Глава 8

Возле калитки домика Анны Трофимовны его окликнула Ника:

– Отец Роман! Какой Вы красивый! В деревню?

– Да, Ника. Расскажи, что там и как.

– Ну что как… С одной стороны три Степана – колдуны. С другой – две ведьмы – они Глафиры. Ну и все.

– Пять получается, – задумчиво сказал батюшка. – А домиков-то больше! Где же остальные?

– Не знаю, – беспечно пожала плечами девушка. – Всегда так было.

– Ну… Всегда так всегда. Да, Ника, у меня к тебе просьба. Ты печку топить умеешь?

– Батюшка! – звонко рассмеялась Ника. – Конечно, умею! Я ж всю жизнь в деревне! Вот когда мне лет пять было…

– Хорошо, Ника, спасибо. – Отец Роман протянул девушке ключи от церкви. – Протопи, пожалуйста. Сыровато там.

* * *

Первый дом, в который пришел иеромонах, принадлежал колдуну Степану. Дом пускать священника явно не хотел. Уже в сенях батюшке пришлось вступить в небольшое, но кровопролитное сражение.

Войдя в сени, отец Роман остановился на пороге, давая глазам привыкнуть к почти полной темноте. Немного света пробивалось сквозь сроду немытое крошечное окошко под самым потолком.

Наконец батюшка решился и сделал первый осторожный шаг вперед. И немедленно зацепился подолом подрясника за какую-то железяку. Подол затрещал, железяка зло заскрипела и задребезжала. Батюшка нагнулся, отцепил подрясник и осторожно шагнул в сторону… И, разумеется, наступил на грабли, которые хоть и немного боком, но все-таки исправно сделали свое дело – подскочили и длинной деревянной ручкой пребольно ударили батюшку по голове. Удар немного смягчила скуфейка, но щеку все равно разодрала какая-то заноза. Отец Роман почувствовал, как по щеке потекла кровь.

Оглядевшись по сторонам, он приметил большую бочку с крышкой, на которой стоял ковшик. Монах осторожно сунул палец в ковшик. Обычная прохладная жидкость, наверное, вода. Уже не осторожничая, он зачерпнул в ладонь воды из ковшика, желая промыть кровоточащую рваную рану. Щедро плеснул жидкость на щеку и взвыл. Жидкостью оказался крепчайший, ядреный огуречный рассол… Рану как огнем обожгло.

Отец Роман как мог стер рукавом рассол со щеки, разодрав при этом рану еще сильнее.

Постоял, перекрестился, помолился. Сделал следующий осторожный шаг, попал ногой в какую-то лоханку. Пока высвобождал ногу из этого корыта, почувствовал, как вторую ногу, словно змея, обвила толстая веревка. А может, и правда – змея?

Отец Роман остановился, содрал с ноги мелкое корыто, с шумом отбросил его как можно дальше вглубь сеней. Нагнулся и стал высвобождать вторую ногу из веревки, понимая, что только больше запутывается в ней… Пришло в голову, что хозяина нет, а дом стережет этот вот хлам.

«Да ты с ума сошел, Роман! – сам себя одернул священник. – Какой хлам, какие сторожа? Обычные вещи! Просто не видно ничего, вот и не могу пройти. А ну, монах, возьми себя в руки!»

Отец Роман снова начал молиться. Спокойно, виток за витком, распутал веревку и аккуратно положил ее возле бочки. Осторожно двинулся дальше, обходя веревку и грабли стороной, и наткнулся на большой сундук, пребольно ударившись коленом об оббитый железом угол. Нагнулся, чтобы потереть ушибленное колено. Оперся одной рукой о сундук. Сундук немедленно поехал в сторону, как по рельсам. Не удержавшись на ногах, батюшка рухнул в подпол, который и скрывался под сундуком.

Приземлился он на кучу досок, из которых торчали острые гвозди. Под богатырским телом батюшки доски затрещали, заскрипели. Сломанными острыми зубьями хватали священника за рясу, до крови расцарапали лицо и руки.

Да еще и скуфейка при падении куда-то отлетела.

Батюшка почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Да что же это такое! Ссадины болели, разодранная щека благоухала солью, чесноком и укропом, жгла огнем…

Отец Роман осторожно пошарил вокруг себя в поисках скуфьи, стараясь делать как можно меньше движений. Нашел! Ухватил свою шапочку, но она вдруг яростно запищала и укусила батюшку за руку.

«Крыса!» – с омерзением сообразил монах и отбросил гнусную тварь подальше. Сердце выскакивало из груди. Ну и что – крыса? Тоже тварь Божия! Да вот только Божия ли, здесь, в этом колдовском логове? Тут же со всех сторон раздался писк, срежет и шебуршание серых тварей.

Отец Роман пошевелился, с осторожностью выбираясь из кучи занозистых, со множеством торчащих гвоздей досок. Взглянул наверх. На пол что-то мягко шлепнулось. Он нагнулся, провел рукой по пыльному полу. Скуфья! Она, родная! Батюшка осторожно отряхнул ее от пыли, перекрестил и надел обратно на голову.

Теперь надо выбираться отсюда. Раз уж на весь этот шум и грохот, что учинил в сенях батюшка, из избушки никто не выглянул, то встречаться с ним явно не хотят и помощи ждать неоткуда.

В подполе стояла непроглядная темень, но батюшка каким-то образом сумел нащупать среди обломков целую длинную доску. Примерился, приставил ее к краю дыры в потолке…

Перекрестился и начал осторожно, еле-еле ползти по доске наверх. Больше всего на свете он боялся услышать треск и рухнуть обратно в подпол с крысами. Но Бог миловал. Добравшись до верху, он крепко уцепился пальцами за края дыры, немножко полежал на доске, собираясь с силами, и резко подтянулся, перекинув тело наверх, в сени. После кромешной тьмы подпола сени показались ему достаточно светлыми. Он еще раз оглядел все вокруг. Заметил топор, огромный молот, моток колючей проволоки… Какое счастье, что он не попался этим «стражам» по пути!

На этом знакомство с домом закончилось. Первого колдуна Степана отец Роман так и не увидел.

* * *

Во второй дом отец Роман попал без труда. Посреди комнаты, словно поджидая его, стоял кряжистый бородатый мужик лет пятидесяти, очень похожий на древний лесной пень, мшистый и заросший чем попало.

– Здравствуйте, – сказал священник. И тут же подумал, что желает здравствовать колдуну…

– Ну… – буркнул колдун.

– Вы Степан?

– Ну…

– Простите, отчества Вашего не знаю.

– Ну…

Отец Роман начал потихоньку закипать.

– Позвольте представиться – я иеромонах Роман, новый настоятель церкви.

– Ну…

После десятого или пятнадцатого «ну» священник поймал себя на мысли, что ему хочется взять полено и треснуть колдуна по нечесаной заросшей голове. Сдержался. Понял, что делать ему здесь больше нечего.

– Прощайте, – сказал он.

– Ну-ну, – донеслось в ответ.

К третьему Степану священник даже не пошел. Издали увидел такого же лесного пня, как и второй Степан. Третий колдун стоял возле своей калитки, усмехаясь и поигрывая топориком, и смотрел на батюшку.

Батюшка плюнул, перекрестился и направился на другую сторону улицы – к ведьмам.

Ведьмы оказались поприветливее. Первая Глафира, красивая, дородная, румяная, очень приходу батюшки обрадовалась, все зазывала чайку отведать – «душистый, на травках!».

Батюшка, услышав слово «травки», шарахнулся от Глафиры, как от чумной. Ну уж нет, он как-нибудь без чайку.

Развернулся и пошел прочь, слушая, как за спиной издевательски, но все-таки непостижимым образом привлекательно и завораживающе, звучит смех первой Глафиры.

Второй домик оказался пустой, где пребывала хозяйка – только ей и известно.

А вот третий дом принес отцу Роману много интересного.

Спокойно прошел через двор, опять же заросший сорняками, постучался в дверь. Из домика послышалось приветливое:

– Проходите, батюшка! Открыто!

Отец Роман решил ничему не удивляться, потянул на себя дверь, та со скрипом распахнулась, и священник шагнул в комнату. Огляделся. Печь (ну куда же без нее!), кровать, стол, шкаф, чистенькое окошко. На окошке какие-то цветы в горшках. Лавочки вдоль стен. Обычный деревенский домик.

Хозяйка, очевидно, последняя, третья Глафира, тоже была симпатичной и приветливой. Толстая русая коса вокруг головы, блестящие серые глаза, нарядное платье…

– Здравствуйте, – осторожно начал священник.

– Здравствуйте, отец Роман!

Священник на секунду опешил, потом все-таки решил продолжить разговор:

– Я новый настоятель церкви, иеромонах Роман Троицкий. Надеюсь…

На что надеялся батюшка, узнать не удалось.

Из угла вдруг послышалось шипение, сначала неразборчивое, потом достаточно ясное, чтобы отец Роман сумел разобрать:

– Нашш штоятель… Штоятель, да не нашш, не нашш…

– А ну, тихо будь! – прикрикнула хозяйка. Шипение прекратилось. – Не обращайте внимания, батюшка, не слушайте ее!

– Не нашш… не нашш…

Батюшка пригляделся и в темном углу на лавке сумел разглядеть кучу тряпья, из глубины которой сверкал один-единственный, но зато очень выразительный злобный глаз.

– Кто… Что это? – спросил отец Роман.

– Да кто ж там может быть, – рассмеялась Глафира. – Тряпье одно! Вот, смотрите, пальто старое, тулуп, шаль… – Глафира одну за другой поднимала вещи и демонстрировала их батюшке. – Платье мое…

Платье она обратно в кучу не бросила, а стала рассматривать на свет, вертела его туда-сюда.

– Вот ведь паршивка, и платье мое уперла!.. – воскликнула ведьма.

– Кто паршивка? – немедленно уцепился за слова отец Роман.

– Да кто… Куча эта… Ууу, я тебя! Размету и сожгу, поняла?

Тряпье не испугалось, собралось обратно в кучу, не забыв прихватить и платье, и оттуда снова послышалось шипение:

– Не нашш штоятель… Не нашш…

– Глафира, где все ваши дети? Почему в деревне нет детей?

– Дети? – удивилась ведьма. – А зачем ведьмам дети? И потом, детей может иметь либо верховная ведьма, либо тот, кому она разрешит.

– А кто у вас верховная ведьма?

Глафира сначала уставилась на батюшку с неподдельным изумлением, а потом начала хохотать. Хохотала долго, до упаду. Тряпичная Куча тоже шипела и шамкала что-то.

Священник постоял еще немного, развернулся и, не прощаясь, вышел.

На свежем воздухе голова начала проясняться. Отец Роман подивился своей глупости – и чего он вообще пошел к этим… не человекам? Что хотел узнать? Зачем, зачем?

Глава 9

Монах шел по пыльной дороге, молился и перебирал четки. Ссадины и ушибы нещадно горели, но он старался не обращать на это внимания. Возле дома Анны Трофимовны ему пришлось притормозить. Баба Аня стояла у калитки и словно бы поджидала его.

– Боже мой! – воскликнула она. – Что с Вами, батюшка?!

На бабушкин крик из дома выскочила Ника. Мрачно взглянула на священника:

– Ну что, сходили, познакомились?

– Сходил, – виновато ответил отец Роман.

– И с кем же Вам посчастливилось побеседовать? – язвительно поинтересовалась Ника.

– Ника! – прикрикнула Анна Трофимовна. – Помни, с кем разговариваешь!

– Ничего, Анна Трофимовна, ничего страшного. – Тихо сказал священник. – А побеседовал я со Степаном, который все время говорит «ну», и с Глафирой, у которой куча тряпья говорящая. Шипела на меня все время, – неожиданно пожаловался священник.

– Ну понятно. Значит, в дом Вас не пустили Степан-крыса, Степан-топор и Глафира-травница.

– Возможно. Скажите, речка там, в овраге, чистая? Мне бы искупаться… Да подрясник постирать.

– Да зачем же речка, батюшка, дорогой! – воскликнула Анна Трофимовна. – Сейчас баньку затопим! Огород мне сегодня поливать не надо, такой славный дождичек прошел, время есть…

Батюшка оглянулся на сухую пыльную дорогу, на поникшие травки и мелкие цветочки…

– Дождичек? – с недоверием переспросил он. – Какой дождичек? Сухотень кругом.

– А-а… Так это у нас над огородом поливало, а им дождик ни к чему.

Отец Роман ничего на это не ответил, молча поклонился и пошел своей дорогой. Банька – хорошо. Речка – безопаснее.

* * *

Всю ночь батюшка молился. Прочел свое длинное монашеское правило, псалмы, акафист «Слава Богу за все». Только под утро его сморил сон. Тяжелый, страшный, нехороший.

Проснулся отец Роман часа через три с дико болящей головой и ломотой во всем теле. Судя по солнцу, было часов восемь утра.

С трудом, как складная линейка, поднялся с колен (так и уснул перед иконами на коврике, руки и голову положив на табуретку). Немного размялся и решил пойти на речку, еще раз искупаться. Вчера ему там понравилось. Водичка прохладная, чистая-чистая. Даже рыбки какие-то плавают.

Сегодня у него еще одно важное дело – кладбище. Может, панихиду отслужить надо… Починить что, поправить на могилках. Ведьмы этим делом явно не озабочены.

Батюшка снял с гвоздика чистый запасной подрясник (вчерашний, пострадавший в доме Степана-крысы, до сих пор сох в сенях, развешенный на веревке перед печкой), взял полотенце и отправился на речку.

После купания отцу Роману полегчало, и он стал собираться на кладбище. Долго думал, что ему с собой взять, и в результате решил ничего не брать, а сходить только на разведку. Прихватил только Псалтирь и кадило.

* * *

Как и обещала Анна Трофимовна, кладбище он нашел быстро. Налево, в лесочек по тропинке, там полянка и кладбище…

Сразило батюшку другое. Кладбища-то как такового – не было! Ни одного креста, ни одного памятника. С трудом разыскал в траве небольшой холмик. Из этой единственной могилы и состояло все кладбище. В изголовье могилы лежал, наполовину вросший в землю, небольшой серый камень. На передней, кое-как обработанной стороне было написано одно слово: «Степан». Ни дат, ни фамилии.

– Ну, значит, так, – тихонько пробормотал батюшка и принялся разжигать кадило. – Мир праху твоему, Степан.

– Спасибо, – раздался детский голосок со стороны камня. Батюшка от неожиданности подскочил и едва не выронил кадило. Осторожно поднял глаза. Рядом стоял мальчонка лет восьми. Весь испачканный землей, глиной, какими-то корешками, взъерошенный. Бледная, до синевы, кожа и темные впадины глаз.

Отец Роман почувствовал, как по спине у него заструился холодный липкий пот. Захотелось убежать.

Но он не убежал. Осенил себя крестным знамением и спросил:

– Ты кто?

– Степан я, – с готовностью ответил мальчонка.

– А что ты здесь делаешь, Степан? Зачем тут гуляешь?

– Я не гуляю. Я тут живу.

– Господи, помилуй, – тихонько пробормотал батюшка. Кажется, он уже все понял, но продолжал расспросы.

– Где живешь? В деревне? Или в Рыбинке?

– Зачем в деревне? Тут живу. – Мальчишка ткнул пальчиком в могилу. – Только мне скушна, вот я и вылазию… Мамка меня веревкой привязала, чтоб по деревне не шлендрал. Вот я и сплю.

– Ты живешь в могиле? – еле дыша, спросил отец Роман.

– Ну да, говорю же тебе! Конь меня убил! – Мальчик посмотрел на небо, на верхушки деревьев и заключил: – Почти сто лет назад. А мамка мне паровоз принесла, чтоб не скучал. – И показал отцу Роману яркоокрашенный, но облупившийся и грязный деревянный паровозик.

– Подожди, какой конь? Нет ведь в деревне живности!

– Ну вот с той поры и нет. Съели, – спокойно ответил пацан.

– И коня?

– Ну а что ж? И коня! Вон он меня как! – мальчишка повернулся, давая батюшке возможность рассмотреть рваную рану на затылке, промятый череп, мешанину из волос, костей, крови и грязи.