоиться. Боль приводила быка в чувство, и он на глазах становился смирным. И вот однажды, в самый разгар буйства этого чудовища нарисовалась Бася со своей матроной. Девушка вышла прогуляться к речке. На ней было летнее белое платье, а от палящего солнца ее нежную кожу прикрывал красный зонтик, который она постоянно подкручивала. Получался своеобразный калейдоскоп, который переливался то белым, то красным цветом до ряби в глазах. Увидев это «безобразие», бык сначала остолбенел, затем стал копать передними копытами землю, а затем, дико взревев, бросился на Басю, роняя белую пену с разъяренной морды. При виде такой картины все остолбенели от неожиданности, а девочка, вне себя от страха, ринулась в мою сторону. Казалось, еще мгновение – и бык затопчет ее.

–Эх, пистоль бы сейчас, – мелькнуло в моей голове.

И эта мысль толкнула меня к действию. Я вспомнил, что всегда, на всякий случай, носил с собой свинцовую пулю. В один момент, в какие-то доли секунды я выхватил из одежды пращу, вложил в нее снаряд и буквально за сантиметры от возможной трагедии послал его в быка. Пуля, просвистев мимо Баси, попала Грюку прямо в центр его могучей головы. От удара он остановился, замер на мгновение, а затем с хрипом повалился на землю. Я этого не видел, потому что держал в своих объятиях девушку, которая, добежав до меня, упала в обморок. Вскоре ко мне подбежала запыхавшаяся матрона. Вдвоем мы отнесли Басю в холодок и при помощи воды привели в чувство. Встав, она холодно кивнула мне в знак благодарности и вместе с матроной гордо удалилась. Я подошел к лежащему быку. Он хрипло дышал и подергивал ногами. Возле него хлопотал Стецько, плача и ругаясь на чем свет стоит. Подобрав валявшуюся рядом пулю, я пошел к ребятам, тихо стоявшим кучкой у реки. Предложив им искупаться, я сразу ринулся в речку, чтобы холодной водой снять с себя напряжение, которое почему-то сразу навалилось на меня после ухода девчонки. Этот случай протянул какую-то незримую нить между нами, которая с каждой последующей встречей постепенно укреплялась. Это заставило меня выучить польский язык, чтобы на равных общаться с Басей.

За свой поступок я снискал огромное уважение своих сверстников. Теперь, когда складывалась какая-то сложная ситуация, они инстинктивно сбивались в стайку позади меня, рассчитывая на защиту. Однако «шалить» мне с ними приходилось все реже и реже. По мере взросления соответственно усложнялась и моя учеба. Так, например, меня учили быстро бегать, держась за стремя мчавшегося коня, а затем, не касаясь стремян, запрыгивать ему на спину. Сложным было и упражнение, когда я должен был скакать галопом на неоседланной лошади, без уздечки, держась только за ее развивающуюся по ветру гриву. А стрельба из лука на летящей во весь опор лошади! А прыжки с её спины на землю таким образом, чтобы, перекувыркнувшись через голову, моментально быть готовым к боевым действиям. Я уже не говорю о стрельбе из пищали, когда отрабатывалась не только меткость выстрела, но и скорость зарядки ее порохом, свинцовой пулей и пыжом. Узкий приклад ружья после выстрела так сильно отдавал в плечо, что оно постоянно имело темный оттенок, пока я не научился гасить силу отдачи, приспособившись стрелять и левой и правой рукой.

Но настоящие мучения для меня начались тогда, когда мы стали осваивать военную науку пластуна. Это был такой отряд воинов среди казаков, которые воевали в плавнях. А что такое плавни? Это огромная полоса камышей вдоль реки, по которым в казацкие селения пробирался тихонько враг и совершал опустошительные набеги. И задачей пластунских отрядов было выслеживание вражеских лазутчиков и их уничтожение. Этих казаков можно было сразу отличить по внешнему виду. Задубевший от солнца и воды темный цвет лица, одежда, вся в заплатах, и чиненные сапоги. Они целые дни и ночи сидели в плавнях по колено в воде и, прислушиваясь, пытались определить, по какому маршруту движется враг. Отсюда и соответствующая одежда, и внешний вид. Камыш ведь такой острый, что режет не только одежду, но и тело не хуже острой сабли. Это предопределяло и специфические военные приемы, которые выработали они в постоянной борьбе за жизнь. Для укрепления мышц ног меня учили скакать сначала на твердой земле. Давали в руки веревку, и я прыгал через нее сразу двумя ногами, и чем выше, тем лучше. Затем меня заставили прыгать на вязанках хвороста для того, чтобы я научился выдерживать равновесие и ощутить ступнями, что находится подо мной. После этого я долго прыгал на копне сена. Задача заключалась в том, чтобы, отталкиваясь от мягкой основы, прыгать так же высоко, как и на земле. Следующий этап – прыжки из грязи. У нас было такое место возле родника, куда стекала вода и где стояла небольшая грязная лужа, которая затягивала тебя по щиколотку. Так вот, попробуй вылезти оттуда! А надо было не просто вылезти, а выпрыгнуть. И пришлось мне подстраивать свой организм под эту задачу, расслаблять тело так, чтобы оно как можно меньше просело в грязь, и концентрировать энергию не на кончиках пальцев, а на ступнях, чтобы полностью отталкиваться ими, используя для этой цели даже самую маленькую травинку, которая попадалась там.

После того, как я освоил эту науку, меня повезли тренироваться в плавни. Когда мы подъехали к ним, я замер от представшей передо мною картины. Насколько охватывал взор, повсюду были камыши выше человеческого роста. За ними вдалеке блестела чистая вода, до которой еще надо было добраться. Спешившись и привязав лошадей, мы вошли в этот шелестящий от ветра лес. Если мои наставники делали это легко, то мне приходилось с треском продираться за ними. Камыш так и норовил не только зацепить, но и резануть меня. Хорошо, что на мне была одежда, которая полностью закрывала руки, а то бы я не смог избежать порезов. Наконец, деды остановились, и дед Микола, повернув голову ко мне, предложил:

– Остановись, отдышись и послушай.

Я выполнил его указание и, успокоив дыхание, прислушался к окружающей обстановке. Кругом стоял шелест колеблющегося от ветра камыша. Казалось, он вел неторопливую беседу, раскачиваясь из стороны в сторону и цепляясь друг за друга.

–Ну и что ты услышал?

–А ничего, какой-то шелест камыша и больше ничего.

–А что ты увидел?

–Ничего кроме камыша, дед Микола.

– А ты хорошо посмотри!

–Да я смотрю, но кроме камыша ничего не вижу.

–Вот это и плохо, – сердито произнес дед Микола. – А как тебя учили смотреть? Давай вспоминай.