Первыми в город вошли врачи. Они шли спокойно, в белых халатах с тантрической свастикой, вышитой на нагрудных карманах. Их бритые головы были гладкими, розовые математические фигуры без лиц, без признаков пола. Они шли, не касаясь земли, словно облака пара плыли над дорожной пылью.
Следом шли батальоны. Люди двигались параллельными колоннами по пять в ряд и стреляли друг в друга из длинных блестящих винтовок. Враг был повсюду. Он висел на ветвях деревьев прошлогодними листьями, он висел в небе облаками, он тянул к земле непонятной силой, он проникал в души соблазнами и рвал сердце тоской по утраченной красоте. Солдаты хотели быть независимы и от этого были злы. Их командир в красно – черной ермолке с гвоздикой на околыше гарцевал впереди на белом коне и размахивал в воздухе длинной, похожей на змею, турецкой саблей и звал за собой в объятья смерти. Танковый дивизион, где под стальной корой затаились люди, полз по оврагам пугая лис и тетеревов бессмысленностью и неумолимостью своего движения.
Самолеты в воздухе звенели турбинами, пронзали пространство, чтобы позже рухнуть на землю смесью плоти и дюралюминия, но до того стремясь излить из своих утроб жажду огня.
В воздухе висел чад и смрад.
К вечеру в городе не осталось спокойно висящего времени. Грязные фонари, кривые и жалкие зажглись могильным огнем освещая тела, лежащие на теплом асфальте среди кирпичной пыли, битого стекла и ржавых бочек из-под красной краски. Враг оставил после себя еду, и солдаты ели запивая куски пищи из мутной реки по которой плыли трупы. Командир долго пил из бочки вместе со своей лошадью, а к вечеру умер от ран и его красно – черная ермолка валялась возле него в пыли, пока ее не подобрал какой-то деревенский парень, желавший власти и славы.
Врачи тем временем прошли в операционную где в большом медном котле варились грибы и пахло дымом. В их движениях было величие нации. Они вошли длинным строем и впереди несли знамя с волнистой окружностью в круге. За ними двигались карлики. Они ехали на велосипедах и били в маленькие барабаны, обтянутые войлоком. Их предводитель постоянно просил пить и жалобно стонал, гадко ухмыляясь.
Роан Под'як в это время лежал в белой емкости ванны. Он выглядел сытым и здоровым. На его теле находилась одежда, как это и было принято. За окном розовые доярки доили коров. Роан смотрел как колыхалось молоко.
–
Случай помог мне составить состояние. – говорил он густым басом. – нет никого кто сказал бы иначе. Смысл требует соблюдения приличий до определенного момента.
Он задумался и стал жевать травинку, попавшую в рот. Руками он теребил бугор на штанах в центре тела.
–
Сон разума порождает чудовищ – сказал он известную фразу от которой несло политикой – например толпа. Что хорошего можно сказать о толпе? Она всегда существует отдельно.
За окном двое солдат устанавливали низкую, похожую на бидон мортиру, которая своим жерлом смотрела прямо в окно. Они шутили и заигрывали друг с другом.
–
Толпа – это бич божий в одном месте и благодать в другом. – размышлял Роан Под'як разглядывая налет ржавчины на дульном срезе мортиры. – Она как дух нации, всегда свежа в желаниях. Сегодня она хочет любить, а завтра есть. Но приходит день, когда в своем непрестанном движении она будет желать своей смерти…
Мортира за окном рыкнула, выдохнув огромный чугунный шар. Он залетел в комнату выдавив раму и тускло сверкнул, разорвавшись на части и убив Роана. Вода в ванной стала красноватой как реки Египта в день Казней.
Врачи плотоядно взволновались. Они стали доставать из багажного отделения кошелки, саквояжи, чемоданы, разную снедь, разворачивать заботливо укрытые пергаментом и смазанные солидолом зловещие инструменты. Они любили любое тело, даже если в нем еще теплилась жизнь, а возможно именно в силу этого. Может быть, они хотели понять, как жизнь покидает тело. Их было много и каждый ждал своей очереди. Это было похоже на ожидание совокупления, когда подростки стоят в очереди к единственной проститутке.
Роана доставили в больницу солдаты – артиллеристы. Солдаты несли его обвисшее тело с которого стекала розовая вода и по-прежнему заигрывали друг с другом. Его положили в чан с грибами, теплый и душный и подождав санитарку ушли, плотно закрыв за собой дверь. Он все еще не ощущал боли.
Потом его посадили в зубоврачебное кресло и несколько врачей стали вокруг него. Он ничего не мог прочитать по их лицам и поэтому стал смотреть в грязную стену. В здании где находилась больница раньше располагалась бойня и в зале все еще стояли деревянные перегородки и висел запах страха. Длинные, толстые кабеля тянулись по стенам, словно вздувшиеся вены и ветер со скрипом качал лампы под потолком, подвешенные к ржавой трубе.
Врачи, сняв крышку черепа что-то делали с белой пластиковой слизью которая была его мозгом. Роан видел все со стороны, заглядывая сквозь спины врачей. Он видел, как в каждом из них крутятся колесики их механизма, как мысли словно густая тягучая жидкость перетекают от одного к другому. Он видел свое тело, перетянутое ремнями лежащее в кресле одеждой, брошенной на спинку стула. Врачи стали подсоединять к телу какие-то трубы с массой кнопочек и тогда он понял, что все движется сквозь пространства, даже не сквозь, а огибая их, обтекая, как вода обтекает в своем движении камни. Тело его сообразно этому течению стало меняться, словно невидимые пальцы лепили из пластилина новую форму. Роан испугался, что теперь навсегда будет уродом, потому, что уловил недоумение в мыслях врачей. Но вдруг ему стало весело. Роан ощутил, что сильнее, мудрее их. Что их знание – всего лишь шутка, к которой врачи относились слишком серьезно, и он понял, что будет жить потому, что бессмертен.
Он последний раз взглянул на свое тело, которое врачи лихорадочно перекраивали, стремясь вернуть ему прежний облик, засмеялся легким ветерком и сменив направление прошел сквозь стену, сквозь замерзшие туши коров, висящие в холодильнике, сквозь электричество проводов оставив врачей и одежду своего тела. Он брел в своей естественной наготе, таким, каким был до того, как родила его мать.
Роан Под'як в это время лежал в белой емкости ванны Он выглядел сытым и здоровым. На его теле находилась одежда, как это и было принято. За окном розовые доярки доили коров. Роан смотрел как в них колыхалось молоко.
Случай помог мне составить состояние. – говорил он густым басом. – нет никого кто сказал бы иначе. Смысл требует соблюдения приличий до определенного момента…Момента? Он вылез из ванной. За окном солдаты устанавливали похожую на бидон мортиру, ее жерло смотрело к нему в окно. Он видел пятна ржавчины на дульном срезе. Увидев его в окне, солдаты приветливо помахали ему руками и продолжили свое занятие. Они опустили тяжелый шар ядра в темное пространство внутри мортиры и теперь смотрели друг на друга, улыбаясь и поглаживая друг друга по загорелым рукам. Все это он уже видел во сне. Дальше во сне шел мрак и радость. Роан спустился во двор и подошел к солдатам, один из них уже зажег фитиль. Мортира рявкнула. В квартире Роана полыхнуло огнем и было слышно, как падают куски штукатурки и что -то металлическое катается по полу с банным звуком.
Не успели – проворчал один из артиллеристов.
Противник скрылся – поддакнул другой – Но смотри как я загорел!
Он расстегнул куртку и спустил свои штаны мельком посмотрев на Роана. Второй артиллерист уставился на указывающий в небо кривой уд и облизнулся.
Любовь, как и война сугубо мужское дело – словно извиняясь сказал он и они, сбросив одежду и обнявшись скрылись в подъезде где еще кисло воняло сгоревшим тринитротолуолом.
Джереми Мун, шести лет отроду, деловито и несуетно собирался. Сегодня его ждал трудный день. Сегодня начинались манёвры. В том, что день предстоит не из лёгких, мог убедиться каждый, кто был в состоянии выглянуть в окно, потому что сделай он это, он не увидел бы ровным счётом ничего. Ничего из того, что рутиной обыденности каждодневно проявлялось на фоне заштатного, богом забытого армейского гарнизона.
Немыслимо-защитного цвета машины, без устали взбивающие дорожную пыль своими тяжёлыми квадратными задами. Снующие здесь и там, в шальном упоении долга, газельные, розовощёкие лейтенанты. Солидные двухъярусные фуражки старших командиров, устало кивающие друг другу при встрече. Возвратно-поступательные шеренги солдат, строевой дробью шагов чеканящие плац. Пара – тройка бездомных псов, не за страх, а за совесть, добровольным караулом бдящая воинскую столовую. Офицерские жёны-кокетки, рассеянно – глупыми улыбками тающие под жаркими взглядами усатых ядрёных сержантов. Словом, всё это забродившее содержимое грядущего дня, расплескалось под тупыми, мерными ударами рёва ночной сирены.
Поутру жизнь военного городка замерла.
Тактические учения! Вчерашний приказ был краток, а приказы, как известно, не обсуждают.
Джереми Мун осознавал всю важность поставленной задачи и потому не спешил в сборах. То, что весь личный состав мотострелковой бригады, затемно поднятый по тревоге, кованым топотом гуталиновых сапог торопливо растворился в ночи, мальчика нисколько не смущало. Это было не в первый раз. И бестолковая всеобщая сутолока, неизменно предварявшая манёвры, уже не могла сбить его с толку, а лишь слегка раздражала.
Наконец всё было готово. Ещё раз, придирчиво осмотрев себя, мальчик остался доволен. Просторные парусиновые штаны двумя большими пуговицами были наглухо пристёгнуты к лямкам, крестом захлестнувшими спину. Непокорные шнурки синих, линялых кед, не в пример другим, более взрослым ребятам, были умело укрощены бантиками – махаонами. Полупрозрачный целлулоидный козырёк надвинутой на глаза кепки, надёжно фильтровал отвесные солнечные лучи. Сухой паёк, рыжим краешком колбасы, в постоянной готовности выглядывал из единственного, но очень вместительного нагрудного кармана. Теперь в путь!
О проекте
О подписке