В машине мы оказались вдвоем – один на один. Ни медиков, никого. Он был накрыт простыней, лицо открыто. Машину раскачивало, мотало на поворотах. Передо мной колыхался большой живот, разбрасывало по сторонам голые ноги и руки, снова развязавшиеся. Я всю дорогу старался соединить вместе непослушные останки. Человек, который одним росчерком пера, одним словом решал судьбы миллионов людей в стране, да и в мире, был теперь обычным смертным. Все в этом мире – суета сует, думал я, потому что перед вечностью – все равны, независимо от должностей и важности на земле. Был ты первым, а теперь никому не нужен, ни-ко-му.