Быт на фоне войны

Настало время рассказать, образно выражаясь, какие спагетти и с кем ели мы. Если турецкий круг общения я помню довольно смутно, то уж о египетской жизни мне есть, что рассказать. Много очень светлых воспоминаний связано с моими друзьями и знакомыми по Египту. Прежде всего это были, конечно, такие же, как мы, эмигранты из России, бежавшие от революции.

На фоне военных действий и печальных событий жизнь все равно шла своим чередом. Дети росли, взрослые занимались делами. В Каире меня записали в «Русские скауты», была такая организация. В нашем отряде было около 15 скаутов. Мы обычно собирались. Наши сборы начинались с совместной молитвы и пении гимна Российской Империи «Боже, Царя храни!». Один или два раза в год мы вместе участвовали в городском параде, под национальным флагом, после чего устраивалось общее собрание, на котором нас угощали соком сахарного тростника или лимонадом. Кроме того, мы устраивали походы в пустыню с ночевкой.

Эту организацию основал двадцатилетний сын знаменитого русского врача Белинна, который лечил египетского короля Фарука I. Доктор Белинн был хорошим специалистом, король очень ему доверял, да и вообще король Фарук любил русских и многим дал египетское гражданство. Например, отоларингологом у короля Фарука работал доктор Волкенштейн, тоже приехавший из России. Этот доктор удалил мне миндалины, чем навсегда избавил от мучительных ангин, которыми я страдал в детстве.

К слову о гражданстве. Большинство беженцев вокруг нас в Египте были обладателями «нансеновских» паспортов^[11], то есть apatride^[12]. Между тем, мой папа получил гражданство еще в 1924 году, и снова «по знакомству». Среди папиных гостей в отеле был премьер-министр Египта, Мухаммед Тауфик Назим-паша. И папа просто попросил его об одолжении, сказал, что хочет получить египетское подданство. Уж не знаю, чем папа сумел завоевать симпатии премьер-министра, но через два месяца у него был египетский паспорт. Это подданство нам потом в жизни не раз очень помогало, собственно, оно и было нашим единственным подданством, и у меня оно есть до сих пор.

Мы пережили войну без лишений, потому что папа ни на минуту не оставлял свое дело. Даже уехав в Каир, он продолжал заниматься коммерцией, часто ездил в Александрию, где тогда в основном была сосредоточена табачная промышленность. Более того, в войну его бизнес только укрепился. У папы уже установились хорошие контакты с заводами, а на рынке был дефицит табака. Тогда ведь все курили, да и вдобавок война, а значит – армия, ее нужды и потребности обслуживаются в первую очередь. Военных обязательно надо было снабжать сигаретами, табаком для трубки (многие англичане курили трубку).

Так что всем фабрикам нужно было сырье, и это сырье папе поставлял дядя Костя из Турции.

Но чтобы торговать табаком, нужно было иметь особое разрешение властей, и добыть его было очень непросто. И здесь папе снова помогли связи, в восточном мире именно они всё решают. У него был друг-египтянин, работавший в министерстве торговли секретарем министра. Он и помог, за взятку конечно, получить это permis (разрешение). Так папа стал одним из немногих уполномоченных торговцев. Табак шел ему в Каир и поездами, и, больше всего, теплоходами. Так что папино дело на военных поставках расцвело и заложило прочную основу нашего будущего состояния.

В это же самое время Турция, где жил дядя Костя, ввиду тяжелого финансового положения ввела varlik vergisi^[13], налог на имущество богачей. Это была одноразовая акция, совершенно неожиданная и несправедливая, как по башке всех стукнули! Сумма налога была огромна. К тем, кто не заплатил, применялись конфискация, тюремное заключение – действовали, как большевики. Дядя был очень богат, и ему насчитали налога 100 000 английских фунтов, огромную сумму. Средства у дяди были в основном в товаре, в оборудовании – то есть, в деле. Свободных денег в таком количестве не было, но в этот момент семейное дело выручил папа. Он обратился к знакомому директору банка Bank de Commerce d'Egypte, и банк нам дал кредит, без гарантий, под собственную ответственность, который мы отослали в Турцию.

А потом уже мы погасили долг перед банком, и дядя смог рассчитаться с папой.

Около тысячи семей в Турции не смогли расплатиться с налоговой службой, их преследовали по суду, арестовывали, и многих отправили в буквальном смысле на рудники Зонгульдака. Главная же интрига заключалась в том, что все эти коммерсанты и промышленники не были мусульманами. Это были греки, армяне, евреи и русские, владевшие большим торговым капиталом. Власти, как обычно, сказали, что это якобы был налог во имя справедливости, чтобы бедным жилось лучше, а богатые поделились. Однако это была ложь, потому что были разорены работавшие предприятия.

Но вернемся в военный Египет. Как бы хорошо ни шли папины дела, трудности с продовольствием были у всех, тут ничего не поделаешь. Нам выдавали карточки, по которым полагался литр масла в месяц, по килограмму риса и макарон на человека и кажется, что-то еще.

К счастью, у папы был знакомый офицер английской армии, который помогал нам «доставать» английский хлеб. Такой квадратный хлеб для тостов, он у нас был каждый день на столе, и я его с тех пор терпеть не могу. Настоящий белый хлеб можно было купить на черном рынке, а так, в основном, у всех был кукурузный. Это сейчас он продается как некий особенный, необычный хлеб, а во время войны мы считали его ненастоящим, плохим. В общем, я с тех времен белый хлеб не люблю и всю жизнь ем какой-нибудь серый или черный. Хотя иногда и кукурузный покупаю.

Еще много продуктов поставлялось из Австралии, они ведь были членами Британского Содружества наций и снабжали англичан. Помню масло – соленое, чтобы не портилось, пока плывет по морю и распределяется в нашем жарком климате, были сыр и варенье. Вот с овощами в Египте проблем не было: своя плодородная земля, помидоров, например, собирали по два-три урожая в год.

В городе Александра Великого

В Александрию мы смогли вернуться только в 1943-м, снова искали жилье. Папа нашел виллу – небольшую, но нам троим хватало. Кажется, пять-шесть комнат, и садик. Помню, что всегда было много цветов, и у нас росло даже дерево папайя (что в Египте редкость). Вилла и на этот раз принадлежала армянам. В Александрии жила большая армянская диаспора, наш домовладелец был врачом, служил когда-то в Оттоманской империи, но к тому времени уже вышел на пенсию. На полученные от армии деньги он и построил дом. Эта вилла стала нашим последним александрийским адресом: я прожил там до студенческих лет и отъезда в университет в 1950 году, а родители – до 1958 года.

После возвращения в 1943-м году мне нужно было доучиться один учебный год, чтобы получить certificat d'études primaires^[14], и я опять попал к «„братьям"» ордена Saint Jean-Baptiste de La Salle^[15].

Удивительный случай произошел с нами довольно скоро по возвращении. До сих пор у меня закрадываются порой сомнения, правильно ли мы поступили. Как я уже сказал, в 1943 году немцев в Африке разгромили, многих взяли в плен. В один прекрасный летний день я обнаружил в нашем саду под кустом спрятавшегося немецкого пленного, сбежавшего от группы сопровождения. И вот сидит он в кустах, что делать? Мы, конечно, были против немцев, нечего даже и обсуждать. Но в этом случае папа сказал, что надо помочь человеку. Он так великодушно поступил, будучи убежденным антинацистом, и меня это до сих пор удивляет. Это же твой враг, который убивал твоих единоверцев, соотечественников, который так много горя принес в Россию. Тем не менее, папа поступил именно так. Наверное, когда ты лицом к лицу пусть даже со своим врагом, остается только один выбор: ты либо отнимаешь чужую жизнь, либо даруешь ее. И папа совершил гуманный поступок. Ведь и его самого в свое время неоднократно спасали чужие люди!

Владимир Козловский на благотворительном балу, Александрия, 1948 г.

Владимир Козловский с родителями, улица Фуад, Александрия, 1947–1948 г.

Владимир Козловский в Александрии 1947 г.

Так что немца мы не выдали, покормили, оставили переночевать. Но потом дали ему какие-то папины вещи, чтобы переодеться, и попросили уйти. Сказали: идите, наверное, сдаваться, так будет вам самому лучше и безопаснее. Англичане хорошо обращались с пленными, папа это знал. Пробыв у нас сутки, этот немец – кажется, его звали Хорст – покинул наш дом, и его дальнейшая судьба мне неизвестна. Может быть, он пошел и сдался, а может, продолжил скрываться.

Должно быть, этот папин урок запал мне в сердце. Много лет спустя, я снова помог еще одному дезертиру, на этот раз французу (который скрывался в нашем пансионе в Женеве) вернуться к семье на родину. Просто перевез его через границу (а тогда, после войны, на границах между европейскими странами был строгий контроль) в багажнике своей машины, не думая о возможных для себя последствиях.

Еще одна интересная встреча военных лет, которую я потом не раз вспоминал, произошла на александрийском пляже. Мы с мамой туда нередко ходили, компанию нам составляла мамина приятельница-сербка по фамилии Савитч. Сербов тогда в Египте было немало. Однажды эта дама представила нам своего спутника по фамилии Попович, тоже серба. Мы встречались затем с этим господином в гостях у маминой знакомой, они с моим папой много беседовали на политические темы, про коммунизм и все время спорили. А через несколько лет я встретил в ООН югославского министра иностранных дел и узнал в нем нашего александрийского знакомого. Коча Попович – видный югославский деятель, соратник Тито, после войны руководил генеральным штабом Югославии и даже был вице-президентом страны в конце 1960-х. Вот вам и пляжное знакомство!

Как бы то ни было, но я могу сказать, что несмотря на то, что шла война, что жилось непросто, а порой и страшно, это были очень счастливые годы. Слава Богу, мы не нуждались, но и независимо от материальной стороны, мы жили очень насыщенной, полноценной жизнью, и вокруг нас были интересные люди.

В Александрии у нас в гостях часто бывали офицеры: представители союзнических войск, поляки, сербы, чехи. Помню, были у папы хорошие приятели – два сербских летчика. Они ухаживали за русскими девушками, сестрами Марковыми, Женей и Викой, с семьей которых мы дружили. А потом их самолет сбили немцы, и сербы погибли.

Кстати, о главе семейства Марковых, служившего полицейским в порту, некоторые русские александрийцы в своих воспоминаниях отзываются как о сочувствовавшем нацистам. Якобы он распространял фашистскую литературу. Хочу сказать, что это навет! Он оставил мемуары о своей службе в «полиции нравов», очень интересный рассказ^[16]. По моим воспоминаниям, к Маркову нередко обращались колонисты, именно в силу его работы полицейским. Он служил неким связующим звеном между русским миром и официальными египетскими органами и часто помогал своим. Деталей, конечно, я не знаю, но в нашей семье на этот счет было именно такое мнение. Нам, детям, Марков часто отдавал даром билеты в кино, которые, видимо, ему полагались по службе. Потом семья Марковых уехала в Америку.

Русский круг

Русская община в Египте на протяжении долгих лет сохраняла, как могла, свой русский мир и образ жизни. Мы все говорили по-русски, были православными, впитывали с младенчества русские традиции, читали русские книги, проводили концерты русской музыки и ели типичные блюда русской кухни. Помогало то, что большинство русских беженцев и на родине были незаурядными личностями, хорошо образованными, культурными людьми, достойными представителями своего отечества. Взрослые старались передать детям богатство родной культуры, любовь к России.