– Она больна, – сухо произнес Глеб. – Прошу прощения за то, что сразу вас не предупредил.

* * *

Когда остались втроем, можно было переходить к разговору о делах, ради которых приехал Горецкий, и посмурневший Глеб уже не притрагивался к водке, но Горецкий хотел, чтобы беседа текла как бы сама собой, вроде бы ничего серьезного, просто собрались старые приятели с единственной целью пображничать, и дело только в этом, а разговоры – это между прочим, только чтобы за столом не молчать. Горецкий лично разлил водку по рюмкам, скосил глаза на хмурого Глеба, но демонстративно не заметил его хмурости и сказал беспечно:

– А я только сегодня в Москву прилетел. Получается, что с корабля на бал. Давай, Глеб, выпьем. За то, что не отказываешь. За то, что к тебе в любой момент можно завалиться и водки попить.

Он старательно пытался вытащить Глеба из трясины расстроенных чувств, но это было так прямолинейно и так все на виду, что Глеб решил, что надо все проговорить до конца и тем самым закрыть тему, чтобы не оставалось поводов для домыслов и чтобы не случалось больше неловких ситуаций.

– Женя попала в автокатастрофу, – сказал он, посмотрел на Горецкого, и улыбка на лице Ильи мгновенно испарилась. – Катастрофа была страшная. Ее приятель, который был за рулем, погиб. Сама же она была в коме несколько дней. Выкарабкалась чудом, но ее собирали буквально по кусочкам, у нее сейчас все тело в швах. Первое время после того, как она пришла в себя, она никого не узнавала. Помнила только отдельные слова. Ей давали в руку ручку, предлагали написать свое имя – она не могла этого сделать. Сейчас в это трудно поверить, но тогда это был не человек, а эмбрион. Она тогда и она сейчас – это небо и земля. Но какие-то проблемы сохраняются. Она всегда мучается, когда ко мне кто-то приходит. Пытается угадать, видела раньше этого человека и должна ли помнить его имя. Я не знаю, восстановится ли она когда-нибудь полностью.

– Черепно-мозговая травма? – спросил Горецкий.

– Да, – кивнул Глеб. – Ушиб головного мозга тяжелой степени.

– И тем не менее прогресс впечатляет, – оценил Горецкий. – Девушке повезло, что у нее такой братец.

Глеб сделал движение рукой, желая показать, что не об этом сейчас речь, но Горецкий продолжил настойчиво:

– Глеб! Я на сто процентов уверен, что без тебя бы она не поднялась. Ты и сам понимаешь, что если бы не твои знания и не твой опыт – она была бы сейчас в куда более плачевном состоянии…

– Ладно, закончим, – предложил со вздохом Глеб. – Давай к делам перейдем.

– А я как раз о делах, Глеб. За твоим советом пришел. Очень похожая история. У пациента амнезия с полным замещением личностной самоидентификации. Он – это не он, а кто-то другой. А себя настоящего он совершенно не помнит.

– Была травма? – вопросительно посмотрел Глеб.

– Да, – на всякий случай подтвердил Горецкий.

– Физическая? Психическая?

– Я не в курсе, – осторожничал Горецкий.

– Но ты его историю болезни видел?

Горецкий нервно забарабанил пальцами по столу.

– Там какая-то путаная история, Глеб, – сказал он. – Может, ему и вправду настучали по голове. Или в его жизни произошло что-то такое ужасное, что крыша поехала. Или, может, накачали его чем-то…

Глеб поднял голову, и их с Горецким взгляды встретились. Потом Глеб перевел взгляд на Корнышева. Тот смотрел на него выжидательно.

– Тогда это уголовщина, – сказал Глеб.

– Именно! – с неожиданной для Глеба готовностью подтвердил Горецкий.

– Илья, ты меня извини, но я вряд ли смогу тебе помочь.

– Почему? – спокойно спросил Горецкий.

– Когда к хирургу домой приходит человек со свежей огнестрельной раной и просит частным образом и без огласки извлечь пулю…

– Ты же не хирург. И я без пули, – попытался перевести разговор в шутливую тональность Горецкий.

– Это та же уголовщина! – твердо повторил Глеб.

– Уголовщина, – снова подтвердил Горецкий. – Поэтому мы этим делом и занимаемся.

– «Мы» – это кто? – уточнил Глеб, и взгляд его стал отстраненно-недоверчивым. – Ваша клиника?

– Я ведь не в клинике, Глеб. Уже давно, – сказал Горецкий. – Я хотя и по специальности вроде бы, но уже совсем по другому ведомству. Которое всякими такими странными историями и занимается.

Тут многоопытный Корнышев продемонстрировал Глебу свое служебное удостоверение. Глеб вчитался в текст, посмотрел на своих гостей озадаченно, и стало ясно, что эффект достигнут.

– Наш пациент напрочь отказывается вспоминать свою прежнюю жизнь, – ковал горячее железо Горецкий. – Я действительно не знаю, вследствие чего это все. Но есть подозрение, что психотропы.

– Я по этой тематике не работал, – сообщил Глеб.

– Я в курсе, – кивнул Горецкий. – Я к тебе за другим пришел. Ты ведь у нас дока по восстановительной терапии. Ты мозги вправляешь, как хороший хирург вправляет кости. У тебя есть опыт и есть наглядные результаты твоей работы, вон она, Женька, – Горецкий показал рукой вслед ушедшей Жене. – Ты из нее человека сделал. Получается у тебя. Есть надежда. Я знаю, что ты мне скажешь. Что надо знать первопричину. Что разбившийся мотоциклист с ушибом головного мозга и мамаша, свихнувшаяся после смерти своего любимого чада, – это совершенно разные случаи и курс лечения у каждого будет свой. Но вот привозят тебе пациента, а у него ни истории болезни нет, ничего – ну на улице его подобрали, допустим. И что – его не будут лечить? Ведь все равно лечим, Глеб. Все равно вытаскиваем. Ищем подходы, ищем способы.

Глеб смотрел задумчиво.

– Раз ты меня к своему пациенту не повез, значит, показывать мне его не собираешься, – высказал он предположение.

Горецкий развел руками – ты же и сам, мол, все понимаешь, такие условия работы, все под начальством ходим и не нам свои порядки устанавливать.

– Тогда хотя бы на словах, – сказал Глеб. – Симуляция исключена?

– Практически стопроцентно, – кивнул Горецкий.

– Основная версия – психотропы?

– Да.

– Клинические проявления?

– Он абсолютно адекватен, Глеб. Если только не знать, что он не тот человек, за которого себя выдает.

– Он полностью идентифицирует себя с этим вымышленным?

– Да.

– Этот вымышленный хоть каким-то боком соприкасается с ним прежним?

– Нет. Две разные биографии.

– И никаких пересечений?

– Нет.

– Ты хочешь вернуть его в его прежнюю жизнь?

– Да.

– А он сам этого хочет?

– Да! – твердо сказал Горецкий.

– Ты уверен?

– Ему в нынешней жизни так плохо, Глеб, что он бы с радостью превратился в себя прежнего. Но он не знает про себя прежнего. А мы пока не знаем, как ему помочь.

– Но его настоящая биография тебе известна, – предположил Глеб.

– Да.

– В подробностях?

– Практически да.

– Можно попробовать, – сказал Глеб. – Моя Женя была совсем плоха. Ничего не помнила. Чистый лист бумаги. Куцая биография новорожденного. Ни событий, ни лиц, ни имен. Но со временем все восстановилось. Откуда-то всплыло. Значит, все это не пропало, а где-то хранилось. Ей надо было помочь. Заставить вспомнить.

– Ты сам ею занимался? – спросил Горецкий.

– Да.

– Как ты возвращал ей память?

– Я рассказывал ей то, что она сама когда-то знала, но забыла. Рассказывал случаи из ее собственной жизни. То, что знал. Рассказывал о ее знакомых. О ком знал. В общем, ей нужно было рассказывать все то, что знала она прежняя. Наверное, многое со временем она вспомнила бы сама. А я просто помогал ей пройти этот путь быстрее.

– Нет, это невозможно! – вырвалось у Горецкого. – Я имею в виду случай с нашим пациентом. Там есть такие подробности… В его прежней жизни… Что лучше бы ему это не вспомнилось.

– Он и так вряд ли вспомнит все стопроцентно, – сказал Глеб. – Но набор эпизодов, которые всплывут в его памяти, будет хаотичным. Ты не сможешь это контролировать. Ему вспомнится то, что вспомнится. В произвольной последовательности. И ты должен будешь рассказывать ему о нем самом все. Без изъятий. Если хочешь получить какой-то результат. Потому что ты не можешь предугадать, что из рассказанного тобой поможет ему что-то вспомнить, а что – нет. И потом… Ты ведь ему про его жизнь будешь рассказывать не столько для того, чтобы он что-то для тебя вспомнил, а в первую очередь для того, чтобы он снова стал тем, прежним. Человек помнит себя, вспоминая какие-то эпизоды из своей жизни. Вспоминает эпизоды и понимает, кто он есть. Так ты верни ему эти эпизоды для начала. Верни ему память.

* * *

За окном было темно. Женя смотрела в окно и видела лишь редкие пятна света в окнах дома напротив. Разобщенные и одинокие полуночники, такие же как она, мучимые бессонницей и несчастные. Так ей казалось. Какая еще может быть причина, по которой люди не спят? Тихая грусть и одиночество.

Пискнул мобильник. SМS-сообщение.

ДОСТОЕВСКИЙ ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

СТРАНИЦА ТРИСТА ДВЕНАДЦАТЬ

Достоевский. Это писатель. Сказал Глеб. А она его спросила. У нее в памяти тогда всплыло это слово, и она спросила, что такое достоевский. Сама тогда не поняла, откуда это слово ей знакомо. А теперь вот с этим текстом все ей вспомнилось. Такой текст уже был. Было такое SМS – сообщение. Ночью. Она спала. Пришел этот текст. Она проснулась, прочитала и забыла. Как забывается почти все, увиденное или услышанное в краткий миг пробуждения, длящегося одну или две недолгие секунды. Пробудился и тут же заснул. И наутро уже не помнишь. Если тебе не напомнят.

Достоевский. Значит, это было не случайное SМS – сообщение. Никакой ошибки.

Женя, осторожно ступая по полу босыми ногами, прошла в гостиную и зажгла свет. Достоевский – это писатель. Писатели пишут книги. В книгах страницы. Страница триста двенадцать.

Она шла вдоль книжных полок, занимающих целую стену гостиной от пола до потолка. Она скользила взглядом по корешкам книг на полке на уровне своих глаз. Куприн… Чехов… Лесков… Фолкнер… Голсуорси… Леонов… Толстой… Чехов… Веллер… Верн… Пелевин… Толстой… Достоевский…

Достоевский! Зеленый корешок с частоколом вычурно выписанных букв фамилии автора. Женя осторожно взяла книгу в руки. Мягкая обложка. Ф.М. Достоевский. Вынесенные на обложку иллюстрации и название «Преступление и наказание». Раскрыла книгу. Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание. Роман в шести частях с эпилогом. Москва. Издательство «Правда». 1988. Перелистала страницы. Триста третья. Триста одиннадцатая. Перевернула страницу. Триста двенадцатая. На этой странице заканчивалась очередная часть и нижняя половина страницы оставалась свободной от текста. На чистом поле страницы чьей-то рукой было написано мелким неровно бегущим почерком: «Женя! Отнесись к этому серьезно! Для тебя есть важная информация, которую можешь получить только ты, и никто другой об этом знать не должен. Ты все узнаешь постепенно, если будешь последовательно делать шаг за шагом. Первый твой шаг: посети почтовое отделение 129344 на улице Летчика Бабушкина, дом 7 и в абонентском ящике № 24 забери предназначенный для тебя пакет. Ключ от ящика ты найдешь в металлической коробке из-под печенья. Открой верхний ящик секретера, который стоит напротив книжной полки, откуда ты только что взяла эту книгу. В ящике увидишь круглую металлическую коробку. Ключ от абонентского ящика узнаешь по желтой ленте».

Чуть ниже той же рукой была сделана приписка: «Глеб не должен ничего знать. Эту страницу теперь вырви и сожги, а книгу аккуратно верни на прежнее место».

Женя подошла к секретеру, выдвинула верхний ящик и действительно увидела металлическую коробку. Сняла крышку. Коробка до краев была наполнена домашним хламом, который сохраняется в любой семье с мыслями о последующем использовании всех этих ценных вещиц, которые на самом деле вряд ли уже когда-нибудь пригодятся: обломок пластмассовой линейки, шкала которой начиналась с четырнадцати сантиметров, радиолампы, каких нигде уже не используют, наверное, монеты СССР разного достоинства, сувенирного вида навесной замочек без ключа, пустые пузырьки из-под нафтизина и еще много всякой всячины, из которой торчал вызывающе яркий и в отличие от всех прочих вещей явно не старый язычок желтой тряпичной ленты. Женя потянула за этот язычок ленты и выудила из коробки маленький ключик – тоже не старый и явно недавно совсем в эту коробку положенный.

* * *

Корнышев остановил машину под знакомыми окнами, из которых светилось только одно. Судя по занавескам, это была кухня. Он долго всматривался в освещенный квадратик окна, пытаясь увидеть силуэт или хотя бы угадать какое-то движение, но не дождался. Тогда он решился набрать телефонный номер.

Длинные гудки, потом приглушенный женский голос:

– Алло?

Кровь прихлынула к его лицу.

– Алло! – повторил голос. – Говорите!

– Лена? – сказал он неуверенно.

– Да, – несколько озадаченно. – Я слушаю вас.

– Лена Евстигнеева? – уточнил он.

– Д-да, – еще больше озадачилась его собеседница. – А с кем я говорю?

Евстигнеева – это была ее девичья фамилия. Фамилия из далекого детства. А теперь она давно уже Полякова и никто ее Евстигнеевой не называл давным-давно.

– Это Слава Корнышев. Помнишь такого?

– Слава? Корнышев? Да! – на этом «да!» ее голос лишился налета настороженности.

Радость узнавания. Друзья детства. Все объяснилось и стало милым, трогательным и знакомым.

– Как ты меня нашел, Слава? – теперь в голосе было веселое удивление.

– Это было несложно.

– Неужели? – засмеялась Лена, и Корнышев узнал этот смех. – Я ведь теперь не Евстигнеева, а Полякова.

– Я знаю.

– Откуда? – изумилась Лена. – Или ты с кем-то из наших встречался? Кого ты видел?

– Никого.

– А кто же тебе дал мой телефон?

– Никто. Я его сам раздобыл.

– Где? – смеялась Лена.

Она ничего не понимала.

– Неважно. Как у тебя дела? – спросил Корнышев.

– Нормально. Слушай, я так растерялась!

– А я безумно рад слышать твой голос.

– Я тоже, Слава. Но все так неожиданно! Ты откуда звонишь? Ты в Москве?

– Да.

– Где ты сейчас живешь?

– В Строгино.

– Хорошо там у вас, – оценила Лена. – У меня там подруга живет.

Ему было приятно, что она так сказала. Как будто это дарило ему надежду.

– Да наверное надо бы нам всем как-то встретиться! – сказала мечтательно Лена.

Корнышев будто только этого и ждал.

– Хоть сейчас! – произнес он.

– Запросто! – засмеялась своим чудным смехом Лена.

– Я не шучу.

Она перестала смеяться. Наверное, пыталась понять, что тут к чему.

– Я ведь совсем рядом, – пришел ей на помощь Корнышев. – Сижу в машине прямо под твоими окнами.

– Ты шутишь? – спросила Лена недоверчиво.

– Нет, – обреченно признался он.

Всматривался в светящееся окно жадным взором, с волнением ожидая появления силуэта. И был вознагражден. Он увидел женскую фигуру в том самом окне, где и ожидал увидеть, и произнес дрогнувшим голосом:

– Сейчас я мигну фарами.

Дважды мигнул, вспарывая темноту светом фар.

– Слава! Я ничего не понимаю! – растерянно сказала Лена.

И снова кровь прихлынула к его лицу. Он уже себя выдал – и отступать ему было некуда.

– Я хочу тебя увидеть! – сказал он.

– Слава! Ты сошел с ума! – пробормотала Лена, и теперь в ее голосе уже не было ни капли веселья. – Первый час ночи! Сла-а-ава!

Она растерялась.

– Тогда я поднимусь к тебе! – сказал Корнышев.

– Слава! Я рада тебя видеть… но – первый час ночи… Категорически нет! – запаниковала она.

– Тогда я иду! – объявил Корнышев и решительно вышел из машины. Лена увидела его в свете фонаря, поняла, что он не шутит, и испугалась еще больше.

– Слава! – всполошилась она. – Ты сошел с ума! Как ты себе это представляешь? Как я это все объясню? У меня тут все спят! Ночь! И вдруг гости!

Да, нелепо будет выглядеть. Но главное не это, а то, что им не дадут поговорить. Разбуженный приходом ночного гостя, появится на кухне растревоженный и заспанный Поляков, будет фальшиво изображать радушие и предложит выпить за знакомство, а сам будет щуриться подозрительно и ловить каждое произнесенное слово, пытаясь разгадать стоящий за словами скрытый смысл. Ленка будет нервно теребить краешек скатерти и старательно прятать глаза, Корнышев разозлится, потому что ему не дают возможности сказать то, что он хочет, и в итоге встреча, о которой ему мечталось столько лет, окажется скомканной, некрасивой и нелепой.

Только не у нее в квартире. По крайней мере, сегодня.

– Выходи ко мне! – попросил Корнышев. – Я тебя жду!

– Слава! Нет! – твердо сказала Лена. – Извини, я очень устала! Завтра! Позвони мне на работу! Мой номер телефона…

– Я знаю.

– Откуда? – изумилась она, выдавая свою растерянность.

– Лена! Я много что о тебе знаю! Ты себе не представляешь, как я хочу тебя видеть! Если бы ты видела, что со мной сейчас творится, ты бы поняла, что я не уеду, пока не увижу тебя!

Его напор явно Лену пугал, но он не мог остановиться.

– Слава! Я тебя умоляю! – произнесла она беспомощно.

Но ее мольбу о пощаде Корнышев пропустил мимо ушей.

– Я иду! – объявил он и направился к подъезду дома, по-прежнему прижимая к уху трубку мобильного телефона.

– Подожди! – всполошилась Лена. – Господи, ну что же происходит! Слава! Я сейчас выйду! На пять минут! Только пять минут! И после этого иду спать. Я действително очень устала, поверь. И в следующий раз ты позвонишь мне уже на работу. Хорошо?

– Да! – с готовностью согласился он.

– Обещаешь?

– Обещаю! – ответил Корнышев, обнаружив в себе зарождающийся восторг.

– Обойди дом, – попросила Лена. – Там такой скверик… Увидишь… Я сейчас выйду – собаку выгулять… И мы с тобой поговорим…

– Хорошо, я жду.

За домом действительно обнаружился скверик, совсем небольшой, две асфальтированные дорожки схлестнулись крест-накрест, на этом перекрестке горит единственный фонарь, да и тот не нужен, поскольку окружающие с трех сторон сквер улицы просвечивают его насквозь светом своих фонарей. Взволнованный Корнышев прошел через сквер, вернулся обратно к дому – Лены все еще не было. Он снова прошел через сквер, уже заметно нервничая, а когда обернулся – Лена шла ему навстречу, а рядом с ней семенила упитанная псина, ротвейлер. Корнышев поспешил им навстречу. Лена была в легком красивом платье, в каких вряд ли собачники когда-то выгуливают своих собак, и Корнышев понял, что это платье надето ради него.

Она была все так же прекрасна. Фигура сохранила девичью стройность, в движениях угадывалась давным-давно запомнившаяся Корнышеву завораживающая плавность, а неизбежные морщины волшебным образом испарились при призрачном свете неблизких фонарей, и лицо ее казалось таким же юным, каким Корнышев его помнил много лет.

При стремительном приближении Корнышева собака угрожающе зарычала, Лена сказала ей ласково: «Мики! Свои!», и собака затихла, а Корнышев даже не сбавил шаг, приблизился, взял руку Лены в свою и восторженно-нежно ее поцеловал. Снова зарычала собака, но теперь Лена не обратила на нее никакого внимания, сказала, вглядываясь в лицо Корнышева:

– Здравствуй, Слава!

– Здравствуй! – срывающимся голосом ответил он, все еще не смея поверить в реальность происходящего. – Рад тебя видеть!

– Я тоже, – сказал Лена, но она испытывала неловкость, и это было заметно.

– Прости меня, – попросил Корнышев. – Я понимаю, что это похоже на какое-то безумие…

Он осекся и засмеялся, качая головой.

– Как же я рад тебя видеть! Ты все такая же. Какой я тебя еще по школе помню. Совсем не меняешься.

– Так не бывает, – улыбнулась Лена в ответ, и ее улыбка показалась Корнышеву грустной.

– Нет, правда! – сказал он с горячностью.

Лена пожала плечами. Она не выглядела ни восторженно-возбужденной, ни даже просто обрадованной. Растерянность, вызванная внезапностью случившегося события.

– Я сегодня увидел женщину, очень похожую на тебя, – сказал Корнышев. – Мне так показалось – что вы похожи. А вот сейчас смотрю на тебя и понимаю, что никакого сходства. Просто я все время думал о тебе. И повсюду ты мне мерещишься.

Лена посмотрела на него. Кажется, ей совсем не нравилось то, что он говорил.