И эта неопределенность волновала больше всего, все остальные проблемы и трудности, касающиеся бытового устройства на новом месте, казались незначительными и легко решаемыми. Что поделаешь – молодость. Двадцатидвухлетнему лейтенанту все кажется в розовом цвете. Но жизнь, рано или поздно, все ставит на свои места и порой опускает размечтавшегося выпускника училища на грешную землю. Не был в этом плане исключением и я – автор этих строк. Но, как говорится, все по порядку.

Ранним августовским утром 1975 года скорый поезд «Ленинград – Севастополь», мягко покачиваясь на рельсах, подъезжал к главной базе Черноморского флота. Я и моя молодая жена, приготовив вещи к выходу, сидим вдвоем в купе вагона и, слегка волнуясь, рассматриваем пригороды города-героя.

Жена волнуется больше, она первый раз едет в Севастополь. Я уже немного знаком с городом, побывав в нем в период морской практики. Не дрейфь, жена, подбадриваю свою супругу, разберемся. Хотя как разбираться и с чем разбираться – мне и самому пока абсолютно неясно.

Севастополь встретил нас прохладой раннего утра и неспешной суетой немногочисленных пассажиров. Сказывался военно-административный статус города и конечный пункт следования поездов.

Сдаем вещи в камеру хранения и направляемся в сторону привокзальной площади. Настроение у меня приподнятое, и я полон самых радужных надежд на будущее, еще не начавшейся, офицерской службы. Жаль только, что это приподнятое настроение очень скоро оказалось подпорченным комендантским патрулем, тут же – на привокзальной площади.

– Стоять, лейтенант! Попрошу предъявить документы, – потребовал помощник коменданта, возглавлявший патруль.

Прочитав предписание, этот капитан в морской форме, с красными погонами, внимательно осмотрел меня и произнес фразу, которая окончательно лишила меня радужного настроения:

– Да, товарищ лейтенант, вас следовало бы отправить на гауптвахту за грубое нарушение формы одежды, но так как вы еще не назначены на должность, то даю десять минут на устранение замечаний и жду доклада.

Грубое нарушение моей формы одежды заключалось в слегка расклешенных брюках (по моде того времени) и фуражке в форме гриба – опять же проявлении некоего шика в ношении морской формы одежды. Но то, что в Ленинграде считалось шиком и абсолютно не преследовалось командованием училища и патрулями, преимущественно состоящими из тех же курсантов, в Севастополе оказалось прямой путевкой на гауптвахту.

Вот это, думаю, попал я в ситуацию. Никак не ожидал такого «теплого» приема в первый день пребывания в Севастополе. Я, конечно, был наслышан о «зверствах» Севастопольской комендатуры, но не до такой же степени.

Делать нечего, пришлось устранять замечания, и минут через пять моя фуражка вновь приобрела, хотя и слегка помятый и уродливый, но зато уставной вид, что, в свою очередь, вполне удовлетворило строгого помощника коменданта. Моя жена наблюдала весь этот процесс, находясь также в некотором шоке от непредвиденного севастопольского гостеприимства.

На этом трудности первого дня пребывания в городе-герое не закончились. После сдачи предписания в отдел кадров флота встал вопрос поиска временного жилья, который оказался намного сложнее, нежели мы наивно предполагали. За целый день так и не удалось найти какое-нибудь жилье. Возможно, не хватило жизненного опыта, а скорее всего везения.

Курортная инфраструктура в те годы в Севастополе была не очень развита. Несколько гостиниц и, в основном, частное жилье – вот и все, чем могли довольствоваться гости города.

В гостинице «Севастополь» мест не оказалось, едем в гостиницу «Украина». Но и здесь, как говорится, облом – мест нет. Что делать – не знаем, не ехать же ночевать на вокзал. Пытаемся разжалобить женщину-администратора, объясняем ситуацию. Наконец, администратор сдается и разрешает нам занять забронированный номер, предназначенный для белорусского певца Виктора Вуячича, в то время довольно известного артиста. Однако при этом было поставлено условие – номер освободить до восьми утра следующего дня.

Весь второй день пребывания в Севастополе с еще большим усердием ищем жилье. И, наконец, уже ближе к вечеру находим проходную комнату в частном секторе по цене один рубль за койко-место. Ожидание назначения на должность затянулось на три недели. За это время пришлось сменить еще три временных места проживания.

В итоге все же удалось снять времянку в частном секторе, но мы с женой и этому жилью были бесконечно рады. Времянок этих в первые годы офицерской службы пришлось сменить несколько. В то время понятия «служебное жилье» просто не существовало. Молодые офицерские семьи вынуждены были ютиться, где придется. Снимали, в основном, жилье в частном секторе – подешевле. На триста рублей, которые получал лейтенант на подводной лодке, особенно не пошикуешь.

Наконец, я был назначен на должность командира минно-торпедной боевой части средней подводной лодки 613-го проекта С-384 155-й бригады подплава, дислоцирующейся в Балаклаве. Тогда я еще не знал и не мог предположить, что именно Балаклава станет моим постоянным местом проживания на многие десятилетия – вплоть до настоящего времени.

Получив предписание на руки, в тот же день отправляюсь к своему первому месту офицерской службы. Городская черта Севастополя заканчивалась практически сразу за улицей Силаева. Затем следовал вначале пустырь, по обе стороны дороги, и уже ближе к Балаклаве – обширные виноградники совхоза «Золотая балка».

Виноградники совхоза «Золотая балка»

Фото: pastvy.com

С интересом рассматриваю окрестный пейзаж, но, однако легкое волнение не проходит. Как-то меня встретит Балаклава, о которой я имел самое смутное представление из рассказов товарищей.

Но вот и площадь Первого мая – конечная остановка автобуса. Вот она, Балаклавская бухта, как на ладони. В глазах зарябило от многочисленных корпусов подводных лодок, ошвартованных у пирсов по обе стороны гавани. Каких только проектов дизельных субмарин здесь нет! Торпедные, ракетные лодки, «малютки» – по два-три корпуса стоят на каждом пирсе.

В штабе бригады узнаю, что С-384 в данный момент находится в море, выполняя задачи боевой подготовки. Возвращение лодки в базу планируется вечером этого же дня. Узнав местонахождение пирса, к которому должна была ошвартоваться С-384, отправляюсь к нему и с волнением ожидаю своей первой встречи с подводным кораблем, на котором мне предстояло служить.

Балаклавская бухта. Вид на площадь «Первого мая».

Середина 70-х годов прошлого века

Фото: my.mail.ru

Томительно тянулись часы и минуты, вот уже солнце скрылось за Георгиевским мысом, когда, наконец, из-за поворота показалась подводная лодка, бесшумно скользя под электромоторами по глади Балаклавской бухты. На носовой и кормовой надстройке лодки застыли в строю швартовые команды. Сердце забилось от волнения – вот он мой первый боевой корабль, как-то сложится моя дальнейшая судьба, как меня примет командование лодки и экипаж, где-то там, внутри прочного корпуса, и мои будущие подчиненные – торпедисты.

На мостике лодки сразу заметили фигуру лейтенанта, одиноко стоящую на пирсе. Слышу голос по мегафону:

– Лейтенант, к нам назначен?

Уверенно киваю головой, одновременно отдавая честь.

– Принимай концы, лейтенант!

С носа и кормы лодки полетели на пирс «бросательные». Стараясь выполнить свое первое задание как можно лучше, бросился вытаскивать швартовые концы. От волнения никак не могу понять, куда какие набрасывать. Еще больше волнуюсь. Слышу веселые голоса:

– Куда набрасываешь конец? Танковое училище закончил, наверное?!

Носовая швартовая команда

Фото: navy.su

Но в итоге все концы приняты и надежно закреплены. С носовой надстройки моряки швартовой команды ловко спустили трап. На пирс первым ступил командир лодки, которому я, как положено, отрапортовал о назначении на должность минера. А через некоторое время на пирс высыпала и вся команда лодки. Меня обступили незнакомые моряки в комбинезонах, пропахнувших тем особым запахом, который есть только на дизельных подводных лодках.

Посыпались вопросы: как зовут, фамилия, из какого училища? Отвечал невпопад, не зная, к кому и как обращаться. Помню доброжелательный смех, легкое подначивание, пожимание рук, похлопывание по плечу. И как-то сразу отлегло от сердца, я понял, что попал в родную подводную семью. Так тепло могут принимать молодых лейтенантов только подводники.

Почему я так подробно описываю свое первое знакомство с подводной лодкой, на которой предстояло служить? Да потому, что это, пожалуй, самые волнительные минуты в жизни каждого выпускника училища. Для меня это точно были самые незабываемые моменты из всей моей подводной биографии.

На следующий день состоялось мое первое знакомство с личным составом минно-торпедной боевой части. Капитан-лейтенант Федор Ермолюк, которого я должен сменить, оказывается, уже был назначен приказом Командующего флотом на должность старпома опытовой подводной лодки СС-149. Поэтому процесс приема-передачи дел проходил предельно кратко. Управились за один час. Опытный минер Федор Ермолюк знал, как нужно передавать дела по должности.

– Вот старшина команды торпедистов мичман Петр Сигачев – он все знает по нашей специальности, всему тебя научит, все подскажет, верь ему. Всему остальному тебя научит старпом.

Старшина команды Сигачев молча стоял рядом, тактично не вмешиваясь в разговор офицеров. Этот небольшого роста, коренастый мичман, обладавший несколько своеобразным чувством юмора, уже в то время опытный подводник, действительно оказал мне неоценимую помощь в освоении специальности и становлении в должности. Тогда я еще не знал, что с этим мичманом мне предстоит служить вместе многие годы не только в должности минера, но и будучи старпомом и командиром лодки. И все эти годы Петр Сигачев был отличным старшиной команды торпедистов, моим хорошим старшим товарищем.

Старпом лодки, старший лейтенант Анатолий Бабенко также был краток:

– Лейтенант, не вздумай чудить.

Видимо, он был наслышан об особенностях в поведении выпускников ВВМУППа.

Минеры, представителем которых являлся и я, во все времена несколько отличались от офицеров других подводных специальностей. Неизвестно, что накладывало особый отпечаток на это отличие, но факт остается фактом. И минеры, особенно из ВВМУППа, традиционно доставляли командованию подводных лодок кучу забот и проблем, особенно в плане воинской дисциплины.

Торпедисты С-384. Слева старшина команды мичман Петр Сигачев

Фото из архива автора

– Лодка на боевом дежурстве, у нас на борту десять торпед, две из них – со специальным боевым зарядом. Так что все шутки в сторону, две недели тебе, лейтенант, на сдачу зачетов к самостоятельному дежурству по лодке.

После вынесения этого вердикта старпом тут же потерял ко мне интерес и занялся исполнением своих многочисленных обязанностей.

Чудить я не собирался и поэтому, выслушав наставления старпома, счел нужным просто промолчать. Еще в училище я усвоил от опытных преподавателей – подводников простую истину: «Когда не знаешь, что сказать,–лучше молчи, сойдешь за умного».

Я знал, что подводные минеры являются представителями, пожалуй, одной из самых уважаемых профессий, особенно на торпедных подводных лодках. Знал я также, что уважение это проявляется, прежде всего, не к самой личности лодочного минера, зачастую абсолютно не заслуживающей этого, а к грозному торпедному и минному оружию, носителем которого является подводная лодка и которое как раз и находится в заведовании командиров минно-торпедных боевых частей.

Сами же лодочные минеры иногда выкидывали такие «фортели», на всех флотах, что командование подводных лодок порой с опаской принимало в экипаж новоиспеченных представителей этой, все-таки как ни крути, самой боевой профессии. Но именно из минеров получались, в итоге, наиболее подготовленные командиры подводных лодок в процессе жесткого профессионального отбора. Связано это, прежде всего, с тем, что командиры минно-торпедных боевых частей, во-первых, с момента прибытия на лодку несут ходовую вахту в должности вахтенного офицера, а во-вторых – принимают самое активное и непосредственное участие в процессе боевого применения торпедного и минного оружия.

Не оставил мою скромную персону без внимания и замполит лодки капитан 3 ранга Олег Глухарев. Выяснив, что я являюсь членом КПСС, он тут же предложил занять должность секретаря партийной ячейки лодки, от которой отказываться было бесполезно и бессмысленно. На молодого лейтенанта, которым я являлся на тот момент в единственном числе, вешалось все, что могли нести его могучие, еще не подорванные тяжелым подводным трудом плечи. Как говорится, «годковщину» на флоте никто не отменял, и я это прекрасно понимал.

Партячейка на лодке – это отдельная тема. Коммунистами мы, в основном офицеры и некоторые представители из числа мичманов, были, естественно, беспредельно преданными делу партии и Советского правительства и готовы были, если понадобится, отдать жизнь за Родину. Но вот сам процесс проведения партийных собраний как-то мы не особенно уважали и, уж если честно говорить, воспринимали как нудную и неинтересную повинность.

В связи с этим обстоятельством партийные собрания на нашей лодке проводились, в основном, условно. Условность эта заключалась в оформлении протокола собрания секретарем – для отчетности. Свежий, еще не отягощенный подводной службой лейтенантский ум как раз и пригодился для написания этих протоколов с выдуманными выступлениями членов ячейки. Ну а если партийное собрание все же проводилось фактически, то оно, скорее всего, напоминало некоторое шоу, в котором каждый член организации исполнял свою роль, в зависимости от должности.

Лейтенантские годы, пожалуй, наиболее яркие и запоминающиеся в жизни каждого кадрового офицера. Не был в этом плане исключением и я – новоиспеченный минер дизельной субмарины 613-го проекта. Два года моего пребывания в лейтенантском звании вместили в себя массу незабываемых эпизодов только что начавшейся подводной службы. И прежде всего запомнились первые впечатления от общения с офицерами, мичманами и личным составом лодки уже не как курсанта-стажера, а как полноправного члена экипажа.

Экипаж лодки всегда с интересом присматривается к вновь прибывшему офицеру, тем более к молодому, еще не оперившемуся выпускнику училища. И от того, как себя покажет лейтенант буквально в первые дни пребывания на лодке, во многом зависит его дальнейшая служба в суровом, сугубо мужском коллективе подводников.

Особенно тщательно проверялся каждый новый член экипажа на восприятие флотского юмора, без которого немыслима служба подводника. Понимает лейтенант юмор – наш человек, ну а если пытается что-то из себя представить – важное и серьезное, то так может и остаться один на один со своей напыщенностью. Еще в дореволюционном российском флоте, в «Положении о прохождении службы в подводном плавании», указывалось: «Член экипажа подводной лодки, не пользующийся признанием и авторитетом среди офицеров и нижних чинов, подлежит списанию с нее». И быть списанным по такой причине считалось позорным.

Проверку эту на «вшивость», естественно, прошел и я, буквально за короткий промежуток времени влившись в сплоченный экипаж С-384. Да и времени особо не было приглядываться – служить и работать нужно было сейчас и без каких- либо послаблений. Лодка находилась в боевом дежурстве, в двухчасовой готовности, со всеми вытекающими последствиями для каждого члена экипажа.

Вскоре у меня появились и новые друзья. Естественно, ближе всех были такие же, как и я, молодые офицеры лодки. С теплотой вспоминаю штурмана старшего лейтенанта Николая Карпова, командира группы движения лейтенанта Владимира Нишпор, командира боевой части связи капитан-лейтенанта Валерия Куратченко, инженер-механика капитан-лейтенанта Виктора Анистратенко.

Вспоминаю также многих мичманов подводной лодки С-384. Это были настоящие профессионалы, мастера военного дела: боцман Петр Мороз, старшина команды электриков Алексей Гудько, старшина команды машинистов трюмных Николай Русин, старшина команды мотористов Александр Иванов, старшина команды радистов Валентин Лисовой, старшина команды акустиков Евгений Андрющенко, химик-санитар Виктор Коренюгин, старшина команды снабжения Николай Басанец. Все эти старшины команд были намного старше меня по возрасту, некоторые из них годились в отцы, но с каким уважением и участием они относились ко мне – молодому и неопытному лейтенанту. С их помощью удалось в короткие сроки изучить устройство лодки, сдать необходимые зачеты.

После моей ознакомительной беседы с подчиненным личным составом выяснилось, что некоторые матросы со мной одного года рождения, а командир отделения торпедистов так и вовсе старше на один год. Срочная служба в то время длилась три года. Однако это обстоятельство никоим образом не повлияло на мои служебные взаимоотношения с командой торпедистов и, тем более, на мой авторитет командира боевой части.

В который раз с гордостью подчеркиваю – такие дружественные и уважительные отношения между людьми возможны и были в то время только у подводников. Предельно суровые и опасные условия подводной службы делали эти отношения таковыми.

Зачет на допуск

Нести боевое дежурство и выполнять задачи боевой службы подводным лодкам постоянной готовности Балаклавской 155-й бригады приходилось в 70-е годы прошлого века довольно часто. Как правило, одновременно одна из лодок бригады находилась на боевой службе в Черном море и одна – на боевом дежурстве. Причем выполнять задачи боевого дежурства было порой сложнее, нежели в автономном плавании. В автономке – все понятно. Погрузилась лодка в назначенной точке, тем самым прервав всякую связь с берегом, и подводники знают, что своих родных они увидят только по окончании боевой службы.

А вот в боевом дежурстве, особенно когда лодка его несет в Балаклавской бухте у «зеленого забора», когда и дом вроде бы рядом, а приходится находиться в составе боевой смены, невольно появляется желание уйти в море и не подвергать себя ненужному искушению. «Зеленый забор» представлял собой особо охраняемую зону у правого входа в Балаклавскую бухту, огражденную с суши высокой изгородью, окрашенной в зеленый цвет, а с моря – боновой сетью.

У «зеленого забора» для экипажа устанавливалась двухчасовая готовность, по истечении которой лодка должна была выйти в море и следовать в район несения боевой службы, имея на борту сто процентов экипажа. С этой целью офицеров и мичманов лодки делили на две дежурные смены, которые поочередно могли сходить на берег, не выезжая за пределы Балаклавы и с условием немедленного прибытия на лодку по тревоге в течение одного часа, находясь на связи по телефону. Команде сход на берег был запрещен.