Глава 8
Таверна «Полипо»

– Я же сказал тебе, что этого не было. Оставь меня, наконец, в покое! – прорычал я, вконец раздражённый болтовнёй Щелкунчика.

– Миль пардон, дорогой граф, – не унимался этот негодяй. – Вы меня беспокоите. Похоже, наш «друг русалок» подвержен приступам ретроградной амнезии. Что, вы действительно не помните вашего приключения в Лас-Пальмасе? Ну а таверну «Полипо» на окраине города?.. Там ещё был хозяином молодой уродец редкой экзотичности. Вы его хотя бы помните? Парня звали Пабло-Октопус, забыть его невозможно, он вылитый осьминог. У него ещё по три пальца на каждой руке, а сами руки, словно щупальца спрута, какие-то бескостные. Череп безволосый, весь в мерзких шишках. Ну а физиономия! Захочешь, не забудешь! Кстати, его коронное блюдо – осьминожина под разными видами. Говорят, превосходное средство от мужской слабости. Да неужели не помните ни черта, ваша светлость?

Прус, вернувшись с прогулки, то ли издеваясь, то ли всерьёз, уже битые четверть часа пытался убедить меня в том, что на Канарах со мной действительно произошло что-то необыкновенное.

Я до сих пор амнезией не страдал и хорошо помнил всё, что тогда происходило. Дело было в рыбацком посёлке, что расположился на окраине Лас-Пальмаса. Утром яхта Винера причалила к острову Гран Канария, маленькому пирсу в одном из тысячи закутков огромного, раскинувшегося на десятки километров по извилистому побережью порта де-ла-Лус. Винер распрощался с нами и отправился по своим делам. Зато при нас остался Йоган. Правда, теперь он больше смахивал на экскурсовода, знатока местных достопримечательностей. За нашей, в основном бледнолицей компанией, увязалось несколько похожих на смуглых чертенят местных мальчишек. Они дёргали нас за одежду и что-то лопотали по-испански, постоянно повторяя: «Алеман, алеман». Это означало, что они безошибочно опознали в нас немцев. Йоган хотел было прогнать мальцов, но я разобрал в их воробьином писке кое-что интересное. Сорванцы требовали по реалу на каждого, обещая показать длинную железную лодку с пушкой. На ней, якобы, приплыли такие же, как мы «nativo de Alemania». Если перевести дословно с испанского – «родные Германии».

Йоган не без досады признал, что в порту де-ла-Лус сейчас действительно находятся наши братья по оружию.

– Трепаться о заходе в наши края новейшего У-бота седьмой серии мне не с руки, – нехотя процедил наш гид. – Давайте считать, Отто, что вы своим умом до всего дошли и я здесь не при чём.

Искомый У-бот находился неподалёку, в укромном закутке, до которого мы добрались пешком за какие-то четверть часа. Испанский солдат, стоявший в охранении на подступах к пустынному, закрытому маскировочной грязно-жёлтой сеткой причалу, заметил нашу группу издалека. Взяв карабин наизготовку, он приказал нам остановиться. Йоган дружелюбно поприветствовал его:

– Буэнос диос, амиго! – И тут же добавил: – Палабра «барко негро».

Солдат опустил оружие и ответно улыбнулся Йогану:

– Буэнос диос, синьор Хуан!

Надо сказать, что «Палабра» – пароль-пропуск – никакой секретной информации не содержал. Барка, то есть лодка, вовсе не была чёрной, скорее, двухцветной. Выше ватерлинии она была цвета тёмной морской волны, зато днище бордово-красное. На рубке красовалась знакомая до боли эмблема – чёрный кот в боевой позе. Спина дугой! Хвост трубой! Усищи как стрелы! Ну что же?! Значит, старина Максимилиан Перенье, вместо своего разбитого глубинкой «Чёрного Макса», всё-таки получил новенький У-бот. Сам командир подлодки в мятой по старинной моде подводников фуражке как раз покидал свой борт. Увидев меня, «котяра» заблажил:

– Ба-ба-ба! Кого я вижу?! Задница кашалота! Отто, тевтонская твоя морда! – И прямо с трапа полез обниматься.

Перенье был по отцу французом, а потому имел типично галльские приметы: чёрные глаза, орлиный шнобель и весело-склочный характер. В 34-м мы вместе с этим славным похабником домучили курсы подводников-штурманов в Гамбурге. После чего ещё полгода существовали в мерзком качестве оберфенрихов цур зее, недоофицеров, а по сути – полуматросов, изнывая в отсеках вечно протекающей, старой, как её командир, подлодки.

Они оба были ветеранами, 48-летний капитан-лейтенант Курт Лемски, из-за проблем с печенью похожий на старого желтолицего азиата, и его заслуженная посудина, каким-то чудом ещё не списанная на иголки. Лемски в начале века учился в военно-морском училище вместе с моим крёстным, легендарным подводником Отто Виддегеном. Его портреты до сих пор красуются чуть ли не в каждой сельской школе от Пруссии до Эльзаса. Порой мне кажется, что Виддеген с небес каким-то образом подталкивает поближе ко мне своих, ещё живущих на этом свете друзей, дабы они уберегали от невзгод его крёстного сына. Сначала это был Лемски, а позднее другой отец-командир, фон Рэй.

Правду сказать, родство с другом юности капитан-лейтенанта Лемски мою службу под его началом мёдом не сделало. Командир дрючил мою персону, по похабному замечанию Макса – «как албанский пастух любимую козу». Перенье, подозреваю, в глубине души был рад этому факту. Ведь ему, разгильдяю и выпивохе, доставалось меньше ядовитого командирского внимания. Теперь-то я понимаю, почему мучимый больной печенью матёрый желтоглазый волк гонял нас как щенков по отсекам старого У-бота! Лемски стремился превратить глупых двадцатилетних салаг в серьёзных моряков. Вечная ему память и благодарность за то, что мы до сих пор живы. Мы – это Макс, я и наши экипажи.

Максимилиан сграбастал меня в свои медвежьи объятья совсем не по-кошачьи:

– Ну что, пёс-рыцарь, составишь компанию старому котяре? – прорычал он весело.

Речь Перенье, сколько я его помню, настоящий зоопарк. Сравнение друзей и знакомых с разной живностью всегда было его пунктиком. Он и меня, было дело, заразил этой дурной привычкой, так что порой бывает очень трудно не увидеть в человеке образ какой-нибудь животины. Сейчас Макс, похоже, увлекался орнитологией:

– Я со своими альбатросами планирую принять на грудь где-нибудь в тихом местечке, ну а потом по птичкам. Хотя, положим, без девчонок можно пережить, а вот со старым другом былое вспомнить – это слаще любой курочки.

– Господин корветтен-капитан, – обратился ко мне стоящий неподалеку Йоган. – У меня приказ. Я не могу оставить вас и ваших офицеров без сопровождения. В Пальмасе безопасно только днём. По вечерам на улицы и тем более в пригородах вылезает из нор всякая местная шваль. Так что без прикрытия вам никак нельзя.

– Ну так пошли с нами, Дон Хуан, идальго ты наш Канарский, – отреагировал без промедления Перенье.

Йоган не остался в долгу:

– Я готов устроить сегодняшнюю попойку за счёт заведения, но с одним условием: командир «Чёрного кота» и его офицеры переоденутся в гражданскую одежду.

– Чёрт с тобой, банкуй! – проворчал Макс-Кот и, сверкнув в сторону Йогана чёрным, вороньим глазом, отправился в каюту переодеваться.

Ресторанчик «Полило» посоветовал нам не кто иной, как Йоган или, в испанском варианте – Хуан. Йоган-Хуан был родом с острова Тенерифе, эдакий Канарский фольксдойче, выходец из небольшой тенерифской общины немецких колонистов. Цитируя Макса-кота: «Прожжённых лисов-хитрецов, облюбовавших для колонизации земной рай – Канары».

Йоган с видом профессионального экскурсовода прочёл нам короткую лекцию:

– Кабачок «Полило» славен двумя вещами. Во-первых, одним из лучших в Испании Канарских вин – мальвазией, чудесным даром тенерифских виноградников, растущих на вулканическом пепле. Ну а во-вторых, неповторимой кухней из морепродуктов, лангустов, кальмаров, креветок, но главное – осьминогов, волшебников-октопусов. Для испанца, даже в преклонном возрасте, весьма важно чувствовать себя «Un hombre»^[37], мужиком в прямом смысле этого слова. К сожалению, природа не всегда даёт такую возможность престарелым, но всё ещё любвеобильным «Los hombres»^[38]. И тогда на помощь приходят октопусы. Однако для получения нужного эффекта осьминожину надо уметь правильно приготовить. Пабло-Октопус, молодой хозяин таверны, как раз из тех, кто это умеет.

– Нам-то, морским львам с нормальным костяным стояком, на кой дьявол это осьминожье снадобье для похотливых старичков? – с ворчливым недоумением осведомился Макс.

– Просто отведайте тарелку супа «Маринеро де лос Канария» и запейте всё это стаканом ледяной мальвазии. Вы всё сами поймёте, – с утомлённой вальяжностью ответил на это наш гид. Это был стиль искушённого сноба и гурмана.

Надо признать, что молодой уродец, хозяин ресторана, оказался классным мастером своего дела. Пряные ароматы приготовленных им блюд из морепродуктов я вспоминаю и по сей день. Ну а охлаждённое, белое сухое вино мальвазия вообще было выше всяких похвал. Ощущение эйфории и деятельного возбуждения после этой не слишком обильной трапезы действительно было каким-то новым, ранее не испытанным. Сочетание мяса осьминога, пряных специй и отменного вина действовало на организм подобно лёгкому наркотику. Максимилиан, не проигнорировав отменное вино, с удовольствием оседлал любимую «Белую лошадь». Я всегда предпочитал хороший французский коньяк, но поскольку его в таверне не имелось, пришлось вместе с Котом лакать, в общем-то, неплохое шотландское виски. Макс набрался по самую ватерлинию и настолько развязал язык, что поведал мне о затаённой старой обиде. В прошлом году его наградили рыцарским крестом за удачный рейд в Западную Атлантику, а вскоре он имел крайне неприятную беседу с одним паркетным корветтен-капитаном, военно-морским чиновником из Берлина. Этот ферт без обиняков посетовал на не совсем арийское происхождение Перенье и настоятельно советовал переменить фамилию отца-француза на материнскую – Крюгер. Макс тогда с трудом удержался, чтобы не снять с ноги лаковую штиблету и не отхлестать штабника по крысиной физиономии.

– В первую мировую, – с горечью сетовал мой друг, – ни одна собака не посмела бы протявкать славному Арно де ла Перьеру^[39], что он не стопроцентный немец.

Эта тема нас обоих задела за живое. Больные на голову функционеры-наци с их бредовыми прожектами о возрождении «Арийского ордена тевтонцев» порядком достали и меня. На второй бутылке «Белой лошади» мы с Котом сошлись в едином мнении, что если кто и погубит Германию, так это кретины из верхушки НСДАП. Всё дальнейшее помню, словно в «бискайском тумане». После грандиозного загула я очнулся, как в добрые времена молодости, от богатырского храпа Макса в его пахнущей свежей краской командирской каюте. Мой друг, как истинный кот, привольно разлёгся на палубе. Там ему было куда удобнее, чем мне в его узкой койке подводника.

Прус задремал, оставив меня наедине с воспоминаниями на целых сорок минут. Но вот раздался смачный зевок и пробудившийся от дрёмы Дракон вновь открыл пасть:

– Возможно, маркграф, вам тогда на Канарах подсыпали в выпивку какую-то дрянь. Иначе как объяснить, что вы позволили ставить опыты на себе, боевом офицере, словно на паршивой морской свинке…