Сулейман молча наблюдал за тем, как я поглощаю закуски. Но мне было глубоко абсолютно все равно, что он при этом думает: торжествует, презирает меня или испытывает еще какие-то чувства. Я даже не мог припомнить, когда я ел в последний раз с таким удовольствием. Тем более все было необычайно вкусно, а я давно отвык от подобных деликатесов, даже позабыл вкус многих из них. А кое-что из того, что находилось на столе, вообще раньше не пробовал.

Наконец мой порыв стал иссякать, впервые за последние минут десять я взглянул на Сулеймана, который продолжал молча наблюдать за моими действиями.

– Ну как, маленько полегчало? – даже участливо спросил он.

– Да, стало получше. Спасибо тебе.

– Знай, что я для тебя специально отобрал все самое лучшее что нашлось в доме. До чего хорошо быть сытым. Помню, как ты меня прижал, заставил прятаться в какой-то пещере. Я два дня ничего в рот не брал, готов был свою кожаную куртку жевать. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Может, тебя заставить тоже двое суток посидеть без пищи. За то, что мне пришлось пережить тогда. Как ты на это смотришь?

Я решил, что мне нет смысла отвечать на этот риторический вопрос: я мог только отрицательно смотреть на такую перспективу.

Сулейман откинулся на спинку дивана и положил одну волосатую ногу на другую.

– А скажи мне, Командир, что ты собирался делать на свободе?

Я пожал плечами.

– Я сам хотел бы это знать. У меня не было никаких планов.

– А повоевать? Вон, ваши опять вторглись?

– С меня хватит, пусть другие воюют, кому это еще в новинку. А я по горло сыт.

– Да, не повезло тебе. Другие, что были с тобой, уже майорами, да подполковниками ходят. С некоторыми я даже дружу, они тут бывают, им нравится здесь находиться. А ты все капитан, да и то разжалованный. Не завидуешь им?

На этот вопрос мне нелегко было отвечать; правду говорить не хотелось, а врать было бессмысленно, Сулейман бы все равно не поверил.

– Молчишь, хочешь, чтобы я сам ответил бы за тебя. Резкий ты был очень, непримиримый. Сколько моих друзей к Аллаху отправил. Перечислять – не только моих пальцев, но и пальцев вот этих ребят не хватит, – кивнул он на продолжающих молча сидеть телохранителей. – Ну рассуди по справедливости, разве не должен я тебя за это убить. Или я не мужчина?

Я посмотрел на охранников и заметил, что заключительная часть речи Сулеймана заставила их напрячься. Я подумал о том, что эти молодцы с большим удовольствием и весьма квалифицированно выполнят работу палача.

– Так что же мне с тобой делать? – произнес Сулейман, после умело выдержанной паузы, которую он заполнил тем, что налил себе стопку коньяка. Затем он опрокинул его в рот. Потом положил туда же тонкую дольку лимона. После чего его лицо расплылось в гримасе удовольствия.

И только проделав все это, он снова обратил на меня свое благосклонное внимание.

– Да, по всем делам получается, что надо тебя шлепнуть, – задумчиво проговорил он. – Мне там наши никогда не простят, когда узнают, что в моем доме был злейший враг моего народа, а я, как последний трус, отпустил его с миром.

Ситуация накалялась с каждой минутой, но как выпутываться из нее я не представлял: перевес сил был явно не на моей стороне. Телохранители Сулеймана ни на мгновение не спускали с меня своих темных кавказских глаз. И любое мое резкое телодвижение станет для меня последним.

Однако вопреки своим словам Сулейман пока не торопился привести приговор в исполнении. Вместо этого он то и дело поглядывал на меня и мне почему-то казалось, что он никак не мог решить, что все же со мной делать.

– А что в тюрьме ты форму не потерял? – вдруг поинтересовался Сулейман. – Я помню, как ты дрался. Я тогда подумал: если останусь в той мясорубке живым, научусь драться как ты. Три года я потратил на это, нанял учителя, да не простого, серебряного призера чемпионата мира. Хочешь остаться в живых?

– Да, – сказал я.

– Победишь меня, оставлю в живых, если моя победа – этот бой будет для тебя последним.

– А если я откажусь, какой вариант меня ожидает?

– У меня под домом есть глубокий цементный подвал. Специально, на всякий случай вырыл для таких строптивых гостей, вроде тебя. Ты же был у нас, знаешь зачем мы роем эти ямы.

– Чтобы держать там рабов и заложников.

– Ты прав. А в моем подвале я сделал специальные отсеки, кладешь в них тело и заливаешь его бетоном. Потом все выравниваешь. Могила, конечно, получается тесноватая, зато кто ее там обнаружит. Уже сегодня я предоставлю ее в полное твое распоряжение. Так ты принимаешь мой вызов?

– Разве у меня есть выбор?

Сулейман посмотрел на меня, затем усмехнулся.

– Выбор всегда есть, капитан. Иди перед схваткой прими душ, терпеть не могу, когда от человека потом воняет, – повел он носом.

В сопровождении охранников я направился в ванную. Эта комната по метражу равнялась небольшой квартире. Посередине находился бассейн.

– У тебя есть десять минут, Сулейман не любит ждать, – предупредил меня один из охранников. Дверь за мной закрылась.

Я подошел к огромному во всю стену зеркалу, посмотрел на себя. Вид у меня был неважнецкий. В зоне я по-возможности старался поддерживать форму, но мои усилия не могли полностью компенсировать отсутствие нормальных занятий, тренажеров, полноценного питания. Я потерял не меньше семи-восьми килограммов, а потому на меня сейчас смотрел весьма щуплый тип. Мне даже стало противно. Но больше всего отвращение вызвало выражение моего лица, на нем явный свой отпечаток оставил недавно пережитый страх. Если я выйду на поединок с таким внутренним состоянием, то уж точно лежать мне сегодня запеченным в бетоне.

Я встал под теплый душ. Находился я бы в другой ситуации, то долго наслаждался бы обтекающий меня со всех сторон водой. Но сейчас мне было не до таких удовольствий, я без устали обдумывал стратегию своего предстоящего поединка. Трудность заключалась в том, что я сам точно не представлял, в какой я форме, какие навыки утратил, какие сохранил? В зоне пару раз мне приходилось участвовать в серьезных стычках, но там я не имел дело с учениками призеров мировых чемпионатах, там побеждала не ловкость, а сила совмещенная с жестокостью. Неужели Сулейман в самом деле готовился ко встрече со мной, брал уроки борьбы? А я-то думал по глупости, что меня никто не ждал.