Тем временем климат на дворе стал понемногу меняться. Стало значительно теплей и даже жарко. Иногда над водой нависала какая-то неподвижная испарина, как в хорошей парилке, но тут же мог налететь прохладный ветерок и разогнать весь этот пар за считанные секунды. Приближение тропиков обнаруживало себя влажной духотой и каким-то непривычным, слабо ощутимым запахом чего-то пряного и манящего.

По прибытии в Сингапур и после ожидания на рейде в течениие нескольких часов разрешения на вход в порт наш корабль пришвартовался к грузовому пирсу. Часть команды, свободная от вахты, в том числе и мой брат, были отпущены на берег размять ноги, пока сухогруз принимал на борт груз каучука.

Мне, как «нелегалу», было приказано находиться на судне. Дозволялось гулять по палубе и сверху любоваться сопредельной территорией. Для меня, впервые увидавшего заграницу, и это было верхом экзотики.

Сингапур оказался поражающим воображение городом виднеющихся за портовыми кранами фантастических небоскрёбов, украшенных невиданно-завлекательной рекламой и невероятно экзотическими, ярко цветущими деревьями, в том числе и пальмами, которые раньше я видел только на картинках. У меня захватило дух от всего этого великолепия.

По пирсу ходили такие же экзотические, ранее невиданные мной, люди: китайцы в конусовидных соломенных шляпах, какие-то буржуи в пробковых «плантаторских» шлемах, негры в ярких цветастых рубахах. Но совершенный мой восторг вызвали необыкновенные дядьки, которые стали грузить в наш корабль громадные тюки каучука. Это были обнажённые по пояс, огромного роста, очень смуглые чернобородые мужики в поблескивающих на солнце чалмах. С грузовых фур они сбрасывали на пирс тюки, обёрнутые белой мешковиной. Тюк упруго подпрыгивал почти на такую же высоту, а в это время его на лету хватал ручищами другой бородатый дядька в чалме и, по ходу направляя движение, бросал тюк в открытый трюм нашего корабля. Все это напоминало какую-то цирковую программу.

Позже брат рассказал мне, что это были индусы-сикхи, «королевские грузчики» – элита сингапурских портовых докеров. Они занимались исключительно погрузкой каучука, очень хорошо зарабатывали, и попасть в их бригаду можно было только по наследству. Никто, кроме них, не мог проделывать такие фокусы со стокилограммовыми тюками.

В восторге от полученных впечатлений, я расположился на верхней палубе и стал зарисовывать по возможности в свой маленький альбом всё это великолепие, чем привлёк любопытство экипажа, для которого рисующий на палубе пацан был не меньшей экзотикой, чем для меня индусы.

Брат в кают-компании за ужином объяснил заинтересованным сей феномен тем, что я молодой, подающий надежды художник и уже студент художественно-графического факультета. Посыпались предложения от команды – нарисовать их портреты, а капитан сделал особенный заказ: дописать на висевшем в кают-компании морском пейзаже парусный корабль для придания картине большей достоверности. Последнее предложение меня особенно заинтересовало, так как для его исполнения понадобились художественные масляные краски и кисти. Кроме того, я нагло присовокупил сюда ещё и этюдник со складными ножками и ещё ряд кое-каких мелочей, корыстно надеясь, что всё это богатство достанется в итоге мне в личное пользование. Капитан распорядился послать на берег кого-то из команды и закупить в городе всё необходимое по сильно преувеличенному мной списку.

Всё это обеспечило в итоге наполненность моего вынужденного досуга и резко увеличило контакты с экипажем, стоящим в очереди за портретами. Особенно радовало, что такая популярность повышает моё реноме в глазах весьма скептично относящегося ко мне брата. Кроме того, портреты давали шанс совместить приятное с полезным: заодно выполнять программу летней практики по рисунку и живописи.

Любоваться сингапурской экзотикой довелось неделю, пока не был принят весь предписанный нам груз. Впрочем, наше судно едва не задержалось ещё на неопределённый срок.

Оказалось, что один из членов команды, матрос по имени Серёга, несмотря на то что на берег отпускались только строго по трое, чтобы каждый по инструкции замполита ответственно следил за другими, всё-таки умудрился в каком-то припортовом заведении напиться лишнего. Он затеял драку с арабами, сидевшими за соседним столиком, которые, несмотря на запреты ислама, тоже, оказывается, не прочь иногда накатить. Его почему-то не устраивало соседство, как он потом объяснял, с «пендосами чёрномазыми». Наши, конечно, за Серёгу заступились. А там ещё были поляки, которые тоже за Серёгу заступились, да ещё ввязались какие-то французы. Короче, явилась местная полиция – индусы с бамбуковыми палками как следует всем вломили, и тех, кого посчитали зачинщиками, в том числе и Серёгу, арестовали. Пришлось нашему капитану вместе с замполитом дипломатическими методами улаживать этот международный конфликт и вызволять матроса из сингапурской «кутузки». Это продлило на один день наше пребывание в Сингапуре.

К не очень большому моему сожалению, в данном порту не оказалось судна, подходящего для столь высокой миссии, как отправка меня домой. Мы загрузились каучуком для Южно-Африканской Республики и непредвиденно, по радиограмме из пароходства, и для Арабских Эмиратов. Нам предстоял длительный переход по южным широтам с заходом в экзотический порт Шарджа.

Моя жизнь на судне постепенно становилась всё насыщенней впечатлениями и знакомствами. Свободные от вахты моряки с удовольствием позировали мне, что скрашивало их досуг в замкнутом пространстве корабля. Я тоже извлекал из этого немалую для себя выгоду. Те портреты, которые не особенно удовлетворяли «заказчика», становились моим личным фондом, которым наряду с натурными зарисовками и этюдами я собирался поразить своих педагогов по возвращении в институт. Кроме того, я получил отличную возможность общения с кругом совершенно новых и необычных для меня людей. Особенный интерес к возможности запечатлеть себя проявила одна из тех чудесных женщин, присутствие которых в кают-компании так приятно удивило меня. На судне она совмещала две должности: официантки и библиотекаря.

В моей не сильно благодаря юному возрасту насыщенной событиями биографии особенным пробелом, смущавшим моё самосознание, было отсутствие опыта отношений с женщинами.

Конечно, имелось в виду не повседневное общение, которым иногда даже чрезмерно наполнена жизнь каждого, кто не сидит целыми днями дома. Подразумевалось то, что давно уже зрело в глубинах моего подсознания, но пока не имело возможности воплотиться в реальной жизни.

Короче, что там наводить тень на плетень – я был девственник…

В общежитии, конечно, хватало всяких рассказов перед сном о подлинных или мнимых сексуальных подвигах моих друзей, многие из которых поступили в институт уже после армии и имели кое-какой жизненный опыт. Но мне собственной практики пока что Бог не дал. Излишне говорить, что моё семнадцатилетнее естество было постоянно атаковано почти непрекращающимися сексуальными фантазиями, доводящими меня иногда до умопомрачения невозможностью их немедленного удовлетворения, а тут – на тебе, женщина! Да ещё такая симпатичная, да ещё позировать хочет! Старовата, правда, для меня. Ей, наверное, уже года двадцать три. Я для неё, конечно, пацан совсем, вряд ли хоть какой-то интерес могу у неё вызвать, кроме портрета. Вон тут сколько взрослых мужиков, да ещё каких! Ну ладно… Хоть так пообщаюсь – и то приятно.

«Библиофициантку» или «офицбиблиотекаря» звали Нюра. Мы договорились начать её портрет на следующий день в её свободное время. Кубрик, где обитала Нюра, был двухместный и довольно маленький, в отличие от роскошных апартаментов моего брата.

Я поинтересовался, как же мы будем заниматься портретом в крошечном кубрике, да ещё и в присутствии её напарницы. Но Нюра успокоила меня, сообщив, что напарница её работает в другую смену, да и вдобавок почти не ночует на своей койке, так как у неё роман со штурманом.

Ничего себе – роман! До сих пор я думал, что роман – это когда дарят цветы, ходят на свидания и целуются где-нибудь в кустах, чтобы никто не видел. А тут на тебе – роман! Какой же это роман, если в своей койке не ночевать? Это женитьба какая-то.

Я сходил в каюту к брату за большой папкой с роскошной фактурной бумагой и коробкой цветной пастели, которые были куплены по моему необузданно наглому списку распоряжением капитана. Когда я постучал в дверь каюты моей натурщицы, она была уже готова позировать…

Нюра расположилась на своей койке в позе нимфы, отдыхающей на берегу лесного ручейка. Я, конечно, представлял себе, как должны выглядеть нимфы, по начальному курсу лекций по античной истории искусств, которые нам читала замечательная интеллигентная старушка Клавдия Парфентьевна. Но то, что представляла собой Нюра, было выше всех моих знаний об этих шаловливых созданиях. Она лежала на боку лицом ко мне, прикрытая до половины какой-то полупрозрачной, очевидно нейлоновой тряпицей. А неприкрытая часть её фигуры, то есть то, что художники называют торсом, была совершенно обнажена. Я, конечно, слышал от старшекурсников в общежитии, что они в аудиториях рисуют обнажённую натуру, и меня эти рассказы очень волновали.

Удивительным представлялось, как я стану на старших курсах совершенно свободно лицезреть обнажённую женщину и мне за это ничего не будет. А тут – на тебе! Вот лафа привалила! Мне одному, да ещё и первокурснику – такое везение. Вот покажу свою «обнажёнку» в общаге – все так и попадают…

Несмотря на эти мои рассуждения, я был, конечно, очень смущён и сильно робел. Стараясь выглядеть бывалым художником, которому всё это не в диковинку, я расположился на соседней койке – напротив. После нескольких несмелых штрихов розовой пастелью руки почему-то не стали меня слушаться. Глаза помимо воли отказывались смотреть на представшее предо мной великолепие. Нюра, с очевидным интересом наблюдая это замешательство, решила меня подбодрить и предложила подсесть к ней на кровать, чтобы я получше освоился и перестал смущаться. Кровь ударила мне в голову. Как во сне, преодолевая слабость в ногах, ставших ватными, я переместился на постель к «трепетной нимфе». Нюра взяла мою руку и положила себе на грудь. Я впервые, за исключением грудного возраста, наверное, прикасался ладонью к обнажённой женщине. Меня словно ударило электрическим током. По всему телу пробежала волна какой-то незнакомой до этих пор энергии и мгновенно сосредоточилась в нижней части живота таким образом, что джинсы мои стали моментально тесными. Я застыл. Мне было очень стыдно, что Нюра может заметить восставший непослушный орган и рассердиться за такую неподвластную мне хулиганскую выходку. Но Нюра ничего не заметила, а напротив – обеими руками притянула меня и крепко прижала к своей груди.

– Хочешь полежать со мной? – спросила она.