– Идите и собирайте хворост, бездельники, – сказала нам. – Из-за вашей лени и лени вашего бати, мы замерзнем зимой!

– Чего мы замерзнем? – попытался образумить ее я. – Дров полно и угля полдровника.

– Не гордыбачь с матерью, дармоед! Сегодня полно, а завтра будет пустой дровник. Вот замерзну, будете потом ходить, мой след искать, шишкарики! Сказано: идите и собирайте, лентяи и дармоеды!

– А где мы будем собирать? Можно подумать, хворост на улице валяется.

– У неумеки руки не болят! Мозги включи, если они у тебя не окончательно протухли. И Пашку с собой бери, а то уже совсем квелый от безделья стал! Все в батю пошли – такие же ленивые, и такие же вонючие, как скунсы!

– Ничего мы не вонючие, – отойдя подальше от крыльца, рискнул подать голос Пашка. – Мы нормальные.

– Ты мне еще поговори, вонючка! Совсем страх потеряли! Без хвороста не возвращайтесь, дармоеды!

– Что делать будем? – спросил Пашка.

– Пойдем искать хворост.

– Где?

– А я откуда знаю? В саду мы уже все собрали. В посадке ничего не осталось. Может, в лес сходим, а? За валежником.

Ближайший настоящий лес был в километре от Бобровки и мать нам туда ходить запрещала.

– А то заблудитесь там и вас волки съедят. Нам потом с батей вас хоронить. Сплошные расходы от вас, – говорила она. – Узнаю, что ходите в лес, разорву как лягушек надутых!

– Нет, в лес я не пойду. Если она узнает, то поубивает, – задумчиво ответил Пашка, почесывая руки.

– Ладно, пошли по деревне пройдемся. Может, где чего и присмотрим.

Тогда нам и пришла в головы блестящая идея использовать в качестве топлива заборы вокруг общественных зданий.

– Слушай, а вот забор вокруг «конторского сада». Он же ничей… – сказал я.

– Как ничей? Сад же конторский, – усомнился Пашка.

– Конторский – значит совхозный. А если совхозный, то ничей. Нам же яблоки тут никто не запрещает рвать?

– Как никто? А мать?

– Мать не считается. Больше же никто не запрещает. Все рвут.

– Рвут.

– А если сад общий, то и забор вокруг него общий, – продолжал я гнуть свою линию. – Значит, тот, кто раньше успеет тот и забирает. Так?

– Так… А если поймают?

– А мы как стемнеет, аккуратненько. С того угла, где Степка-автобусник живет, начнем. Оттуда в посадку утащим, а потом через дорогу в другую посадку и в наш сад. А там уже если кого и встретим, то подумают, что это мы свое несем.

Заборы почти у всех были из штакетника. Асбестовые столбы с прямоугольными отверстиями, в которые продеты длинные прожилины. На прожилины, с равномерным зазором, набит штакетник. В тот же вечер, вооружившись топором и ножовкой, мы утянули пролет забора. Назавтра взяли еще два пролета. В течение недели забор перекочевал на наш двор. Потом вокруг здания правления разобрали забор. Точнее, под одной крышей были правление совхоза, кабинет директора, бухгалтерия и начальная школа. Там же до постройки нового здания посредине деревни, располагался и детский сад. Напротив, через дорогу, располагалась столовая, служащая одно время объектом притяжения для нашего ветреного отца. Потом мы украли забор вокруг почты. Затем не избежал нашего пристального внимания и новый детский сад. А когда мы разобрали забор и там, то стали потихоньку разбирать заборы у нежилых домов. Правда, иногда, шутки ради, выкапывали ночью деревянные антенные столбы. Сами антенны оставляли хозяевам, а столб уносили на дрова. На нас уже даже собаки деревенские не лаяли – привыкли к тому, что мы подобно двум отощавшим медведям-шатунам спотыкаемся по спящей деревне.

– Точно поймаем, – с энтузиазмом юного строителя коммунизма заверил отец, – если не мы, то кто же?

– А то совсем обнаглели. У кума моего, Сереги Корявого столб антенный сперли прямо тогда, когда он телевизор вечером смотрел.

– Вот же наглецы, – с трудом сдерживая смех, из-за чего лицо исказилось самым немыслимым образом, как у готовящегося извергнуться вулкана Везувия, поддакнул отец. – Хотя, Серега твой сам виноват. Бдительным надо быть, а то только жену ревнует, как гусь лапчатый. Серега твой сам подозрительный, не внушающий широкой общественности доверия человек и импотент. Но мы защищаем и таких…

Сергей Корявый был очень мнителен из-за малого роста и блудливой жены. Пашке он почему-то сразу не понравился. А тут как раз фильм про Фантомаса показали, и Пашка им очень впечатлился. После кражи антенны, его ворота с висящим на них почтовым ящиком, любовно покрашенным Серегой ворованной масляной салатовой краской, стали мишенью для Пашки. «Червь ползучий, выходи! Фантомас» – такие письма юный шалопай начал подбрасывать по ночам в Серегин ящик. Три ночи все было спокойно, Серега делал вид, что ничего не происходит, но потом Валентина, жена Корявого, разболтала соседям и они стали посмеиваться над незадачливым карандухом. Хорошенько избив жену, взбешенный Корявый снял ящик с ворот. Лучше бы он этого не делал. Пару дней все было спокойно, а субботнее утро встретило отогнавшую корову в стадо и возвращавшуюся Валентину размашистой надписью на воротах «Червь ползучий – выходи!» и цвет проныра подобрал точь в точь как у почтового ящика.

– Убью!!! – в бессильной злобе кричал безучастному синему небу Сергей, потрясая узловатыми кулаками. – Поймаю и убью!!!

Соседи сочувственно цокали языками, а заходя в дома неудержимо хохотали. Полдня Корявый раскрашивал ворота, пряча обидную надпись. К вечеру пошел к куму – Малахаю.

– Здорова, дай капканов, – набычась, сказал он.

– Зачем? – удивился Малахай. – Лето сейчас.

– Дай капканы, – гнул свое недомерок.

– Зачем?

– Во дворе поставлю, – мрачно признался Сергей.

– А если кошка попадет?

– Нет у меня кошки!

– У соседей есть…

– Не попадется!..

– На кого ставить будешь? – усмехнулся Малахай. – На Фантомаса?

– А хоть и на Фантомаса!!! – сорвался на крик Корявый. – Он думает, управы на него нет?!! Напишу в райком, попляшет!!!

– На кого ты напишешь? – опешил Малахай.

– На директора!!!

– Он тут при чем?

– Он лысый!!! И Фантомас лысый…

– Фантомас еще и синий….

– Можа и директор по ночам синеет, – не сдавался Корявый. – Я с ним не спал, не знаю, а только безобразие это надо прекратить.

– Значит так, Сергей. Хоть ты и кум мне, а капканов я тебе не дам и ставить их не советую. Попадет ребятенок какой, так загремишь под суд.

– Директорский прихвостень! – выругался Сергей и ушел.

После разговора поостыл, задумался, и решил не капканить двор. Натянул тонкую проволоку, лески, подвесил жестяные банки из-под тушенки. Спать лег в сенях, с ружьем и фонариком в обнимку. Среди ночи юный прохвост сунулся во двор и потревожил хозяйский сон. Выскочил на крыльцо Корявый, Пашка кинулся бежать, в саду упал в траву и затаился, боясь выдать себя шорохом.

Серега ярился, метался по крыльцу:

– Фантомас проклятый!!! – бесновался Корявый, потрясая ружьем, как Чингачгук в кино. – Сука еврейская!!! – черные сатиновые трусы до колен возмущенно подпрыгивали вместе с хозяином. – Поубиваю, жидовня!!! Где ты, Фантомас? Прячешься, тварь? – Серега хлобыстнул из ружья в небо. – Выходи, посмотрим, кто тут червь!!! А-а-а-а!!!

Нервы Пашки не выдержали. Вскочив, он сломя голову кинулся к конторе.

– Ату!!! – вслед ему криком кричал Корявый. – Беги!!! А-а-а!!! – вскинул ружье, влепил заряд в старый автобус, мирно догнивавший на углу сада. – Беги, лысый!!!

Когда рядом высекла листья и искры дробь, Пашка рухнул и замер, словно мумия, боясь даже дышать.

– Я тебе устрою!!! – Корявый уронил стрелянные гильзы, вбил новые патроны, снова прицелился в трепещущий сад.

– Серег, ты совсем тронулся? – из дома вышел сосед Митяй. – Люди спят, а ты палишь в белый свет, как в копеечку.

– Уел я Фантомасину лысую! Драпал, как шведы под Полтавой.

– Совесть поимей, всю деревню на уши поставил.

– Я Фантомаса ловил!!!

– Да хоть чертей лови, мил человек, – послышалось со стороны другого соседа, – только тихо.

– Не ваше дело! – окрысился Сергей. – Пошли вы!

– Слышь, ты осторожнее, – Митяй тяжеловесно перевалился через забор, подошел к Корявому.

– Не замай, не замай, – попятился Серега, споткнулся на ступенях и упал бы, если бы Митяй не удержал его за ружье.

– Аккуратнее, Шарик, – сосед осторожно опустил Корявого на крыльцо, вынул двустволку из ослабевших лапок. – Ружжо завтра заберешь, как опомнишься, – так же тяжеловесно перевалился к себе во двор и скрылся в доме.

Сергей бессильно плакал на крыльце. Пашка, натыкаясь на яблони, полз в сторону дома. Больше он к Корявому не лез.

– Чэ-Пэ, у тебя уже есть версия?

– Какая версия? – не понял отец.

– Кто заборы ворует, – неопределенно поводил руками Малахай, – версия у тебя есть?

– Есть, но я ее пока придержу. В интересах следствия. Зачем натягивать раньше времени тень на соседский плетень?

Сосед понимающе кивнул.

– Ладно, расходимся по домам, а завтра начнем. Только сам понимаешь, этот разговор должен остаться сугубо между нами. Дело такое, не кур крадем, а со Злом боремся – надо в тайне держать, а то, не ровен час… – папаша воздел руку кверху, тыча пальцем в потолок.

– Понимаю, – кивнул Зигзаг. – Я как могила.

– И вот это, – отец достал из кармана длинный мятый шелковый шарф, условно белый, – тебе.

– Зачем, Чэ-Пэ?

– Затем, что ты моя правая рука, верный соратник, а шляешься, как охламон. Тебе, как Зигзагу, положена кожаная куртка и белый шарф. Форма такая. Бери шарф, Зигзаг!

– Как у Бендера. – Зигзаг рассматривал неожиданный для прижимистого отца подарок.

– Почти. Не отвлекайся.

– А где я возьму куртку?

А мне было интересно другое: где же родитель спер шарф. Обычно он бахвалился своими кражами, сочинял целые драматические истории про свою дерзость и находчивость, рассказывал их нам по вечерам в лицах. «Вырвем хорошую вещь из склизких щупалец товарно-денежных отношений», – как он говорил. А тут целый шарф я увидел впервые. И никакой красочной истории его похищения.

– Не волнуйся, я все продумал, – отец подошел к УАЗ-ику, открыл заднюю дверцу и торжественно вытащил светло-коричневую кожаную куртку, которую я тоже видел впервые. – Это тебе, Зигзаг.

– Мне? – растроганный Колька даже всхлипнул. – Спасибо, Чэ-Пэ! – он вскочил и импульсивно обнял отца вместе с курткой. – Не ожидал от тебя.

– То ли еще будет, Зигзаг, – похлопывал его по спине папаша. – Нас ждут великие дела и куча эпических подвигов. Уж можешь мне поверить.

– Верю, Чэ-Пэ, верю, – прослезился Зигзаг. – Тебе, верю.

– Казалось бы, с одной стороны, но при этом не могу не указать на необходимость, так сказать, – понес околесицу отец, – положительно рассмотреть противоположную сторону данной проблемы. Но при этом важно помнить, что при данном негативно-позитивном сценарии развития дальнейших событий, в их ретроспективной, как говорится, части, по результатам проведенных экстраполяции и интерполяции, я прихожу к следующим, безусловно неопровержимым выводам: мы будем как Карл Маркс и Фридрих Энгельс, как Верная рука и Друг индейцев, как Чип и Дейл¹⁸, как Жан Поль и Бельмондо, как огонь и лед, вода и пламень, не столь различны меж собой, как позвоночник и гобой, – понесло папашу. – И запомни, мы с тобой станем неразлучны, как Чук и Гек. Нас временами будут даже принимать за мужеложцев, настолько мы станем близки, – вдохновенно вещал отец. – Как говорил старина Геродот старине Ферапонту.

– Чэ Пэ, а это обязательно? – покраснел сосед.

– Что?

– Ну это… мужеложество… голубыми быть… А то у меня жинка и дети… понимаешь… Не, ну если надо…

– Зигзаг, я же сказал, что будут принимать, – казалось, отец даже протрезвел от такой внезапной перспективы, – это же не значит, что мы взаправду будем сожительствовать!

– Тогда ладно, – расслабился Махалай, – тогда пускай принимают.

– Римляне и греки в этом толк знали, не зря же спорт создали, – слегка расслабился отец.

– Во, Чэ-Пэ, – Малахай мотнул головой, – я и сам этой всей спорты не понимаю: то обнимаются, то прыгают друг на друга, то валяются друг с другом.

– Сиречь забавы извращенных умов, вам, людям простым, можно сказать от сохи, понятны быть и не могут.

– Какой ты умный, Чэ-Пэ!

– Буддисты называют это проявлением алмазной мудрости, реализующей пустоту.

– Чэ-Пэ, а можно еще вопрос?

– Задавай, Зигзаг, – опять несколько насторожился отец, еще не пришедший в себя после предыдущего заявления соседа о мужеложества, – я отвечу.

– Комиссара Каттани же вроде убили? Тебя тоже убьют?

– Это хорошо, что ты интересуешься для расширения кругозора и в порядке общего повышения образованности. Я бессмертен, Зигзаг! Не переживай.

– Я рад, Чэ-Пэ! – сосед обнял папашу и в голос зарыдал у него на груди. – Я бы не пережил твоей смерти!