– Имейте в виду, в ваше время, даже если будет ночевать дома только через пятьсот лет и дольше – ни-че-го не изменится, обслуживающий персонал так и не унизится даже до королей и герцогов, а так будет хамить, чтобы получить хоть какое-то наслаждение от жизни, ибо заплаты ему, как не платили, так и не платят до сих пор, несмотря ни на какие революции и резолюции. И может, даже не только поэтому, что именно его, обслуживающего персонала, природы, хоть поликлиничных врачей, хоть простых кассиров.

В данном случае, в этой пьесе Шекспира Король Лир, речь вполне может быть акцентирована на захвате власти не теми, кому она дана богом, а именно:

– Слугами, – в которые по характеру поведение как раз годятся Гонерила и Регана – дочери Короля Лира.

Можно подумать:

– Как они будут играть таких наглых дур, если заранее известно, что это только репетиция-предположение, что Король Лир отдаст всё своё королевство дочерям еще при своей жизни.

Да, но эта вводная находится в другом контексте, она вообще не является искусственным построением, а есть фундаментальное следствие первого действия, что Король Лир всё отдал своим дочерям.

Как у Пушкина, например, в Капитанской Дочке или Дубровском – это не скрытая Посылка, что дело обстоит сразу:

– Наоборот – наоборот, – Пугачев не разбойник, а царь, Дубровский – это не Дубровский, а вообще даже: настоящий князь Верейский и есть, а не Дубровский в роли князя Верейского.

Это более фундаментальный вывод, а именно реальность Посылки:

– Весь мир театр и люди нем актеры, – и логически следует, если верить богу, что Он обещал Хэппи-Энд человеку, то так и будет.

Поэтому Дубровский в роли князя Верейского в конце виден именно благодаря этой Посылке бога:

– Ищите и найдете Хэппи-Энд.

Также и Пугачев: если был намек, что он настоящий царь – значит может. И он смог, точно также, как и Дубровский, и Германн в Пиковой Даме.

Как Сильвио, Владимир в Метели, Гробовщик получивший верительную грамоту на прямой контакт в Подземельем, Станционный смотритель, удачно выдавший свою дочь – можно сказать:

– За самого себя, – как и Барышня-крестьянка, заставившая так сильно влюбиться в себя Ромео, что он охотно согласился жить в ней в Аду.

Эти Хэппи-Энды, как говорил Пушкин:

– Не в ту же строку пишутся, в которой идет видимое действие.

Поэтому:

– Хорошими будут все, но:

– Чуть позже, – когда и появиться вот это самое:

– Виденье роковое, внезапный мрак, иль что-нибудь такое.

В данном же случае, я хотел обратить внимание на то, что бессмысленное упоминание – как думает Лев Толстой – всех этих Гоббидидэнцов и Флиббертиджиббетов:

– Сразу имеет смысл, так как забытого и ослепленного Глостера, а также и его сумасшедшего сына снимают:

– Крупным Планом, – вместо мимоходного упоминания.

И значит, ругают здесь Сферу Обслуживания зря, так как она гораздо более глубоко зарыта, вплоть до самого ада, хуже, конечно, что и специально еще такой прием делается, чтобы пропищать над ухом уж точно каждого:

– Не спать, не спать, не спать.

Третья сцена 4-го действия, говорится про Корделию, дочь Короля Лира, которая в начале сразу сообщила отцу, что будет любить также и мужа, как отца, а он за это не дал ей приданого. И вот когда она узнала о злоключениях отца:

– Ее улыбки и слезы напоминали погожий день; счастливые улыбки, игравшие на ее устах, казалось, не знали, что за гости была в ее глазах, – эти гости ушли, как падают жемчужины с алмазов.

Так уходят обиженные мысли – можно добавить – которые не успели записать.

Лир с веником на голове из сорных трав где-то блуждает, и Корделия послала солдат разыскивать его, причем говорит, что пусть все тайные врачебные силы земли брызнут в него в ее слезах.

Ей говорят, что на них идут силы герцогов, но она занята только отцом, и уходит.

В пятой сцене 4-го действия, у замка Глостера, Регана разговаривает с Освальдом, дворецким Гонерилы, который везет письмо Гонерилы к Эдмунду – незаконнорожденному сыну Глостера – и объявляет ему, что она тоже любит Эдмунда, и так как она уже вдова, то ей лучше выйти за него замуж, чем Гонериле, и просит Освальда внушить это сестре. Кроме того, она говорит ему, что было очень неразумно ослепить Глостера и оставить его живым, и поэтому советует Освальду, если он встретит Глостера, убить его, обещая ему за это большую награду.

В шестой сцене является опять Глостер с неузнанным им сыном Эдгаром, который в виде крестьянина ведет слепого отца к утесу. Глостер верит. Эдгар говорит отцу, что слышен шум моря. Глостер верит и этому. Эдгар останавливается на ровном месте и уверяет отца, что он вошел на утес и что под ним страшный обрыв, и оставляет его одного. Глостер, обращаясь к богам, говорит, что он стряхивает с себя свое горе, так как он не мог бы дольше нести его, не осуждая их богов, и, сказав это, прыгает на ровном месте и падает, воображая, что он спрыгнул с утеса.

Толстой расписал этот абзац, вероятно, для того, чтобы показать нелепость привычки Шекспира заставлять своих героев делать то, что они никак и никогда не будут делать в реальной жизни, – если предположить, что они, да, чокнулись, но не окончательно.

Но дело в том, что ни один самый разумный человек, как говорится иногда:

– Не может поступить иначе! – Ибо Стикс, отделяющий одно от другого не может быть преодолен просто так:

– Никогда.

Здесь всё происходит буквально также, как в Двух Веронцах:

– Герои плывут, да, но только из одного сухопутного города в другой сухопутный, из Вероны в Милан – раз, приплывают вместо Милана в Падую – два, вместо Валентина, влюбленного в Сильвию, объясняется ей в любви Протей, – три, и вместо родного Итальянского лес в пьесе цветет:

– Шервудский! – И не потому, что все они по очереди сошли с ума, как думает Толстой герои пьесы Король Лир, а наоборот – это реальность – нет, не сошла с ума – а:

– Так устроена! – Нельзя в этом мире ничего увидеть, не имея Фона.

Как не может фотография висеть в пустоте и невесомости. Мы видим в лодке на Тивериадском озере в Евангелии только семь апостолов, – где остальные пять? Они как раз и являются этим фоном для видимых:

– Пять апостолов в роли лодки, семь – в ней.

Далее, Петр – как написано – одевается, чтобы встретиться с Иисусом Христом, находящимся на берегу. И некоторые лирики додумываются до того, что он постеснялся явится Ему голым – поэтому одевается. И допускается, что такую хрень будут писать в Евангелии, рассчитанном даже не на века, а на тысячелетия.

Ибо в данном случае Море и Суша – это разные времена, и Петру, чтобы встретиться с Иисусом Христом, нужно одеться в Его время.

Точно также происходит в этой пьесе:

– Не может быть гора в роли горы! – Ничего не будет видно. Это будет засвеченная фотография. Поэтому логично, что Эдгар до сир пор не узнан Глостером:

– Узнанный может быть виден, может идти рядом с Глостером только, как:

– Неузнанный! – Быть, как здесь, в Короле Лире, в РОЛИ – других реципиентов на Сцену – просто-таки:

– Не пропускают!

Как говорится:

– Ты Высоцкий?

– Нет.

– Так, мил херц, тогда иди сначала купи билет на нашего Гамлета. – Ибо:

– Даже из министерства и то:

– На Сцену не выпускают ни в коем случае.

Так сказать:

– Иди роль сначала выучи.

– На кого меня?

– Так на Утеса учиться будешь, чтобы вообще ничего не делать, а только числиться в нашем репертуаре.

Далее, как можно услышать шум моря. Высоцкий рассказывал про спектакль, где они с режиссером Любимовым вообще не использовали никаких декорация, так только:

– Плаха с топорами. – Ибо принцип самого Земного мира именно такой.

Поэтому, чтобы реально упасть с утеса, но на Сцене, делать это обязательно:

– Не надо! – В роли падения всегда будет только отражение:

– Бег на месте общепримиряющий.

Будет именно, как реальность, а не как насмешка, несмотря на то зрителем может быть смешно. Смешно, однако, именно от того, что Лир – Глостер – в данном случае:

– Сумасшедший, – а поступает, как человек умный и даже образованный.

Идет фраза Эдгара, которую он говорит сам себе:

– Я не знаю, как хитрость может ограбить сокровищницу жизни, когда сама жизнь отдается этому воровству: если бы он только был там, где он думал, то теперь он не мог бы уже думать. – И подходит к Глостеру с видом уже другого человека.

Про эту фразу Л. Н. Толстой замечает:

– Эдгар при этом говорит сам себе еще более запутанную фразу.

При Этом, имеется в виду, что сначала Глостер, обращаясь к богам, говорит, что он стряхивает с себя свое горе, так как он не мог бы дольше нести его, не осуждая их, богов, и, сказав это прыгает с утеса.

Объясню сначала первую фразу, которая была второй – как по Шекспиру:

– Всё наоборот, – потому что и фразу Глостера, что он стряхивает своё горе следует понимать, как до этого свою понял Эдгар:

– Подходит к Глостеру с видом уже:

– Другого человека!

Эдгар говорит тоже самое, то сделали Два Веронца, отправившись в плаванье из одного сухопутного города в другой, так как нельзя иначе, нельзя это сделать какой-то хитростью, ибо сама жизнь делает эту замену моря на сушу автоматом – сама себя грабит – имеется в виду отсутствующее море. Потому, заключает Эдгар:

– Если бы он только был там, где он думал – имеется в виду на море, если сравнивать с пьесой Два Веронца – то теперь не мог был думать, так как:

– Остался бы на берегу, что значит:

– В Зрительном Зале, – и корабль, находящийся на Сцене, как на суше – ушел бы без него.

Следовательно, имеется в виду, что нельзя уменьшить человека, он уменьшается до Роли автоматически, как только начинает думать!

Если бы он только был там, где он думал, то теперь он не мог бы уже думать.

Например, Высоцкий не мог бы думать, как Хлопуша в спектакле на Таганке, если бы был в реальной – так сказать – полной жизни, например, пил и гулял в кабаке.

Также, как и Глостер, чтобы сбросить с себя горе должен найти себе другую роль.

Принять эти рассуждения за реальность устройства Мира, а не просто за спектакль, можно только тогда, когда будет признана здесь в России ошибочность статьи С. М. Бонди про Воображаемый Разговор с Александром 1 – А. С. Пушкина, что Пушкин мог сказать царю – чего не может быть, считает Бонди – так как царю не грубят даже письменно, а уж тем более устно в личной беседе – мог сказать вот в этом Реальном Шекспировском случае:

– Пушкин в роли Царя, – это и есть реальная Жизнь, пусть и кажущаяся на вид обкраденной.

Как Пугачев может выступить против царя только в роли Царя, именно потому – для чего и написал Пушкин Капитанскую Дочку:

– Сам был настоящим царем Петром 3-м в роли Емельяна Пугачева.

Он им был, разумеется, по книге Пушкина, а как там было в реальности – это – как и пишет Шекспир – дело десятое, ибо нас интересуют не исторические частности в художественном произведении, – а:

– Фундаментальные истины устройства мира.

NB:

– Хотя не исключено, что Пугачев царь настоящий.

Почему и встреча в Галилее назначена Апостолам так далеко, что приходится идти в нее не напрямую, а через Десятиградие, как из Москвы в Петербург через Киев, ибо встреча эта должна быть не просто в Галилее, а в:

– Галилее Прошлого! – где они встретились первый раз.

Попасть в Прошлое можно только:

– Вступив на Сцену. – Выйти из того места, где я думал, что думал, или как сказал Высоцкий словами Пастернака:

– Я один, я вышел на ПОДМОСТКИ.

Точно также, как Апостолы, когда шли, посланные Иисусом Христом по городам и весям, то шли они не только проповедовать Христианскую Веру, но и шли за тем, чтобы:

– Самим поверить-ь.

Решение уравнения Пятой Степени оказалось тем сложно для Галуа, что надо было отдать за него жизнь. По сути дела:

– Решение приходит во время решения, – а не заранее, и его надо только расписать, как школьные уроки на завтрева.

Точно также надо признать Четыре ошибки Вильяма Шекспира в пьесе Два Веронца ошибками не автора, Шекспира, несмотря на то, что он был тогда еще молодой, а:

– Ошибками Аникста, его исследовавшего.

Если этого нет, то непонятно, кому доказывать, что и Лев Толстой фундаментально ошибся в своей критике Шекспира, не поняв абсолютно не только устройства художественного произведения, но не понял именно, исходя из непонимания устройства самого мира.

Но не на все сто процентов, похоже, ибо зачем было думать – если всё ясно – 50 лет, и указывать в этой статье все случаи Недоразумений Шекспира так подробно? Возможно даже, что Толстой понял:

– Шекспир только повторил Слова Бога, – но! предполагает Лев Толстой свою претензию к богу:

– Неужели нельзя было придумать для этого мира чего-нибудь попроще?

По уму ли Человеку это понять, если даже Я – Лев Толстой:

– Что-то запинаюсь?

Почему Лев Толстой и Зеркало, что, отразившись от Шекспира, принял – имеется в виду уже Ле:

– Мы не обязаны понимать эти сложности Теории Относительности и Великой теоремы Ферма, – ибо:

– Как жить при них – непонятно-о.

Следовательно, дело не в непонимания Теоремы Бога, а в отказе катить этот Сизифов камень на году, зная заранее, что он всё равно сорвется опять вниз.

Сложность в том, как здесь заметил Шекспир, что Жизнь сама себя уменьшает, как ускользающий из уже поймавших его лап угорь, но при этом еще и делится, как размножающаяся клетка:

– На две части: сцену, где человек оказался один на один с такими противоречиями, что даже Гамлет, догадавшийся о существования второй ее части, зрительного зала, всё же не очень уверенного подходит к краю сцены, чтобы всмотреться в пустоту, пытаясь прозреть в ней хотя бы:

– Сине-розовый туман Александра Блока.

Толстой далее и допускает эту – опять фундаментальную – ошибку, что слова и поступки героев не соответствуют их характерам. Ибо:

– Так, мил херц! они для того и пришли в эту пьесу, чтобы:

– Измениться, – как Апостолы во время своей же проповеди.

Как и сказано не один раз в Евангелии:

– Не для того, чтобы только коз пасти здесь вы, дорогие мои, приперлись на эту Землю, а чтобы:

– Измениться! – Что значит: не соответствовать тому, что было, и не просто так измениться, а чтобы изменить это БЫЛО. – И тогда окажется, как в переводе VHS, что измениться и стартовая позиция, и соответствие положений и характеров – образуется в полную:

– Гармонию, – и до такой степени, что даже Адам, затеявший здесь несообразную жизнь и умерший за это, окажется:

– Жив.

Герои пьес Шекспира и идут в этот:

– Путь далек у нас с тобою, – чтобы изменить Прошлое, а не наоборот, как настойчиво хочет уговорить их Лев Толстой:

– С этим Прошлым сообразоваться.

И единственная надежда, что Толстой в этой статье хочет измерить глубину своего падения от истины.

Толстой далее говорит, что герои Шекспира неживые – не забывая добавить, что все остальные – кроме него – этими героями восхищаются. – Но!

Но потому и восхищаются, что под Живой Жизнь люди имеют в виду:

– Жизнь Вечную. – За нее ведут битву герои Шекспира.

А в тех пьесах, которые Шекспир заимствовал и которые больше шекспировских нравятся Толстому соответствием характеров их поведению речь идет лишь о приключениях, как заметил Пушкин:

– Чайльд Гарольда, – на сон грядущий полезного. Чуть не написал: болезного.

04.03.18

Лев Толстой не замечает, что в этой статье О Шекспире и о Драме он сам пользуется тем, чем Шекспир пользуется сознательно, – а именно:

– Ведет не только рассмотрение Позитуры героев, но параллельно этого у него идет рассказ:

– Об Этой Позитуре, – не просто пишет уравнения, но и рассказывает о них, – а это Две разные плоскости, это и есть Две Скрижали Завета, которые Толстой воспринимает просто, как:

– Условность, – литературный прием, не прямо и слитно, как Цезарь или Александр Македонский:

– Пришел, Увидел, Победил, – а:

– Пришел, потом увидел, а только с утра пораньше, победил.

Тогда, как Шекспир пишет – по мнению Толстого непонятно – что обе эти плоскости:

– Ведение Рассказа и сам Рассказ – связаны.

И вот, как они сказаны, Пушкин показал текстом произведения:

– Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана, – где деление на две эти плоскости:

– Слова Автора и слова Героя вообще! уже находятся в:

– ОДНОМ предложении! – и чтобы понять, о чем идет речь, надо мысленно – несмотря на отсутствие знаков препинания – рассечь текст одного предложения на:

– Диалог.

Предварительно, как иногда говорят:

– Было.

– Что?

Вот именно это:

 
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
 

Но именно благодаря вот именно этой установке Л. Толстого сейчас ведут дезинформационные чтения переводов фильмов Голливуда, сейчас, например, идет фильм с Траволтой:

– Пароль – Рыба-Меч, – смотреть можно – слушать:

– Нельзя. – Перевод искорежен, как машины BMW X5 и BMW, – когда дают одну вместо другой, вместо радости только:

– Слезы. – А разница-то только, можно сказать:

– В престижности, – так сказать, не в машине, а в вашем воображении.

И получается отрицательный ответ на доброе с первого взгляда приветствие:

– Верьте нам люди-и! – И ответ:

– Простите, сэр, язык не поворачивается.

– В уме?

– Так с детства не обучены мы считать в уме, что кроме этого грешного мира, – существует еще и его:

– Посылка, – т.к. три кита и три слона, как наши папы и наши мамы, всё еще живущие в дебрях – нет, не Амазонки, а – Неба:

– Всё еще там.

Толстой, можно сказать, нарочно наврал, а Ле поверил – или нарочно поверил – что гуси и утки у нас теперь отдельно:

– Кому жареные, а кому и просто так – только пасти, как гусей всю оставшуюся жизнь, на ферме, если, то:

– По 14-ть часов, – обещал Председатель Михаил Ульянов, – в поле?

– 16-ть, – как грится, опять перепутал, потому что считать надо наоборот:

– В поле меньше, хотя понять толком нельзя почему, если и в поле тоже можно спасть под ивою, хотя и не как Марья Гавриловна:

– Настоящей героинею романа, с книгою в руке, – а он вместо бедного, деревенского прапорщика Владимира, уже верхом на коне:

– Гусарский полковник Бурмин.

А здесь специально сделали, чтобы ничего этого Пушкинского Благолепия не было, а были только вот эти ребята-демократы:

– Ферма и вокруг нее ничего, только Поле.

Толстого именно это и удивляет у Шекспира:

– Откуда что берется?!

Траву покосить – даже не с молодухами – их только спать под телегу – с мужиками, да, можно, по канцеляриям полазить – тоже, гору, в принципе, и то можно поштурмовать, как далеко море, – но чтобы перед всеми напоказ вытворять такой кордебалет, как это делает Шекспир – бог в помощь своим героям:

– Прыгать с печи на полати, – а думать, что пролетели, как Змей Горыныч уже не меньше тридевяти земель – даже в кинетической и потенциальной энергиях вместе взятых – и то:

– Нарочно не придумать.

Поэтому.

Поэтому, если Лев Толстой – Это всерьез и даже надолго, то и нельзя его оценивать иначе, как:

– Нашествие Варваров.

Всё зависит от того, шутит он или:

– Всерьёз задумался?

Если первое и второе – как в пионер-лагере – отдельно, то:

– Приехали, – если, как в других местах, более, так сказать:

– Отдаленных, – всё это же самое дают в одной посуде, – значит:

– Приплыли.

Получается – в этой статье – что любить, что наслаждаться – разница не большая, – как и пропедалировал матрос Железняк винтовками своих товарищей:

– Прекращайте уже ваш балаган На Сцене, ибо караул давно устал без кофею.

И значится, теперь и Сцена, и Зрительный Зал будут жить вместе, как Коллонтай с Дыбенкой, – и не только.

Здесь придумали объяснение всем противоречиям Шекспира, что они именно противоречия, назвав Вторую Скрижаль Завета, от которой не удается избавится, так как везде лезет со своим авторством:

– Только артефактом нашего грешного мира, – как леса при строительстве дома – когда он закончен начисто, – Её:

– Убирают.

Убирают в сознании, что Она, да, всё равно остается, но только, как:

– Присказка, – а наша Сказка, значится, так и остается, – можно сказать:

– Впереди планеты всей по производству ДЭЗЫ.

Акт 4-й, сцена 6, – идет замечание Льва Толстого:

– И слепой Глостер, не узнавший ни сына, ни Кента, узнает голос короля, – Лира, имеется в виду.

Получается, как в кино про Савелия Крамарова – Джентльмены Удачи:

– Это помню – то не помню, – говорит Евгений Леонов.

– Так не бывает, – говорит Георгий Вицин.

– Нет, – отвечает Савелий Крамаров, – бывает, – и приводит эмпирическое доказательство, правда, напрямую связанное с похмельем.

– Устроили тут ромашка, – проснулся и Раднэр Зинятович.