Луц замечает меня сразу, как только я появляюсь в общем зале. Просит напарника подменить его, напарник смотрит на меня и подмигивает. Шутливо грожу ему пальцем. Мы выходим наружу, Луц прикуривает сразу две сигареты, одну отдает мне. Прохладный воздух действует отрезвляюще, я обхватываю себя за плечи. Голые ноги покрываются гусиной кожей. Луц выпускает дым через нос и спрашивает:

– Ну как?

– На мази… наверное. Не знаю. Вроде пока всё нормально, а потом что будет… хуй знает. В какой-то момент мне показалось, что я в него влюблена. Ебанатство, правда?

– Ебанатство.

– Я так давно не влюблялась. – На меня накатывает хмельная тоска, я прижимаюсь лбом к груди Луца. Он держит сигарету на отлете и свободной рукой гладит мои волосы.

– Зачем тебе это?

– Не знаю. Всем надо.

– Ты не сможешь быть как все. Даже если захочешь.

– Почему?

Я отрываюсь от Луца, затягиваюсь сигаретой и снова прижимаюсь к нему. Он обнимает меня, целует в макушку.

– Ты пьяная сейчас, вот и лезет всякая чушь в голову. Тебе не нужен никто, ты сама знаешь. Никакой ебучей любви, ясно? Люди забивают пустоту внутри, суют туда всякую мерзость, проводят всю жизнь в поисках, и только ты – другая. Ты не боишься пустоты, тебя не ебёт, что всё заканчивается. Для тебя нет ничего вечного, и это твоё преимущество. Для остальных тоже нет вечного, но они об этом не знают или не хотят знать. Ты не обманываешь себя. Я это ценю в тебе больше всего. Знаешь, что я сделаю? Смотри, – он проводит рукой по моему лбу, – я соберу все твои сомнения, все глупости, которые собрались в твоей голове, вот они, – он показывает сжатый кулак, – и отпускаю их, пусть катятся, – Луц открывает ладонь и дует на нее. – Видишь? Больше ничего нет.

Моё лицо овевает прохладный ветерок. Больше ничего нет – лучше и быть не может. Всё представляется таким простым и прозрачным. Я счастлива, я смеюсь и смотрю вверх: над нами кружатся звёзды, и мы кружимся вслед за ними. Пьяная ночь танцует, ухая и пошатываясь, по-цыгански трясет плечами и задирает юбки.

– Я вызову такси, – говорит Луц. – Поедете в гостиницу?

– Конечно нет. Поедем домой, на Освободителей.

– Там есть всё, что нужно? Чтобы, знаешь, не получилось как в прошлый раз.

Я киваю: да, всё есть – и глажу его по щеке. Мне кажется очень важным сказать то, что я сейчас чувствую.

– Луц, ты охуенный, ты понятия не имеешь, какой ты охуенный, да? Ты заботливый, понимающий, блядь, ты лучший в мире друг. Я люблю тебя. Правда. Серьезно.

Мы обнимаемся, топчемся на месте, уткнувшись друг другу носом в плечо.

– Я тоже тебя люблю, – говорит Луц в мои волосы. – Езжай, предавайся низким вибрациям, забывай обо всём и кончай под этим испанцем как подорванная. Только подумай, как прекрасна эта ночь в своей неповторимости. Идеальный набор случайностей: убери одну – и вся конструкция рассыпется. Если бы Виктория не попросила тебя развлечь испанцев, если бы им не нужно было завтра улетать, если бы ты не надела это восхитительное платье…

Он отпускает меня, вытирает мои повлажневшие от трогательности момента и выпитой водки глаза, расстегивает еще один крючок на верху платья.

– Готова?

– Абсолютно.

Луц обнимает меня за талию и ведет обратно в «Централь». В моё отсутствие ничего не изменилось: Душанка сидит на коленях Диего и разыгрывает из себя принцессу, повторяя «don’t do this» и мягко отталкивая его руки; Серхио при моем появлении встает. Меня восхищают его манеры: на ногах он стоит нетвердо, однако ждёт, пока я сяду.

– Такси будет через десять минут, – говорю я.

***

Мы вваливаемся в сонную, разморенную квартиру, зажигаем свет, толпимся в прихожей, сбрасывая обувь и верхнюю одежду. Диего развязывает ленточки, стягивающие ворот Душанкиного платья, она подается к нему, обхватывает его шею, что-то шепчет на ухо. Я тащу Серхио за руку в спальню. Мы падаем в воздушную дыру постели, не успев раздеться. Я сама пробегаю пальцами по крючкам, не доверяя ловкости Серхио; платье распадается на две части, раскрывается, как края хирургического разреза. Я шевелю плечами, выскальзывая из него; когда мне это удается, кидаю платье на спинку стула. Все предметы покрыты туманной дымкой, я еще достаточно пьяная, чтобы не думать о том, что на груди у меня аллергическая сыпь, а бедра и живот неплохо было бы подкачать в спортзале.

Серхио уже без футболки, ремень расстегнут, я могу трогать это божественное загорелое тело практически без ограничений. Несколько минут он делает мне то, что по-испански называется follar con los dedos, потом я достаю из-под матраса презерватив и протягиваю его Серхио. Он недовольно морщится.

– Я здоров.

– Поздравляю.

– Ладно, я надену.

Он остается в джинсах, просто расстегивает их и немного спускает. В зеркале напротив кровати я вижу отражение изгиба спины и поясницы Серхио – торжество дизайна и эргономики. Он достает член – не огромный, но достаточно внушительный, и раскатывает по нему резинку. Мне нравится, что Серхио не просит взять в рот, и нравится, что у него стоит без дополнительных ухищрений. Я забрасываю ноги ему на плечи, и он осторожно задвигает на всю длину. Во мне больше не остается пустоты.

На соседней кровати мучительно, словно в лихорадке, стонет Душанка. Она стоит на коленях, опираясь на локти; Диего – сзади, держит ее за волосы и так же мучительно медленно, в такт ее стонам, качает бёдрами.

Серхио говорит мне:

– Не смотри на них. Смотри на меня.

Мы целуемся долго и влажно, как-то особенно развратно. Я опускаю ноги, так входит неглубоко, зато можно двигаться быстрее и жестче. Мы вколачиваем наши тела друг в друга, в этом нет ни красоты, ни поэзии, если только индустриальная поэзия машин, которые штампуют детали в едином ритме, не останавливаясь ни на минуту. Эта однообразная долбежка вгоняет меня в подобие транса, я чувствую, как по моему телу, от груди до лобка, проходит шаровая молния, и кончаю, бьюсь затылком о подушку, кричу, но мне нужно больше, что-то остается внутри, требует, чтобы я выплеснула его из себя.

Серхио не может кончить; я думаю, из-за водки и гондона он вообще нихера не чувствует. Торможу его.

– Давай я сверху.

Он придерживает меня за задницу и переворачивается на спину, я лежу на нем, опираясь на локти, и быстро работаю тазом.

– Fóllame, fóllame, niña, – повторяет Серхио и стонет. Его глаза закрыты, но глазные яблоки беспокойно двигаются под веками, словно ему снится свинцовый предрассветный сон.

Когда я устаю и распластываюсь на его теле, Серхио приподнимает мои бедра и начинает долбить снизу-вверх. Я целую его, трусь лицом о покрытый щетиной подбородок, пока кожа не начинает гореть. Меня возбуждает возможность уничтожить себя, стереть щеки, губы, нос, до чистого листа, стать безликой и неузнаваемой. Серхио останавливается, запускает руку мне в волосы:

– Не порть своё красивое лицо, – и мягко тянет, заставляя запрокинуть голову.

Его пальцы ласкают мою шею так нежно, и сжимаются на горле – всё так же нежно и уверенно. Я не могу дышать, только шевелю губами: «Ты ведь остановишься?». Мне страшно, я боюсь умереть здесь, на этом проклятом испанце, глядя в его зеленые глаза, внимательно следящие за мной. Он медленно двигается внутри, и я кончаю, хрипя и захлебываясь, сотрясаясь всем телом в бесслёзном рыдании. Всё вокруг превращается в красные и черные пятна. Серхио тоже спускает, натягивает меня глубже на свой член, резко и больно, и после нескольких движений без сил откидывается на спину. Я сползаю с него, переворачиваюсь на бок и смотрю в противоположную стену, не совсем осознавая то, что вижу.

Диего и Душанка финишируют, звуки быстрых, грубых ударов, стонов и ругательств на разных языках заполняют всю комнату. После очередного толчка Душанка хрипло кричит, падает лицом в подушку, дрожит и съеживается, почти касаясь лбом колен. Диего гладит ее спину, зарывается пальцами в светлые волосы. Внезапно он поворачивается в мою сторону и наши взгляды встречаются. Мгновение застывает, обрастает цементной коркой. Я вспоминаю свои слова – «потом поменяемся, окей?». Пользуясь тем, что ни Серхио, ни Душанка нас не видят, Диего касается пальцем своей груди, чуть ниже ключиц, а потом показывает на меня. «Ты и я, окей?». Я прикрываю глаза в знак согласия. Что-то внутри меня, так и не вышедшее во время оргазма, заставляет обещать Диего, что я и он – окей, что я раздвину перед ним ноги и позволю на некоторое время заполнить пустоту внутри меня.

Я поворачиваюсь к Серхио. Он дремлет, но от моего движения просыпается, гладит кончиками пальцев мое плечо от ключицы до локтя. Я думаю о том, что получила то, что хотела: сдернула этого ослепительного самца с небес в свою постель. И всё же… моя ночь еще не закончилась.

***

Я просыпаюсь от прикосновений. Легкие, но настойчивые, они ползут по позвоночнику, по плечам, шепчут: wake up… wake up… Я поворачиваюсь и вижу Диего. Он целует меня, не заботясь о том, что рядом спит его брат. Я прикладываю палец к губам: тихо, не разбуди Серхио. Встаю и за руку утягиваю Диего в ванную. Мы не говорим, только целуемся и трогаем друг друга. Душанка была права: он грубый. Он сминает моё тело жесткими пальцами, стискивает запястья, пытается засунуть язык мне в глотку, так глубоко, что я начинаю задыхаться. Но сейчас это то, что мне нужно.

– У тебя простое лицо, – вдруг говорит Диего, внимательно разглядывая меня. – Но глаза… Brujos… Глаза ведьмы.

В нем самом есть что-то от колдуна, особенно сейчас, в неверном свете, когда тени обостряют и искажают черты. Я говорю:

– Я хочу видеть тебя.

Он теснит меня к стене, я оказываюсь между прохладным бетоном и его телом, жарким от возбуждения и немного ленивым ото сна.

– Тебе понравилось с Серхио? – спрашивает Диего, орудуя пальцами у меня между ног. Я киваю. – Я слышал, как ты кончала. Ты не притворялась?

– Нет.

– У него большой член.

– Большой, – соглашаюсь я.

– Нравятся такие?

– Нравятся. – Я тянусь к пачке презервативов на полке, достаю один и отдаю его Диего. – Будем и дальше трепаться или ты меня всё-таки трахнешь?

Он ухмыляется краешком рта, но надевает резинку без возражений. Резко подхватывает меня и насаживает на торчащий хуй. Он примерно такой же, как у Серхио, но какой-то горбатый, входит будто бы под углом. Я впиваюсь пальцами в плечи Диего, он подбрасывает меня, держа на весу. Он в хорошей форме, работает, как отбойный молоток. Мне нравится, что он всё делает сам. Происходящее кажется продолжением сна, я закрываю глаза, выключаюсь, но не перестаю чувствовать жесткие толчки.

– Не спи, – говорит Диего и засаживает особенно резко, так что я вскрикиваю от боли.

– Эй, не надо так.

Он тяжело дышит и сопровождает каждое слово выдохом и ударом.

– Ты. Будешь. Просить. Сделать так. Еще.

Меня заводит, как он это говорит.

– А ты наглый сукин сын.

– А ты дерзкая сука. – Он кусает мои губы – не больно, но чувствительно. – Любишь, когда с тобой по-жесткому, bruja?

– Люблю… по-разному люблю…

Мы кончаем одновременно. Диего предупреждает, что собирается спустить, но это и так ясно: он долбит, как сумасшедший. Я догоняю, и мы кричим друг другу в открытые рты, я запускаю ногти глубоко в плечи Диего, он стонет от боли и вжимает меня глубже в стену. Его член вздрагивает несколько раз и обмякает. Диего опускает меня на землю, но не отходит, по-прежнему стоит очень близко. Мы переводим дыхание и смотрим друг на друга с вызовом, нагло усмехаясь. Я тебя сделала? Ты меня сделал? У нас обоих на языке вертятся определенные вопросы, но стоит ли их задавать?

Я рискую.

– И часто вы с Серхио так делаете? – интересуюсь я. – Он вообще в курсе, или ты крысятничаешь?

– В курсе. Не первый раз. А ты часто даешь двоим за одну ночь?

– Первый раз.

– И тебе понравилось?

– Да.

Диего шепчет мне на ухо, покусывая мочку и касаясь раковины языком: «Ты грязная шлюха…". Звучит как комплимент. Больше он не говорит ни слова, но и не отпускает меня. Я поощряю его:

– Ну, спроси, я же вижу, ты хочешь.

Диего молчит, но по лицу можно прочитать: «скажи сама, ты знаешь, что я хочу знать». Я решаю быть честной, хотя он, конечно, мне не поверит.

– Ответ такой: вообще без разницы. Разве что с Серхио я была более пьяная, чем с тобой. Разница всегда только во мне, врубаешься? Я – постоянная величина; те, кто меня ебет, – всего лишь переменные.

– Я и не ожидал, что ты скажешь правду. Ещё ни одна не ответила прямо.

– А ты не думал, что прямого ответа на этот вопрос может не быть?

– Ты сама не хочешь знать, кто мне понравился больше?

Я упираюсь ладонями в грудь Диего, отстраняя его от себя.

– Нет, не хочу. Пизда есть пизда. – Я не могу удержаться от глубокого зевка. – Пойдём спать.

Он быстро целует, а скорее даже кусает меня в шею.

– Утром повторим?

До утра осталось несколько часов. Я отпираю дверь ванной и прислушиваюсь.

– Что это?

Мы с Диего переглядываемся. Когда я понимаю, что за звуки раздаются из комнаты, мои глаза расширяются.

– Они же не…

Диего смеётся.

– Именно, mija, именно. Тише, не будем им мешать.

Мы проскальзываем в комнату. Моя кровать пуста, зато на соседней происходит бурное движение. Слышится тяжёлое дыхание и влажные хлопки. Пахнет пóтом и ёблей. Наше появление остаётся незамеченным. Мы забираемся в мою постель, Диего обнимает меня сзади и шепчет:

– Будет трудно заснуть. Может, ещё разок?

Я закатываю глаза.

– У тебя встанет?

– Возьмешь в рот – встанет.

– Нет уж. Давай спать. У тебя завтра самолёт.

***

Утром мы все выглядим как дерьмо – невыспавшееся, опухшее, бледное, обезвоженное дерьмо. Есть не хочется, но мы заталкиваем в себя по паре бутербродов, запиваем минералкой. Велик соблазн распечатать пару мини-бутылочек, которые, благодаря Душанке, у нас никогда не переводятся, но я знаю, что будет только хуже. Диего клянется, что сейчас блеванет; я притаскиваю из ванной таз – хозяйский, конечно; зачем в наше время нужен жестяной таз? Только затем, чтобы в него наблевать. Серхио скрывается в ванной и залипает там минут на пятнадцать, Душанка стучит в дверь, орёт, перекрикивая шум воды: «Ты живой?». Сразу понятно, кто кому больше понравился прошлой ночью. Произошедшее мы не обсуждаем.

Диего передумывает блевать и вдруг говорит мне:

– Выходи за меня замуж.

Мы с Душанкой переглядываемся. Я спрашиваю:

– Тебе совсем плохо? Скорую вызвать?

Он повторяет:

– Выходи за меня замуж. Хочу, чтобы ты взяла мою фамилию. Родила мне детей: мальчика и девочку. Или двух девочек. Или двух мальчиков. Или похуй кого, рожай, кого захочешь. У меня есть деньги, есть квартира, машина; куплю тебе кольцо от тиффани, платье, крокодиловую биркин, блядь, хоть десять биркин. Соглашайся.

Я растерянно пожимаю плечами.

– Зачем мне десять биркин?

Душанка, и без того бледная с похмелья, белеет от злости. Я видела ее такой только один раз – тогда, с Луцем, ну я рассказывала.

– Что ты о себе возомнил? – шипит она сквозь зубы. – Думаешь, можно стебаться вообще надо всем? Над чувствами, блядь, над отношениями, из всего делать посмешище? Хочешь жениться? Ну хуле, позвони матушке, порадуй новостями. – Душанка срывает телефон с базы и швыряет на стол.

– Успокойся, пожалуйста, – прошу я. – Человек пошутил неудачно, не убивать же его за это. Ему самому стыдно. – И обращаюсь к Диего: – Ведь стыдно? – Беззвучно добавляю: – Не вздумай залупаться.

Он быстро кивает.

– Я не хотел никого задеть. Прости, что так вышло.

Душанка смотрит на него с ненавистью; мне кажется, она сейчас плюнет ему в лицо. Вместо этого она хватает тазик и выблевывает туда завтрак. Жестом выпроваживаю Диего, убираю волосы Душанки, стягиваю их резинкой. Не лучший момент для вопросов, но я не могу удержаться:

– Что на тебя нашло? Это потому что я – с ним?.. Тогда злись на меня, это была моя идея. Я думала, тебе похер; я, правда, не хотела ничего плохого. Это просто секс, он ничего не значит. Ты для меня важнее всего, на остальное – плевать.

Она сплевывает и говорит, глядя в собственную рвоту:

– Дело не в тебе.

Из ванной выходит заметно посвежевший Серхио, подпоясанный розовым Душанкиным полотенцем. В другое время я бы обомлела от этого роскошного тела, покрытого капельками воды, но сейчас не обращаю на него внимания. Душанка, пошатываясь, встаёт.

– Со мной всё нормально, правда.

Я подхватываю ее под руку.

– Пойдем в ванную, умоешься. Скоро на работу.

Вот так всегда и получается: вечером мы на стороне мужиков, а утром – мужики побоку. Душанка плещет водой в лицо, сбрасывает халат и встает под душ. Я сижу на бортике ванны и разглядываю стену – ту самую, у которой мы с Диего вчера ебались. Прошлое накладывается на настоящее, и я вижу саму себя, повисшую на испанце: видны только скрещенные на его пояснице ноги, сцепленные в замок пальцы и разъезжающиеся пьяные глаза. Они полуприкрыты, но она меня видит. Я спрашиваю:

– Кто из нас настоящая: ты или я?

Душанка высовывается из-за занавески.

– Что ты говоришь?

Я качаю головой.