Мы резались в бильярд, как ненормальные. Гофман лил всем в рот щедрые пивные потоки, даже тем, кто не желал, а сам, похоже, почти не пил.

Я выигрывал постоянно, потому что на втором месте после самолёта у меня по жизни был бильярд. Брат отца, мой незабвенный дядя Слава, с детства обучил меня некоторым тонкостям упомянутой многоплановой и увлекательнейшей игры.

Гофман, конечно, ничего не знал о дяде Славе, и думал, что мне просто везёт. Он упорно подливал мне пиво, а я в ответ забивал шары. Хелен восторженно хлопала в ладоши, радуясь моим победам, а Гофман хлопал ушами и скрипел зубами.

Сказать, что Гофман, позеленев от досады, стал напоминать гоблина, значит, ничего не сказать. Его впечатляющий орлиный нос, отяжелев, стал похож на поблёскивающую жиром аппетитно поджаренную баварскую колбаску. Эх, Гофман, Гофман, угомонись!

Однако вместо того, чтобы угомониться, Гофман затеял хождение на столах на руках, но здесь его также ждало крупное разочарование. Спасибо моему инструктору в лётном училище, он искренне полагал, что современный лётчик-истребитель должен прежде стать циркачом и акробатом в своём теле, тогда ему легко будет делать похожие трюки в кабине самолёта. Может, благодаря его суровой, но умелой школе я стал не просто лётчиком, а лётчиком-испытателем?

Задача состояла в том, чтобы пройти из угла в угол зала по придвинутым друг к другу бильярдным столам. Кто-то дошёл до середины, кто-то чуть дальше, но пройти весь зал на руках по столам смогли лишь Гофман и, конечно, я.

Майор раздулся, как лягушонок, вознамерившийся превратиться в быка, но Хелен продолжала оказывать знаки внимания мне, а не ему. Мы мило общались, а Гофман был предоставлен сам себе, но вскоре оказалось, что не таков был мужик Рупперт Гофман, чтобы спокойно взирать на свои поражения.

Он затеял такое, от чего все, кажется, сразу протрезвели. Гофман на полном серьёзе предложил выгнать из ангара Мессершмитт и устроить соревнование.

Надо «всего лишь» проехать между двумя ангарами, где расстояние между стенами отличалось от размаха крыльев Мессершмитта всего на несколько сантиметров. Малейшая оплошность, и привет, – бесценному самолёту оторвёт крыло.

Все пилоты отказались, сославшись на самочувствие. В самом деле, наступал рассвет, сказывалась бешеная ночь, все еле держались на ногах.

Удачно сложившиеся во время вечера сладкие парочки тихо испарились, благоразумно посчитав, что вечеринка явно выдыхается и, более того, склоняется не к тем удовольствиям, которым пора бы, по логике, наконец, предаться.

Гофман с усмешкой посмотрел на меня. Он был уверен, что я спасую, но я, как назло, выглядел бодрячком.

7

В сопровождении поредевшей толпы мы прибыли на аэродром, прошли через проход в ограде, который знала Урсула, она сама его в своё время устроила. Девушка открыла ангар и быстро приготовила самолёт.

Пожалуй, в самом деле, неблагодарное занятие – описывать картину, которую живописало наше импровизированное соревнование. Все были уверены и могли поспорить, что мы, увидев самолёт наяву, сразу тихонько сложим свои пьяные крылышки и передумаем. В самом деле, как можно в таком разобранном виде садиться в кабину новейшего скоростного эксклюзивного истребителя?

Однако Гофман был не только ревнив, он был твердолоб. Если он вдалбливал себе идею в голову, похоже, ничто не могло выдолбить её обратно.

Короче говоря, в конце концов, бродяга Гофман, походив несколько минут вокруг самолёта, словно советуясь с ним, всё-таки залез в кабину Ме-109. Мы все затаили дыхание.

Тысяча шутов и ведьма в придачу! Гофман плавно проехал между ангарами, едва не зацепив их крыльями. Едва не зацепив, да, едва не зацепив, но не зацепив! Можете себе такое представить?..

Майор легко спорхнул с крыла Мессершмитта и с победным видом воззрился на меня. Он хорошо знал, что повторить такое невозможно, а не на шутку обеспокоенное лицо Хелен, как видно, доставляло ему особое наслаждение. Теперь она увидит, кто, на самом деле, лётчик-ас!

Скажу сразу, я тоже проехал на Мессершмитте между ангарами. Гофман кисло улыбнулся, но он не понял, с кем связался и кого разбудил для подвига. Я снова проехал на Мессершмитте между ангарами, но на этот раз с завязанными глазами.

Я чувствовал самолёт, как свои пять пальцев. Я кожей чувствовал края крыльев. Несчастный Гофман не знал, что в Китае, где мне довелось побывать, у меня как-то закончились патроны, но я всё равно сбил вражеский истребитель, ювелирно и нежно подцепив его край крыла краем крыла своего самолёта.

Что здесь началось! Мне дружно аплодировала вся честная компания.

Сладкие парочки, рассосавшиеся было по щелям, выскочили обратно. Судорожно натягивая на ходу штаны и юбки, они бежали к нам, желая узнать, что случилось. Такого удовольствия от зрелища публика, кажется, никогда ещё в своей жизни не получала.

Крутой лоск сполз с Гофмана, как кожа змеи весной. Он повёл себя не по-мужски. Разнервничался, швырнул канистру с остатками пива в Мессершмитт, словно самолёт был в чём-то виноват, одарил Хелен испепеляющим взглядом и гордо удалился. В мою сторону герой-любовник даже не посмотрел.

Гофман проиграл, он не решился управлять Мессершмиттом с завязанными глазами. Ушёл, так ушёл. Вечеринка продолжалась!

Мы снова весело пили пиво, шли куда-то по полю, потом по вишнёвому саду, потом брели обратно. Казалось, что канистра была волшебная, пиво не кончалось.

Скоро я остался с Урсулой и Хелен, все остальные потерялись в саду. Многие просто падали на траву и мгновенно засыпали.

Тихая Урсула оказалась на удивление стойкой девушкой. Она жарко шла рядом, но мы с Хелен так страстно обнимались, что ей, наконец, стало неудобно.

Я не помню, как, когда и где, но Урсула отстала. Дальше я помнил только, что канистра с пивом почему-то осталась у меня.

Теперь мы вдвоём с Хелен пили пиво прямо из горлышка и хохотали так, словно, волшебным образом превратившись в мальчика и девочку, вновь вернулись в счастливое детство, когда потребности тела особо ничего не значат, а жизнь есть всепоглощающая увлекательная беззаботная игра.

Мы продолжили с Хелен в ангаре, за мастерскими, затем на какой-то лужайке, под раскидистым древним дубом, затем снова в саду. Похоже, пиво, как и шампанское, она могла пить бесконечно.

8

В общем, мы наклюкались. Утром я никак не мог понять, – всё происходит наяву или во сне?

Я открыл глаза в спальне, нежась в шикарной постели, как арабский шейх, и не сразу узнал свою комнату в особнячке, потому что Королева Люфтваффе в длинном полотенце, намотанном на голое тело, стояла передо мной, ворковала какие-то ласковые слова и держала на серебряном подносе мою чашечку чёрного кофе.

Дальше был массаж. Её удивительные похлопывания по бёдрам сняли пивное похмелье, как рукой. Хелен диагностировала у меня смещение шейного позвонка и посоветовала простенькое, но весьма эффективное упражнение – очень лёгкое покачивание головой влево и вправо.

Я весь кипел и бурлил, мне было не до шейного позвонка, но следовало срочно ехать на аэродром, – в январе предстоял демонстрационный полёт, и начальство в связи с этим желало сообщить мне что-то срочное.

Всё у нас было, кроме интимной близости. Хотя моя Королева уверяла меня, что всю ночь лежала со мной в постели совершенно без одежды, а я сладко сопел, как новорожденный младенец, вместо того, чтоб воспользоваться моментом. В общем, сам виноват!

Хелен была очень нежна и ласкова, она вела себя так многообещающе, что я ей поверил. Мол, пусть не сейчас, а позже, но всё у нас будет!

Впрочем, поверил, как видно. зря. Наступили Рождественские каникулы. Мы ходили по берлинским выставкам и театрам, частенько захаживали в пивную «Весёлая наковальня», где собиралось весьма колоритное общество – видные пилоты Люфтваффе.

Приятно было познакомиться и пообщаться. Пиво лилось рекой, а миловидная молодящаяся хозяйка пивной белокурая Эмма пила вместе с пилотами за милую душу и хохотала, как шестилетняя девчонка.

Между прочим, наверху у Эммы были устроены превосходные уютные комнатки. Там любой гость, желая в милом общении с существом противоположного пола снять свинцовый груз, повисший где-то ниже пояса, или просто уставший человек, за умеренную плату или какой-нибудь подарок мог спокойно переночевать. Я, честно говоря, каждый раз, идя с Хелен в «Весёлую наковальню», лелеял мысль, что комнатка наверху пригодится, причём очень скоро.

Эмма показалась мне тем приятным человеком, с которым вполне можно было дружить. Я подарил ей уникальную зажигалку, которую мне торжественно вручил дядя Жора перед отъездом в Германию. Наш хитромудрый заводской умелец сделал из средства зажигания сигарет и папирос средство самозащиты.

Как все народные умельцы, он втайне от начальства прикладывался к бутылке, но какой-то добрый человек не сдержался и сообщил. Дядю Жору отправили бы в ссылку куда-нибудь на молокозавод, но я вступился за него перед самим главным конструктором. Когда я привёл примеры доблестных действий Георгия Степанова, которые, как позже выяснилось, неоднократно спасали опытные образцы истребителей от крушения, грозовые тучи над ним вмиг рассеялись. С тех пор он стал питать ко мне особую симпатию, к бутылке начал прикладываться гораздо реже, а вскоре перестал прикладываться вовсе.

Дядя Жора посоветовал передать зажигалку жене, но к тому моменту жена давно ушла от меня, рассказывать Жоре о личных перипетиях было некогда, поэтому зажигалка благополучно прибыла со мной в Германию.

Дядя Жора крутил, мутил, но секрет зажигалки не выдал. Посмеиваясь, он шепнул только, что тому, кто от неё прикурит, не поздоровится.

Эмма радовалась подарку, как пятилетняя девочка в бантиках. Она со смехом заметила, что в её деле средства самозащиты не помешают.

Я не знал, что сказать Эмме относительно действия зажигалки, поскольку сам не знал, каково её действие. Чтобы не выглядеть профаном, я предупредил, что тот, кто прикурит от неё, может впасть в кому, из которой, вообще-то, можно не выйти, поэтому применять чудо-защиту следует в самом крайнем случае.

Эмма, расцеловав меня в обе щёки, торжественно заявила, что лучшая комната наверху всегда в моём распоряжении, но, воспользоваться приглашением не удавалось, – зарядившись общением и пивом, Хелен клала мне ладонь на руку, и мы уезжали.

Девушка отвозила меня в мой особняк на шикарном Хорьхе с открытым верхом, который по слухам ей негласно передал в краткосрочное пользование сам Герман Геринг, нежно целовала в щёчку, мило махала ручкой и укатывала восвояси.

9

Так проходили мои дни. Кто-то скажет, мол, ничего себе, мне бы так!

Как объяснить такому горе-завистнику, что бурный отдых, бьющий красочным фейерверком и праздничным цветным фонтаном, – лишь обратная сторона медали. На другой её стороне – изнурительный, кропотливый, опасный и зачастую неблагодарный труд.

Почему неблагодарный? Потому что, как правило, не слушают. Списывают на обыкновенную человеческую осторожность. Понятное дело, испытатель не хочет рисковать, – вот такой обычно следует ответ.

У конструктора всегда свои особые планы. Лётчик-испытатель против них? Да он просто не знает всех возможностей самолёта!

Хочешь оставаться в обойме, – делай то, что тебе говорит главный конструктор и знай, что если ты разобьёшься, виноват будет вовсе не самолёт и, уж тем более не главный конструктор, а ты, ты и ещё раз ты.

Приятная работа? Рискуй жизнью, выполняй заведомо провальные задания, потому что всем плевать на твоё мнение, и иди в полёт даже тогда, когда ты прекрасно понимаешь, что добром такое испытание не окончится. Так разбился Валерий Чкалов, так разбились многие наши лётчики-испытатели, а позже – некоторые из космонавтов, но я не хотел бы поднимать здесь столь специфическую тему.

У нас с Хелен, наконец, состоялось довольно бурное выяснение отношений. Она призналась мне, что никогда не имела близости с мужчиной. Она не желает размениваться на пустяки!

Её главная цель – овладение профессией лётчика-испытателя. У нас всё будет, но вначале она должна стать лётчиком-испытателем. Похоже, она предложила мне заключить своеобразный договор.

Я в очередной раз поверил. Мы штудировали самолёт, как модный французский женский журнал.

Хелен оказалась способной ученицей, и многое освоила всего за каких-то несколько месяцев. Я лез на стенку, но она делала удивительный расслабляющий массаж, после которого я спал, как ребёнок в колыбельке, и отвлекала меня культурными мероприятиями, а также пивом, прекрасным баварским пивом в нашей «Весёлой наковальне», и общением с пилотами Люфтваффе. Занятные они были парни!

Хелен тоже была занятным парнем. Точнее, она была великолепным мужским психологом.

10

Когда я занялся обучением Хелен, кажется, случилось невероятное. Всего за несколько месяцев, помимо апробации нового Мессершмитта, я переучил планериста вначале на лётчика, а затем на лётчика-испытателя, причём учеником была девушка.

Немецкие коллеги были довольны. Они стали смотреть на меня как-то по-другому. Во взгляде появилось искренне уважение, грозящее перерасти в восхищение.

В день, когда Хелен впервые успешно осуществила свой первый самостоятельный испытательный полёт, нас чествовали в пивной, а поздним вечером у нас опять состоялся разговор, на этот раз в Берлине, в её белоснежной спальне. Пива больше не было, один лишь разговор.

Хелен сердечно поблагодарила меня и, вдруг погрустнев, сообщила, что седьмого июня заканчивается мой контракт, его не будут продлевать, потому что Москва якобы против продления.

Хелен, конечно, хотела продолжения отношений, но какой смысл? Я уезжаю, и когда приеду, неизвестно.

Политическая атмосфера наполнена странной неопределённостью. Все ждут каких-то грандиозных глобальных событий, по сравнению с которыми военно-экономическое сотрудничество Германии и СССР – игра в песочнице.

Ах, Хелен, Хелен! Милая моя девочка Хелен. Она, как всегда, опять была права.

Наше последнее свидание оказалось настолько безрадостным, что мне показалось, – померк свет. Я был совершенно выбит из колеи, между прочим, перед ответственнейшим демонстрационным полётом, на котором должен был присутствовать сам Герман Геринг.

О, мир! Холодные и бесстрастные существа делают карьеру и живут. Горячие сердца гибнут, отравленные ядом иллюзии.

В конце концов, я проявил характер, взял и не приехал на очередное свидание, – мы собирались прокатиться по живописным пригородам Берлина. Я решил, что всё, с меня хватит! Однако она вдруг сама приехала ко мне в особняк.

За окном незаметно опускался светлый июньский вечер. Гельмут давно ушёл домой, мы были одни, и Хелен, как видно, была готова на всё.

Ни слова не сказав, она вошла в мою спальню и стала раздеваться, но я остановил её.

– Нет, Хелен, так не пойдёт. Нам не нужна глупая интрижка. Нам нужна полноценная семья, и я придумаю, как остаться в Германии.

Хелен стояла передо мной в настежь распахнутой блузе, расстёгнутой до предела сморщившейся на бёдрах юбке и, с изумлением глядя на меня, растерянно хлопала своими длинными пушистыми ресницами. Кажется, она не верила. что такое бывает. Мне даже показалось, что её женское самолюбие было немного уязвлено, однако в тот вечер я остался непреклонным.

В российском посольстве в Берлине у меня был приятель, мы давно делились друг с другом самым сокровенным. Виталия Сорокина я знал с тридцать седьмого года ещё по Китаю. Тогда я был рядовым лётчиком-истребителем, а он – рядовым помощником военного атташе.

Прибыв в посольство к Сорокину, я поведал ему свою историю.

– Виталий, смотри, может сложиться великолепная семья – советский лётчик и германская лётчица, но проклятый контракт, вернее, срок его окончания, перекрывает всё, как бронированный шлагбаум!

Виталий, как всегда, знал больше меня. Он посоветовал в самый последний день разбить что-нибудь. Да, взять и разбить, как фарфоровую чашку с чаем.

Начнётся служебное расследование, и меня задержат в Германии. Виталий обещал устроить всё так, что советская сторона не будет возражать против задержания лётчика Шаталова, то есть меня, до окончания служебной проверки.

– Начаться-то она начнётся, но вряд ли успеет закончиться до того, как грянут судьбоносные события мирового значения.

С этими словами Виталий как-то странно посмотрел на меня, но я тогда понял его неправильно, потому что он вдруг оглушительно захохотал, а затем сказал сквозь продолжающиеся приступы жизнерадостного смеха:

– Тогда ты сможешь лечь, наконец, со своей Королевой в законную супружескую постель, как счастливый глава нового интернационального семейства!

Однако, как сказал Виталий, он сможет убедить Москву смириться с моей задержкой в Берлине лишь при одном условии, – я должен сфотографировать все накопленные документы, в частности, свои отчёты о работе на заводе в Аугсбурге, и передать ему.

Близилось седьмое июня – срок окончания контракта. В этот день должен был состояться демонстрационный полёт – показательный воздушный бой между Мессершмиттами. С санкции Геринга серийный Мессершмитт было доверено пилотировать Рупперту Гофману, а экспериментальный – мне.

Герман Геринг обещал присутствовать. Вот когда я понял, что седьмое июня тысяча девятьсот сорок первого года – мой судьбоносный день.