Прощай, Офелия!
рассказ

Утром, как обычно, Мальва устроила себе маленькое ритуальное представление: выйдя из парадной, округло взмахнула рукой, будто сказочная царевна, и в тот же миг воздух наполнился сухим шелестом крыльев – птицы планировали с крыш, карнизов и подоконников. Постояв среди них, суетливо клевавших хлебные крошки, она отошла к скамейке возле акации, открыла портфель и достала пачку сигарет. Дома ей приходилось отказывать себе в курении, потому что мама, как бы поздно ни вернулась из библиотеки, улавливала запах табачного дыма и молча сердилась. Портфель был потерт, старомоден и сильно оттягивал руку, но Мальва им дорожила, поскольку он достался ей от отца, которого она болезненно ревновала к его новой семье, городу, в котором он жил, ко всему на свете. Когда она тащила портфель, ей казалось, что отец держит ее за руку. Кроме того, в его просторные недра вмещалось все ее имущество – от томика Цветаевой до зубной щётки и ночной рубашки, – на тот случай, если она останется где-нибудь ночевать. На бульваре, усыпанном жесткими листьями платанов, она вошла в телефонную будку.

– Привет! – сказала она в трубку. – Гусев, будет сегодня студия?

В трубке молчали.

– Але-е!.. С добрым утром, Гусев!.. Ты еще не проснулся?

Голос у Мальвы был звонкий, высокого тембра, с маленькой трещинкой. Гусев о нем говорил, что он создан для сцены, но в быту утомляет.

– Мать, мне плохо, – буркнул Гусев.

Теперь помолчала Мальва, соображая, что бы это значило и какой следует взять тон.

– А тебе когда-нибудь было хорошо?

– Мне не до шуток.

– Что, приступ?

– Да. Дикие боли.

– Ты один? – помедлив, спросила Мальва.

– Ты ж понимаешь…

– Ну, лежи, я сейчас приду. Да, Гусев, может, что-нибудь надо? Болеутоляющее?

– У меня есть. Погоди… знаешь что, – кряхтя, сказал Гусев, – пожалуй, прихвати «Ессентуки» семнадцатый номер. Зайди в «семерку», тебе все равно по пути.

Через десять минут он открыл ей дверь, небритый, с темными пятнами под глазами, и пошел в своем длинном халате в полумрак комнаты, где бесшумно мелькал телевизор.

– Слушай, ты бы хоть форточку открывал! – воскликнула Мальва, почувствовав, как у нее перехватило дыхание.

– Мать, не бранись, – сказал Гусев и дернул форточку за шнурок. – Извини, я лягу.

Мальва вошла в кухню и остановилась в растерянности. Повсюду стояли молочные бутылки с мутной водой, немытые кастрюли и стеклянные банки. Там и тут валялись горбушки черствого хлеба, огрызки фруктов и яичная скорлупа. Вода в их городе была с повышенным содержанием железа, поэтому раковина основательно заржавела.

– Слушай, посуду, что ли, моешь? – крикнул из комнаты Гусев. – Оставь ты все это в покое!..

– Ну, не ори, какое твое дело! – ответила Мальва.

Досада на Гусева быстро прошла. Какой с него спрос – он художник, режиссер от Бога. Бытовые мелочи и должны проходить через его жизнь по касательной. Со студийцами Гусев был строг, деспотичен – орал на них, беспощадно высмеивал, бывало, и унижал, так что дело доходило до истерик. Но ему все прощалось, потому что он и себя не щадил. Женская часть студии называла его между собой «добрым гангстером».

Она вымыла все, что было в раковине, но от этого общая картина кухни не изменилась. «Тут часа на три работы, если по-настоящему, – подумала Мальва. – Позову сегодня Куму и Лиду».

– Ну, успокоилась? – спросил Гусев. Он лежал на спине, прикрыв глаза.

– Хорош гусь, – с напускной строгостью сказала Мальва. – До ручки довел и себя, и квартиру… – Она уселась в кресло и закурила.

– Ай, брось… Хорошо, что ты позвонила.

– Понимаешь, хотела отпрашиваться, поскольку в институт тоже надо ходить. Ну, хотя бы через раз.

– Теперь походишь.

– А ты что, думаешь… сляжешь?

– Уже слег. – Он повернулся, и лицо его исказилось от боли. Мальва вскочила.

– Что сделать?.. Гусев, что?..

– Грелку… – прошептал он. – В ванной комнате.

Она нашла электрогрелку и включила ее в розетку над тахтой.

Гусев пощелкал переключателем.

– Беспризорник, – тихо сказала Мальва и провела рукой по его небритой щеке. Он ткнулся губами в запястье.

– Все бы ничего, – сказал он, – за ребят обидно.

– Не думай об этом.

– Как не думать… До смотра два месяца. Я уж думаю: может быть, здесь?..

– Кончай, Гусев! Это исключено. Ты же будешь скакать, орать. А тебе надо спокойно отлежаться.

– Тепло на улице?

– Тепло. Градусов восемнадцать.

– Затянулась осень… А в Москве, передавали, уже снежные заносы, мороз. Налей воды.

Мальва налила полный стакан. Гусев, покряхтывая и чертыхаясь, сел в постели и жадно стал пить. Она смотрела, как у него ходит кадык. Ей тоже захотелось минеральной, но она только сглотнула: у больного лекарство не отбирают.

– Гусев, милый, тебе же лечиться надо, – сказала Мальва.

– А, все равно подыхать.

– Слушай, не морочь голову! При том, что тебе дано, так плевать на свое здоровье… ты просто гад!.. – Она присела на край постели. – Гусев, почему ты не женишься?

– А кому я нужен? Ты пойдешь за меня?

– Ну, знаешь… Я уже один раз побыла замужем, с меня покуда довольно. И вообще у нас, Гусев, студийные отношения. По-моему, тебе надо жену вовсе не из студии. Простую добрую бабу, чтобы ждала тебя с пирогами.

– Степаниду?

– Ну, не трепись! Кстати, где она?

– Уехала.

– Куда?

– Куда теперь уборщицы ездят? В санаторий.

Он снова зажмурился и замолчал. Она пересела поближе, положила руку ему на плечо.

– Гусев, миленький, худо?

Мальва молча страдала, пока он не справился с болью.

– Ну, что у тебя?.. Как институт? – спросил Гусев.

– Да ладно, к чему сейчас об этом.

– Свари себе кофе.

– Не хочется. Дома пила. – Она вернулась в кресло.

– Тогда расскажи, как на работе.

Мальва помолчала, как бы настраиваясь на волну своих главных переживаний, и вдруг улыбнулась.

– Ты понимаешь, Рудька, они такие доверчивые, такие лапочки, им что ни скажешь, они глазами – хлоп-хлоп! Иногда думаю: господи, да зачем же за такое удовольствие еще и деньги платят?

– Денег-то много?

– Немало. Шестьдесят рублей.

– Ну, это не деньги, а слезы.

– Если бы ты выбрал время…

– Ну что ж, зайду, когда скажешь.

– Только не сейчас, мы еще кое-что наработаем.

– Что ставишь-то?

– «Карлсона».

– Выключи грелку, кажется, хватит.

И когда она потянулась через него к розетке, он вдруг обнял ее и потянул к себе. Мальва напряглась, растерянно улыбнулась:

– Мой принц?..

Гусев, как водилось у них в студии, поддержал игру, ответив тем, что они сейчас репетировали:

– Сударыня, могу я прилечь к вам на колени?

Она попыталась освободиться.

– Н-нет, мой принц…

– Я хочу сказать: положить голову к вам на колени?

И поскольку Мальва молчала, Гусев шепнул:

– Реплика, реплика!..

– Да, мой принц, – вздохнула Мальва, расслабляясь.

– Вы думаете, у меня были грубые мысли?

– Я ничего не думаю, мой принц.

– Прекрасная мысль – лежать между девичьих ног.

– Может, не надо, Гусев? – попросила она. – Это слишком близко к тексту. Неужели я интересую тебя как женщина?

– Полежи со мною, – сказал он, – мне так легче.

В голосе его было что-то смиренное, и она его пожалела.

– Что, мой принц? – спросила она потом, когда он курил и посмеивался, а она лежала рядом с ним.

– Ничего.

– Вам весело, мой принц?

– Кому? Мне?.. О господи, я попросту скоморох, – сказал Гусев.

Она вздохнула:

– Ну, вот и порепетировали…

Они закурили. Он сказал:

– Строго говоря, я не должен был назначать тебя на Офелию.

– Почему?

– Какая-то ты недоразвитая.

– В каком смысле?

– Чувственно зажатая.

– А… да, – поняла Мальва и покраснела. – С этим плохо. – Упреки подобного рода она слышала и от бывшего мужа.

– А боль, как ни странно, ушла.

– Гусев, – сказала она, – на таком лечении ты долго не протянешь.

– Ну, придумай что-нибудь радикальнее.

– Санаторий, к примеру.

– Это для Степаниды. Есть, говорят, одно лекарство, германское, что ли, но поди достань.

– Как называется?

– Называется? Сейчас… – Гусев задумался. – Орниеналин.

Мальва встала, открыла портфель и достала потрепанную записную книжку.

– Скажи-ка еще раз.

– Ну вот, задергалась. Думаешь, это легко?.. Слушай, не надо, я пошутил.

– Не твоя забота! Город у нас портовый. Лежи, болезный, мне пора. До вечера. Днем забежать тебя покормить?

– Еще чего!

Мальва причесалась у старинного зеркала в золоченой раме и помахала ему оттуда рукой.

У нее еще оставалось полчаса до работы, и по пути она зашла в «Гном». Пани Марина недавно открылась, и посетителей было мало.

– Смотрите, Бошка идет! – сказала сама себе пани Марина. Мальва уселась на высокий табурет у стойки, пристроив портфель на полу. Ни о чем не спрашивая, пани Марина сварила чашку кофе и поставила перед ней. Мальва знала, что самой никогда не следует начинать разговор, пани Марина его не поддержит. Повозившись еще немного возле своего шипящего паром агрегата и отпустив двух посетителей, она встала, наконец, напротив Мальвы и выложила круглые локти на стойку.

– Ну что, вернулся к ней Марек?

Мальва покачала головой. Речь шла о Лиде, расставшейся недавно со своим Виктором.

– А, я ж говорила!.. До заморозков пусть не ждет. Пока на дворе тепло, он будет героем, а как только похолодает, подумает и о домашнем очаге.

Она отошла к новому посетителю, по обыкновению удивленно переспрашивая заказ и добавляя к этому: и что еще? Они со сменщицей работали через сутки, и в эти промежутки Мальва скучала.

– Не курите, молодой человек, – сказала пани Марина. – У нас не курят.

– А почему девушке можно?

– Девушке можно потому, что ее тетя двоюродная сестра Шлоима Ароновича.

– А кто он такой, этот Шлоим?

– А я знаю?

Все в кафе засмеялись, кроме самой пани Марины. Она улыбнулась, только вернувшись к Мальве.

– Пани Марина, вы не слышали про такое лекарство – орниеналин?

– А от чего это?

– От печени.

– Кому, тебе?

– Ну, мне…

– А я не знала, что у тебя болит печень. Хорошо, напиши вот здесь.

О Гусеве Мальва не стала говорить, он тоже ходил в это кафе, но в дни, когда работала сменщица – Анна. У пани Марины и у Анны была своя постоянная клиентура примерно одного рода занятий и интересов, но с той только разницей, что к Анне захаживали люди постарше и пореспектабельней – актеры, журналисты, дикторы местного радио. Молодежь предпочитала пани Марину.

– Вчера, когда я закрывалась на обед, пришла Соня, дайте, говорит, мне семь рублей, в универмаге есть перчатки на осенний сезон моего размера. Я ей говорю: так купи мне тоже! Наверное, она занесет, мне хочется посмотреть, какие. Может быть, я их надену и уже смогу поехать в гости в Варшаву.

Она снова отошла. Мальва подумала, что, пожалуй, осенью они особенно сильно эксплуатируют пани Марину. Но ничего, скоро отблагодарят – приближается день ее рождения. В прошлом году они отмечали его здесь же, в кафе, после закрытия. Пани Марина никак не могла понять, почему они вдруг в последний момент заказали столько шампанского, а когда узнала, заплакала.

– Смотрите, Эвка идет!

Это была Зина.

– Гангстер заболел, – сказала Мальва. – Плохо с печенью.

– Значит, студии не будет? А я Костика уже пристроила.

– Поручит, наверное, Гуревичу. Во всяком случае, ты приходи. Я тоже забегу после института.

– Ты знаешь, – сказала Зина, – только между нами… Алька признался, что лишь сейчас впервые прочитал «Гамлета».

– Ну и что, – сказала Мальва, – у всех все по-разному.

– Да, но получить роль Полония…

– Да ладно тебе, Смоктуновский тоже говорит, что многих вещей Достоевского вообще не читал.

– Ну, давай оставим Смоктуновского…

– Эвка, ну, что твой Сташек? – спросила пани Марина. – Кушает хорошо?

– Не жалуюсь.

– Главное, чтобы ребенок хорошо кушал и регулярно ходил на горшок, тогда за его будущее можно не беспокоиться.

Пани Марина отошла к клиентам.

– Мы все в этом спектакле неорганичны, – сказала Мальва.

– Думаешь, я подхожу на роль Офелии? Зажата, закомплексована… Все весьма условно.

– А Гусев?

– Ну, Гусев!.. Ему дано от Бога. Он по-своему гениален. Я даже вижу иногда, до чего ему скучно с нами возиться.

– Для него лично от итогов смотра многое зависит? – спросила Зина.

– Да почти все.

– Значит, он скоро может сделать нам ручкой?

– Вполне вероятно.

– Но это же не в наших интересах.

– Что, вытолкнуть на поверхность Гусева? Да по-моему, мы всё должны для этого сделать.

– Ну, Мальва, ты неисправимая альтруистка.

– Да нет, ты ошибаешься. Я достаточно много думаю о себе. Иначе я бы не ушла от Муратова. Ну, я побежала!.. – Мальва порылась в портфеле. – Пани Марина, спасибо!

– Ай, оставь свои деньги!

– Я получила, ну что вы, пани Марина!

– Ты получила, она получила… Все стали богачки.

Взяв сдачу, Мальва подхватила портфель и пошла.

– Послушайте, Мальва Викторовна, что вы тут насчитали? – сказал директор клуба – Давайте посмотрим вместе, садитесь рядом.

В кабинете, увешанном концертными афишами с автографами знаменитостей, играла тихая музыка – в полутемном углу светилась шкала радиолы.

– Та-ак… Ширма из синего крепсатина полтора на три – раз…

– Ра-аз… – повторяла Мальва.

– Задник на холсте с изображением черепичных крыш старинного скандинавского города…

– …скандинавского города – два…

– Не торопитесь. Во-первых, кто будет рисовать?

– Ну, Евгений Семенович, есть же у вас художник.

– Художник? Боба Ильясов – это, по-вашему, художник? Я вас умоляю. Он вчера на рекламном щите «Ночи Кабирии» такое сердце вымахал, можно было подумать, что это уже взорвалась атомная бомба.

– Ну, заказать надо кому-нибудь… Пригласите Силантьева из драмтеатра.

– А вы знаете, сколько будет стоить ваш Силантьев?

– Ну, Евгений Семенович… – Мальва вдруг подумала, что как раз здесь надо попробовать освободиться от эмоциональной зажатости, и крикнула: – В конце-то концов, я как художественный руководитель поставлю спектакль, но без оформления не выпущу, так что решайте сами!

Вышло довольно визгливо. Директор удивленно посмотрел на нее.

– Я понимаю, – печально сказал он. – Не беспокойтесь, если бы я не понимал, я бы просто вычеркнул… Тут еще музыкальное сопровождение вы написали. Фортепьянная музыка Грига…

– Да, я могу указать, какие фрагменты.

– Так что же, нужна пластинка?

– Что вы, Евгений Семенович! – воскликнула Мальва. – Речь идет о живом фортепьянном сопровождении.

– Да? И кого вы хотите? Святослав Рихтер вас устроит? Шучу, шучу!.. Да. Если быть откровенным, то это половина нашего бюджета на детский сектор. Что делать – ума не приложу.

– Ну, знаете… – Мальва вдруг прониклась сочувствием к этому пожилому усталому человеку. – Если у вас такие затруднения, то давайте задник я напишу сама.

– Как, сами?.. – Лицо директора выразило плохо наигранное изумление.

– Ну, напишу уж, что с вами сделаешь!.. Дайте мне только картон и краски.

– Мальва Викторовна, – директор протянул ей руку, – с вами можно работать! – Он спрятал ее ладонь в своей большой теплой руке, взгляд его вдруг заволокло, и Мальва поспешно высвободила руку.

– Только тогда уж не экономьте на музыкальном сопровождении.

– Нет-нет, что вы! Я сам вам сыграю! – пылко сказал директор. – Ну, идите, они вас ждут.

После работы, так всегда будоражившей ее, Мальве необходимо было немного пройтись или посидеть на набережной. Деревья, несмотря на тепло, сбрасывали листья, и трава в сквере была похожа на палитру художника. Впереди колыхалось и пенилось море. Панорама была глубоко и резко освещена сухим светом осени, так что даже суда, стоявшие на дальнем рейде, были видны объемно, во всех своих очертаниях. Диковатые крики чаек, круживших над набережной, веселая суматоха детского сада, игравшего где-то за кустами, гудки пароходов в портовой части города навеяли, как всегда, на Мальву печаль, которую, она знала, можно прогнать в любое время. Но она хотела побыть с ней. Печаль вырастала где-то в недрах тела, прежде чем становилась осознанной. Смутно она понимала, что это тоска по ребенку. Мальва прожила с мужем полтора года, не испытав ничего, кроме сочувствия к нему и желания помочь. Однажды она поняла, что уже напитала комплексы этого человека. Новое состояние самодовольства, к которому не торопясь пришел муж, так разительно отличалось от его прежней благородной неудовлетворенности, что Мальва без труда представила их общее будущее. Это был тот вариант супружеской жизни, который она презирала и ненавидела. Единственное, о чем она теперь жалела, что у нее нет ребенка – желанной и радостной несвободы. «А вот рожу от Гусева!» – подумала она. И тут же встряхнулась, задвигалась, чтобы отогнать эту мысль, и только теперь обнаружила, что выкурила подряд три сигареты.

Когда она пересекала бульвар, возле нее вдруг с визгом затормозило такси. Мальва отпрянула, хотя стояла на бровке тротуара.

– Привет, Офелия! – услышала она.

Это был Гоша, тоже студиец.

– Пойди во-он туда, за светофор, – сказал он, – мне здесь нельзя.

Мальва подошла к остановившейся у газона машине. Гоша стоял рядом и с хрустом потягивался.

– Гуляем? – спросил он, щурясь. – Тебе ехать не надо?

– Некуда.

– А то поехали… Ну, что слышно? Будет студия?

– Будет, но шеф заболел.

– Так что, обратно Гуревич? Он такой же режиссер, как я балерина.

Пассажир на заднем сиденье задвигался.

– Ну, поезжай, – сказала Мальва.