Эдем – это сад цветущий,
Здесь каждой по паре твари,
Гуляют в косматых кущах
В каком-то слепом угаре.
 
 
Растут апельсины, вишни,
А где-то, немного слева,
Где нету свидетелей лишних,
Укрылось Познания Древо.
 
 
Его охранять не смеют —
Все знают, что плод запретный.
Фамильная вотчина Змея
То дерево было при этом.
 
 
Безгрешный ребёнок Ева,
Чиста, как грядущая вьюга,
Подводит к Познания Древу
Большого дурного друга.
 
 
В союзе с коварным Змеем —
Здесь всё до смешного просто —
Залили Адама елеем,
Чтоб не было лишних вопросов,
 
 
И плод с самой верхней ветки,
Запретным умом налитый,
Такой аппетитный и редкий,
Попался троим троглодитам.
 
 
Вкусили-то по кусочку,
Он вяжущим был и кислым…
Большая и жирная точка
Над раем в тот час повисла.
Нельзя обитать в Эдеме
Имея сужденья и взгляды,
Задумаешься на время —
И сразу окажешься рядом.
 
 
Где нужно еду и одежду
В трудах добывать и муках,
Где Вера, Любовь и Надежда
Пока лишь доступны глупым.
 

 
Тропинкою закрученной,
Минуя злые осыпи,
Взбираемся по кручам мы
Не голыми, так босыми.
 
 
Глядим в ущелья узкие,
Морозит страх под кожею.
В горах мы просто русские —
Случайные прохожие.
 
 
Зато низины ровные,
Зато леса дремучие
Для нас, как братья кровные,
Мы здесь от веку лучшие.
 
 
Давно истёрлись в памяти,
Кто лез и кто науськивал.
Всех обучили грамоте,
Недаром, что мы русские.
 

 
Забыла Франция Дантона,
Стёрт в памяти любой Комнин…
Сейчас фигурки из картона
На полке, где дымит камин.
 
 
Сухих цветов больные листья,
На вазе мёртвая пыльца.
И что-то неприметно лисье
В чертах небритого лица.
 
 
Он – правнук царского лакея:
Фамильный герб, старинный род,
Похмельем каждый раз болея,
Честит по матери народ.
 
 
Он – уцелевший в бурном веке
Под градом брани и камней,
Ещё похож на человека,
Но без претензий и корней.
 
 
И если вдруг теперь забудем,
Откуда появились мы,
То тоже станем: вроде люди,
Но с полкой вместо головы.
 

 
Порочный круг – не замкнутый,
Он, как спираль, закрученный.
Злой рок прорваться в дамки дал:
Всё к лучшему, всё к лучшему.
 
 
Шинель уж молью съедена,
Висит, как вишня спелая.
Ты ночью кем-то бредила:
Что сделано, то сделано.
 
 
Мы ценим прорицателей,
Страданье – вожделение.
Послать бы всех по матери
От Рюрика до Ленина.
 
 
Любовь – как эманация,
И к женщине, и к Родине.
Такая, в целом, нация —
Загадочная, вроде бы.
 
 
Но вымучили миссию
И верим во спасение.
Боюсь, не хватит бисера
Метать до воскресения.
 

 
Меня простите не за то,
Что я грешил, не зная меры,
Что чужд был благости и веры,
И редко жил с закрытым ртом.
 
 
Я не жалею ни о чём.
Да, наносил обиды скоро,
Да, бил без лишних разговоров,
Да так, что вывихнул плечо…
 
 
Но я прошу меня простить
За то, что не умел бояться,
За то, что не любил паяцев,
Не научился врать и льстить.
 
 
А это значит, что не смог
Внести свой вклад в разброд и хаос,
И как простой российский страус,
Запрятать голову в песок.
 

 
Вот так, играя на гармони,
Мы пол Европы обошли.
Без дураков, без антимоний.
Из топора варили щи,
Таскали дом на шее в скатке,
Курили жгучий самосад,
И удивлялись на порядки,
И улыбались невпопад,
 
 
И оставляли пот и шрамы
На той игрушечной земле.
А за спиной Россия-мама
В кровоподтёках и золе.
 
 
Конечно, были прегрешенья,
Но лютовали не спеша.
Нас раздирали жажда мщенья
И чисто русская душа.
 

 
И если нечего сказать, тогда молчи,
И не пиши, когда запор у мысли.
Стране нужны рабы и палачи.
А сливки? Сливки безнадёжно скисли.
 
 
На пьедестал опять поставили Тельца,
Втоптали в грязь загадочную душу.
И воду пьют с обрюзгшего лица,
Закрыв глаза и зажимая уши.
 
 
Где Третий Рим? Великие дела
Не по плечу ущербному колоссу.
Гора не мышь, а слепня родила —
Сегодня слепни пользуются спросом.
 
 
И если нечего сказать, тогда молчи.
Кому нужны бесплодные потуги?
Пока кататься можно на печи,
Зачем ковать мечи и строить струги?
 

 
Разверзлась бездна подо мной,
Я прыгаю туда.
Пусть не окончен путь земной,
Так это не беда!
 
 
Лечу каких-то пять минут
И падаю на дно.
Меня уже нигде не ждут,
Но это всё равно.
 
 
Хотя когда-нибудь найдут
И примутся спасать.
Тащить наверх – напрасный труд,
А, в целом, наплевать.
 
 
Зачем из пазлов составлять
Разбитые мечты?..
Не можешь правильно летать,
Хватайся за кусты.
 

 
Мой гений и твоя юнона
Терялись в дебрях Ойкумены,
Там, где раскидистые кроны
Предвосхищают перемены.
 
 
Пока плела свои интриги
Рождённая Ананке Клото,
Влачили тяжкие вериги —
Ежеминутные заботы.
 
 
Но нам готовили подарок —
Неотвратимая расплата —
Мои таинственные лары,
Твои надёжные пенаты.
 
 
Необходимость нашей встречи
Благословила Немесида…
Мерцали праздничные свечи,
Сгорали жалкие обиды.
 

 
Я попал на дыбу не случайно:
Что-то и о ком-то проворчал…
Разбивалось в дребезги молчанье
У шарниров хрупкого плеча.
И хрустели кости рафинадом,
Соком вишни отливала кровь.
Здесь «не надо» тоже будет «надо»,
Здесь не в глаз, так сразу будет в бровь.
 
 
И по пояс голый дознаватель,
Вытирая с рук шершавых слизь,
Шепелявил в ус: «Колись, приятель.
Всё одно расколешься. Колись».
 
 
Рот сводило непотребной бранью,
Даже докер лучше б не сказал.
Трепыхались лёгкие в гортани,
Вылезали из орбит глаза.
 
 
И когда, подняв, швыряли на пол,
Тело билось, как девятый вал.
Может быть, я даже выл и плакал…
Только близких точно не сдавал.
 

 
Сошлись однажды жизнь и смерть
В своём извечном споре.
Жизнь продолжает боль терпеть,
Смерть корчится от боли.
 
 
Жизнь продолжает гнуть своё
О возрожденье духа
И лихо здравницы поёт
Без голоса и слуха.
 
 
Смерть обещает мрак и тлен
Без срока, без просвета,
И всех, кто жаждет перемен,
Грозится сбросить в Лету.
 
 
Мы ждём, чем кончится пари,
Хоть предпосылки лживы…
Пусть жизнь красиво говорит,
Мы, слава богу, живы.
 

 
Под землёю в надёжной гробнице
Саркофаг на поставках стоит,
В нём роскошное тело царицы
Мёртвым сном много лет тихо спит.
 
 
Той, что в жизни без счёта дарила
Свои ласки приблудным мужам.
Бурно пенилось тёмное пиво,
А под утро резвился кинжал.
 
 
И они отбывали в Валгаллу,
Распылив плотоядную страсть.
А царица кручинилась: мало,
Ей всё глубже хотелось упасть.
 
 
Ей хотелось на дно погрузиться,
Где кончаются слава и власть,
Где нельзя вожделеть и влюбиться,
Только болью насытиться всласть.
 
 
И она погружалась в пучину,
Где разврат – просто детский каприз,
Где мужчины – уже не мужчины,
И со смерть соседствует приз.
 
 
И однажды в глубокой темнице,
Восславляя насильственный грех,
Отдалась Люциферу царица
И не вынесла плотских утех.
 
 
Без креста, без одежд и без перлов
В саркофаг положили её…
Только мёртвое тело царевны
Не стареет и не гниёт.
 

 
Из пены выходит Венера
Не смело и не умело,
Без боли, без пуповины,
Застенчиво и невинно.
Рождается будто бы морем
На радость ли или на горе?
Пока не решили Боги,
К чему ей такие ноги,
Зачем ей такие плечи —
Божественно человечьи?
 
 
Руками прикрывшись, стыдливо
Венера любить выходила.
 

 
Мне хочется сказать тебе: «Прости».
А за окном тревожится Трезини.
И ты застряла в модном магазине,
Хотя давным-давно должна была прийти.
 
 
Мне хочется сказать тебе: «Постой».
Куда теперь спешить в жару такую?
Я глухарём безбашенным токую,
Просясь домой, хотя бы на постой.
 
 
Мне хочется сказать тебе: «Забудь».
Давай начнём писать любовь сначала.
Вдали Нева торжественно молчала,
И Сфинксы нагло выставляли грудь.
 
 
Мне хочется сказать тебе: «Уймись».
Ну, кем ещё ты сможешь так гордиться?!
Смешно у Сфинксов расплывутся лица,
Когда на них посмотришь сверху вниз.
 
 
Мне хочется сказать тебе: «Вернись».
К чему в шкафу ещё одна одежда?
На шпиле чуть поблёкшая надежда…
Вид из окна – ещё не вид на жизнь.
 

 
Я когда-нибудь сам соберусь в этот путь,
Только взять я собою забуду
Пару смены белья и вселенскую грусть,
Поцелуй на прощанье Иуды,
 
 
Восемь тысяч томов мной прочитанных книг,
Ту морщинку над правою бровью,
И всего лишь один ослепительный миг,
Тот, что ты окрестила любовью.
 
 
Я забуду пирушку за долгим столом,
Где все шапочно знали друг друга,
И ранимую память о хрупком былом —
Квадратуру порочного круга.
 
 
Я оставлю другим мой неласковый край,
Мысли, чувства, желания, гены…
Обогнув по дороге мифический рай,
Поселюсь в жадном чреве геенны.
 

 
Вечерний гомон птиц заливистый и звонкий,
Сереет небосвод, и ветер робкий стих.
А я стою один опять у самой кромки,
Соломинку рукой безжизненной схватив.
Вот слева колкий лес окутан пеленою,
Чуть ближе березняк шеренгой рваной встал,
Над ними слабый нимб над первою звездою,
Как будто кто её возвёл на пьедестал.
 
 
А справа утонул в густеющем тумане
Старинный особняк с облупленным лицом.
Фамильный гордый герб кого теперь обманет? —
Растаявшая тень ославленных отцов.
 
 
По центру же мираж раскинулся привольно:
И замки из песка, и жители – фантом…
Так почему же мне так нестерпимо больно,
Так «грустно и легко» и радостно, притом?!