Арсен, Жека, и «К»
Колымская повесть

Обитатели энного барака славного Колымского посёлка, можно даже сказать города были далеко не однородны по социальному положению, вероисповиданию и т. д. Кто-то считал барак временным пристанищем и жил надеждой что когда-нибудь его снесут, хотя давно известно что нет в мире ничего долговечней временных сооружений, коим этот барак и являлся.

Другие наоборот не мыслили свою жизнь вне этого барака, и случись вдруг что он сгорит по какой либо причине то эта часть аборигенов усядется на ещё тёплом и дымящемся пожарище, посыпет в знак величайшей скорби головы пеплом и будет ровно три года сидеть и ждать чуда в виде вдруг воскресшего своего жилища.

Но пока этой напасти нет, всё идёт своим чередом. Люди и здесь живут, рождаются и умирают как и в современных домах без клопов, тараканов, и даже с тёплыми сортирами. Как в старых бараках так и в новых домах кто-то к чему-то стремился, работал на износ копя тяжёлую Колымскую деньгу.

Эти трудовые сбережения были как индульгенция, пропуск в рай, в мечту т.е, на материк в дальнейшую безбедную жизнь, в тёплых краях с большим домом и садом с мандаринами, апельсинами или на худой конец с зелёным лучком, красной редисочкой, а потом осенью и со всякими вареньями соленьями. И да сбудется, голубая мечта всех этих проклятых Колымских лет.

Мечты наши и надежды, как вы дороги почти осилившему эту дорогу длинной во много лет, человеку потерявшему былое здоровье и забывшему былое родство. Мечта или химера, но жизнь ушла хотя человек этого ещё не сознаёт, ибо он по-прежнему слепо верит и надеется.

Солидные, ну очень солидные сбережения и весьма приличная северная пенсия давали людям уверенность что жизнь прожита не зря, ведь они пришли к финишу до которого многие и многие их ровесники так и не добежали. Они также прошли сквозь мясорубку Колымы, они также батрачили на приисках, валили лес, горели, тонули не ради романтики, мало романтики в выживании. Деньги, деньги, деньги будь они прокляты. Они прошли все круги ада и предстали перед господом богом в том же в чём и пришли в этот так несправедливо устроенный мир.

 
А вот эти аборигены не так скучны
 

Другая категория Колымчан, да и не только их, хотя в этой бренной жизни и были изгоями, белыми воронами, но были мудрее. Они жили полноценной жизнью сегодня, и сейчас, им было глубоко наплевать как на материковские тёплые края, так и на райские кущи обещанного попами рая в садах Эдэма. Никто оттуда не вернулся и не рассказал по чём там водка и так ли в натуре там всё прекрасно.

Это беспокойное племя аборигенов и примкнувшие к ним пришлые неудачники, тунеядцы и воры всех мастей по началу всегда кучковались у злачных мест, и как правило, этот местный бомонд забулдыг забивал стрелку у винной монопольки Рыбкоопа. Потом это сборище отщепенцев всех мастей, перекочёвывало в какой ни будь кильдым, где нет ментов, где можно душевно опохмелиться каким ни будь суррогатом, засадить какой ни будь такой же косой и весёлой «тёлке» которая не станет спрашивать у тебя не только фамилию, но даже как тебя дразнят по имени не спросит, она и про своё ФИО тоже скромно умолчит. Всё произойдёт по обоюдному согласию после чего они вырубятся до следующего протрезвления, нового дня и новых хлопот.

Однажды попав в такую малину, я поневоле вспомнил строки: – На полу лежали женщины и мясо. Женщин там всегда хватало, а мясо если когда кто и видел то только собачатину.

 
Прости Господи, не ведаем что творим
 

Иногда какая ни будь ленивая аборигенка, любительница болонок или ещё какой ни будь другой блохоты по утру выпускала без конвоя псинку пописать или покакать на зелень скверика, то прости прощай брат наш меньший иль сестра, всё едино на сковородке не разобрать кто есть кто, лишь бы на всех хватило. Мы человеки всегда были пожирателями всго живого, древнейший инстинкт выживания правит нами и сейчас. А потому господа-товарищи не делайте скорбных, презрительных и брезгливых рож, голод всех нас уровняет, он опять сделает из нас животных, коими впрочем мы и являемся. Не обольщайся хомо сапиенс, зверьё всё равно разумней тебя разумного, порядочней и чище во всех отношениях.

Ну а сейчас у «добытчиков» бичей пир горой, рекой льётся брага и самогон, упоительно пахнет жареным мясом, а непривычному едоку кажется что каждый кусочек на шипящей от жара сковородке скулит и тявкает. И хотя уже после первого стакана пойла, никто не слышит немых собачьих мольб, у этого мяса всегда будет привкус той нечеловеческой боли и слёз; эх вы, хомо сапиенс. Это был реквием, молебен по невинно убиённым собачьим душам. Аминь.

 
О Жеке
 

В одном из таких кильдымов частенько гостят и Жека с Арсеном. Жека крепкий сорокалетний Колымский мужик прошедший как и многие в этих краях суровую жизненную школу, зоновский беспредел, барачные драки и поножовщину, тонул да не утонул, горел да не сгорел, убивали да не убили, видно и здесь ангел хранитель подсобил, выручил.

Женька пахал в нашем «Гидроспецстрое» бурильщиком на врезке в машинный зал ГЭС, трясся на перфораторе зарабатывая приличные «бабки» и кучу неизлечимых болячек связанных со спецификой этой работы. У него была верная красавица жена, и немного уменьшенная копия мамы, почти взрослая дочь. Они были больше похожи на сестёр чем на маму и дочь. Казалось бы живи Евген, как все человеки, люби ненаглядную жёнушку, выдай за хорошего человека дочь, дождись внуков и устрой себе с бабой с хорошую спокойную старость, пусть даже и на Колыме, ведь для вас обоих всё равно нет места краше чем сама река, сопки поросшие багульником и сосняком, тундры с морошкой, а где ещё есть такие хайрюза да таймени? В общем, живи не хочу. Ан нет! Спокойная жизнь не для нас, одним видно ветром меня с ним забросило в Южную Якутию на БАМ, но это уже совсем другая история.

 
Обретение друга
 

Эту небольшую историю о ссыльном кавказце абреке мне рассказал Женя но получилось что рассказ был обо всех, и обо всём понемногу, но больше о жизни, о той неизвестной которая никому не приснится и в страшном сне, но тем не менее это тоже жизнь, и она не лучше и не хуже других. Это зависит от того, кто ты сам, какой путь ты прошол в жизни, что испытал, как ты смотришь на те или иные вещи, где ты родился, и живёшь сейчас?

А может тебя всё устраивает и тебе и так хорошо в том говне в котором живёшь с детства. Где больше подлости и цинизма, в безопасном амёбоподобном аморфном состоянии в говне, или в жизни полной событий и опасностей. Жить ради жизни, борясь и выживая, или выживать как опарыш в дерме, в ожидании пока оно совсем не высохнет, что означает что шансов у тебя ноль, ведь ты и сам полное дерьмо и таков твой удел, и третьего не дано.

Во, повело меня всё раскладывать по полочкам, а может я не прав и всё не так? Лучше буду рассказывать, расписывать о человеческих доблестях или подлостях, о героизме и трусости, о предательстве женщин, о их любви и изменах, обо всём из чего состоит жизнь, но выводы делать не мне, а тебе, это и будет твоё понятие жизни и бытия.

Оттянул Арсен свои 25 от звонка до звонка, и хотя многие знали о его серьёзной статье и в посёлке он жил очень давно, никто не мог сказать что знает его, или ему что-то известно о прошлом Арсена, для всех он был просто бывший зэк, абрек, человек без прошлого. Когда кто ни будь из самых «любознательных» пытался по пьянке что-то выпытать, у Арсена, глаза того делались белыми, из-за голенища сапога мгновенно появлялся огромный тесак, и у любопытного отнимался не только язык но и ноги. Доверял он только Женьке, который в тяжкую для Арсена минуту ни секунды не колеблясь, как таран врезался в кучу пришлых пьяных старателей решивших разобраться с «чуркой» раз и на всегда. Разобрались!

Вскоре два, уже кунака и побратима сложили тех в штабель и пошли обмывать новое родство, так Женька неожиданно обрёл друга и брата готового идти за ним в огонь и воду.

 
Арсен. Жить или умереть
 

Кунак может доверится только кунаку и постепенно Женя немного узнал о прошлой жизни Арсена. В той жизни было всё, и украденная по кавказскому обычаю невеста красавица горянка, и кровная священная месть, и солидный срок за то что убил слишком важного человека имевшего на горянку свои виды.

После чего и потянулась череда тяжёлых без малейшего просвета жизнь, в войну просился на фронт в надежде на достойную смерть, но даже умереть как мужчине, ему и то не дали, не позволили Даже туда не пустили, сказали: – В герои рвёшься, или в побег? Лучше тут сдохни, а мы тебе в этом поможем. И опять этапы, пересылки, были и неудачные побеги, но куда с Колымы бежать, жаль только что конвоиры не убили.

Арсен как и тысячи, десятки, сотни тысяч узников ГУЛАГА, бил шурфы, валил лес, его заваливало в золотоносных шахтах, стоя по пояс в горных ледяных ручьях он черпал со дна песок чтоб лотком намыть норму на кусок черняшки и миску баланды, неизвестно зачем но он пытался выжить. Через все круги ада пришлось пройти Арсену. Давно, очень давно он потерял счёт дням и ночам, месяцам и годам, и когда его однажды вызвали в «контору», и вручили справку об освобождении, но без права выезда за пределы Магадана, у него подкосились ноги, он сел и заплакал. Он плакал как мужчина, старый, чудом выживший в аду мужчина. СВОБОДА!

Но что делать с этой свободой, как жить? Кому он ещё нужен в этой жизни, кто из его родных остался в живых, кто помнит о нём? Он давно умер для всех, он давно умер для себя, он труп, он опустошён морально и физически, осталась лишь телесная оболочка с бездумными пустыми глазами. И он не первый кто выйдя из зоны был похож на зомби, после того страшного конвейра смерти под названием ГУЛАГ где все чудом уцелевшие были такими, их там сделали такими.

Колымчане хоть и суровые даже порой безжалостные люди, они всё же сердобольны, и ни о чём не спрашивая приютили обогрели подкормили, помогли с работой, поддержали морально и физически. Да, это те люди которые сами прошли в жизни через многое сохранив в душе сострадание. Это истинно русские люди, это сибиряки, северяне, Колымчане. Странно, но как многие другие, они его не боялись, они были такие же.

 
Арсен, абрек, мулла и поп, целитель и пьяница
 

Зимой Арсен отогревал казалось на веки поселившуюся в нём стужу у топки кочегарки, за одно обогревая и тех кто ещё не понял истинной цены физического тепла и тем более душевного. К нему шли как паломники к святым мощам в поисках того и другого, и неважно было людям какой он веры, он оказывал им помощь, давал силу и веру. Он лечил словом, он был мудрей и сильней многих, но и он учился у людей вере и мудрости.

Летом, в котельной, как правило шёл ремонт но одно другому не мешало, работа пьянству, а пьянство наставничеству и исцелению ищущих, сомневающихся и заблудших душ.

О каждом обитателе того барака можно было написать целую повесть, да не больно откровенны и разговорчивы были эти не всегда добрые люди особенно когда разговор заходил о их прошлом. Об одном из рядовых дней той безалаберной жизни, тех безалаберных, но не до конца потерянных людей и пойдёт речь. Всё это было бы смешно если б ни было так грустно, а впрочем, как на это посмотреть.

В тот день, Жека получив нехилую зарплату Колымского буровика решил устроить по такому случаю, небольшой сабантуйчик. Обычно такие игрища устраивают сельчане в честь окончания посевной или уборочной, но получи они хоть раз такие бабки, они бы сотворили целый сабантуище размером как минимум в неделю. Да, он не сеял не пахал, он бурил что было не менее важно чем сельская страда, и на жалкое подобие настоящего сабантуя имеющего статус почти рядовой пьянки, смахивающей на банкет, бурильщик Женя, имел полное право. И так, вперед!

Заходит Жека в комнатуху к Арсену, это жилище аскета, где мутное оконце засиженное мухами, в короткой занавеске похожей на мини юбку тощенькой фифы. На столе клеёнка смахивающая на дырявую юбку нищенки, для гостей у стола стоит чудом не падая, кривоногая табуретка с первой группой инвалидности, но шконка с серым солдатским одеялом опрятна и аккуратно застлана, а щелястый пол чисто выметен. На кухонном столе старая электроплитка, облупленный эмалированный чайник и насквозь прочифирёная якобы алюминиевая кружка.

Жека:

– Арсен, на «бабки», хватай свой «гюрзак» и дуй за пойлом, да меньше ящика не бери, неча потом косым, зря ноги топтать, порожняк гонять, да закуси а бы какой прихвати, не алкаши ведь рукавом занюхивать.

Было бы сказано другом, и как словом так и делом, старый Арсен схватил видавший виды и знававший лучшие времена рюкзак и помёлся вдоль по штрассе в сторону сельпо. Справедливо в общем-то, чьи-то ноги, чьи-то деньги, да и не резон Жеке лишний раз на улице светится, или баба засечёт или толпа жаждущих увяжется, с хвоста не сбросить, у них нюх что у ищеек.

Слух у них тоже ничуть не хуже, только сделай хоть одну «бульку» в стакашек, да ещё звякни горлышком о стакан, и вот они тут как тут, с сухими глотками, тряскими руками и бегающими просящими глазками. Это уж как водится. С Арсеном дела совершенно другие, о его бешеный взгляд разбивались многие надежды, хотя многие уже давно знали что Жека с Арсеном будут бухать, и что как правило, меньше ящика они не берут.

Так было всегда, но может быть сегодня всё будет иначе, больно сегодня настроение хорошее. Женька сидит на завалинке барака, весь прикинулся пеньком, с понтом совсем не при делах и никого не ждёт а просто «курит бамбук» и никакого Арсена он не знает. Гонит Женька понты а сам прекрасно знает что за ним десятки глаз секача давят.

А тут и этот хрен моржовый не вовремя из-за угла вываливает, он идёт как канатоходец по канату широко расставив руки, балансирует ими словно под ним не тундра Колымы а знаменитый Американский каньон глубиной триста метров. —Арсен, абрек хренов, ты что ползёшь как баба на сносях, или свои тухлые яйца боишься растрясти? – Дык душа моя Жека, груз то больно ценен, не ровён час споткнёшся, обороните мой Аллах с твоим Христосом, от беды столь великой.

 
Неудавшийся визит, или «Кобра и Хромой»
 

Женька сегодня больно добр, а это значит не к добру; – Не ссы Абрек, ещё разок смотаешься, ничего страшного. Гляди-ка Арсен-джан, небо чевой-то хмуриться, может в кичман к Кобре завалим, она баба жёсткая «хвосты» в миг обрубит, посидим хоть спокойно, да и упасть там можно спокойно ежели что. – Айда.

Собутыльники дружненько рулят в такой же вросший по самые окна барак, на крыше которого произрастает трава хоть сенокос учиняй. В этой избушке без курьих ножек проживает некая особа с погонялом «КОБРА». Никто не знал её истинного имени, для всех она была просто тётей «Коброй». Худая, не очень-то и старая, (этот спорный факт напрямую зависел от литража выпитого) но испитая женщина жила в комнатухе где был закуток с печью, с грубым кухонным столом со стоящей на ней электроплиткой и тазом с грязной посудой, какими-то полками на стене, и несколькими чурбаками вместо стульев.

За грязной якобы ширмой, на стене в якобы спальне красовался якобы ковёр, с грязно-серыми лебедями и пышнотелой красоткой в лодке размером с эсминец. У девы было громадное вымя с сосками в розовый огурец, витая коса деревенской девушки размером с коленвал и громадные похотливо-блудливые глаза фары. Да и вся она больше смахивала на трактор, так и хотелось что ни будь у неё открутить или разбить.

Из хилого берегового тростника застенчиво подглядывал за девой не то Сатир, не то Кентавр, больше похожий на беззубого зебро-тигра мутанта размером с бугая, и с толстой задницей из под которой выглядывали копыта с кастрюлю. А вот передними, лапами, почему-то с громадными когтями, он рыл землю с понтом: – Щас прыгну. Конечно он не хотел её скушать, потому как зубы она ему ещё раньше выхлестнула своим девичьим кулачком, теперь ему нужно было что-то другое, это было ясно и дураку. Ох опасная затея.

Этим произведением искусства тётя «Кобра» очень гордилась, ведь по её мнению это была единственная по настоящему ценная вещь в её апартаментах. С Коброй жил выпущенный из дома «Хи-Хи» жертва неудачного аборта, её сын, дебильный здоровенный парень с кликухой «Косой-Хромой».

 
Богом обиженный «Косой»
 

Да, он был таким, бог обошёл его стороной когда мозги раздавал, вот ведь фраер, нет бы всем поровну, так нет же, валил мимо бормоча; – зато от армии откосит а я потом его сразу в апостолы произведу, а со временем и сам Шойгу к нему на поклон придёт.