Но где? Я встала как вкопанная, не решаясь подойти ко входу в убежище и выдать местоположение логова озверевшим вампирам. Среди членов банды совсем маленькие дети, они не выдержат боя с голодными, готовыми на все деггерами.

Шорох за спиной. Я не успела обернуться. Резкий удар в спину, и мир померк.

***

Серый в трещинах потолок, лампа без абажура, все вокруг нечеткое, размытое, в глазах двоится. Льдисто-серая холодная белизна казенного учреждения. Лазарет. Вокруг пустые, идеально застеленные по-казарменному кровати.

Я лежала на больничной койке, приподнялась, ощупывая небольшую шишку.

Приют. Я попалась. Хуже уже быть не может. Нарвалась на Детпатруль.

Это полуофициальная группировка, состоящая из повзрослевших детей, лояльных к администрации детдома. Почти взрослые, без пяти минут стоящие на пороге зрелости охотно идут в патруль, потому что у них нет шанса быть усыновленными. Члены группировки не обладают никакими уникальными способностями или неземной красотой. Они остаются в приюте навсегда.

Потом из них получаются самые строгие, самые озлобленные надзиратели. Нетерпимые к слабым, неспособным себя защитить.

Банда этих узаконенных хулиганов рыщет по нижним этажам Блад-Сити и в буквальном смысле слова крадет детей. Правда, на официальном языке это называется по-другому: «Защита детства». «Борьба с беспризорностью и бродяжничеством».

Главным критерием отлавливаемых бездомных детей является молодость. Чем младше ребенок, тем забавнее живая игрушка. Миловидность и красота тоже в почете, и, конечно же, внезапно вспыхнувшие в вечно голодных низах магические способности идут на ура, в основном потому, что эти дарования редки, а подчас гениальны.

Посвящение в Детпатруль – это первая ступень их карьеры. Так они становятся на путь жестокости, ненависти и нетерпимости. Даже самые сердобольные и человеколюбивые из них, чтобы выжить, предают, стучат, шкурничают и совершают сделки с совестью, иначе в приюте не выжить.

В палату вошли двое. Я притворилась спящей. Не в первый раз попадаю в подобную передрягу, уже в курсе, чего ожидать.

– Вставай! – Надзирательница приюта ударила электрожезлом по решетке кровати. – Я знаю, что ты не спишь!

Ничего другого не оставалась, как подчиниться. Иначе меня ждет удар током в район ребер. Придется потерпеть. Буду ломаться – запрут в карцере, или еще что похуже.

Я подняла глаза на своих потенциальных мучителей. Ломать сильных духом, подавлять волю и своемыслие – их любимое занятие. В приюте есть правило: малейшее неподчинение равно наикрупнейшему наказанию. Чтобы подавить всякое сопротивление в зародыше.

Рядом с тощей красномордой женщиной стояла девушка, одетая в серую форму воспитанницы с повязкой на рукаве.

Блондинка, высокая для своего возраста. Она пыталась выглядеть, как известная киноактриса, ну, по крайней мере, старалась на нее походить в силу своего тощего кошелька, непрезентабельного рода занятий и того простого факта, что она беспризорный подкидыш, такой же, как и я.

Но девушка очень старалась. Возможно, ей действительно удастся с помощью подражания привлечь внимание богатого покровителя. Это ее счастливый билет на свободу, возможность вырваться отсюда. Однако у блондинки имелся и запасной вариант на случай неудачи. Вампирша подобострастно имитировала повадки и поведение своей начальницы. Если ей не суждено покинуть приют, то, скорее всего, именно эта особа с невинно-голубыми глазами займет место первой тюремщицы.

– По отпечаткам пальцев и слепку ауры ты попадаешь к нам не в первый раз. Церемониться тут с тобой никто не будет, сама знаешь! – гаркнула надзирательница.

«Знаю. Видали, пробовали! – Я демонстративно поковыряла пальцем в ухе, пытаясь восстановить его функции. – М-да… из нее бы вышел заправский фельдфебель. Такая мощная глотка».

– Она, – женщина кивнула на голубоглазую блондинку, – главная по женскому общежитию, я передаю тебя в ее руки. Будешь беспрекословно подчиняться. Я думаю, – задумчиво сказала красномордая, – через какое-то время мы сможем выбить из тебя твои дикие уличные привычки и научить слушаться.

«Ага, как же! Я не собачка, чтобы беспрекословно вам подчиняться», – подумала я, но ничего не сказала. Трудно было выдержать злой, прищуренный взгляд бессердечной особы и другой, предвкушающий, голубых глаз.

Главное выдержать, вытерпеть, не сдаться. Рано или поздно мне подвернется шанс вырваться из заточения. Я перенесу любые издевательства, любые ограничения и наказания лишь бы снова получить независимость. Вернутся к Дэну, в банду, единственную семью что есть у таких, как я.

Но, как же тошно! В приюте ты одна, у тебя нет ни одного друга только враги. Душа устала от казенщины, сама атмосфера этих серых стен гнилая. Решетки на окнах, противочарные амулеты: гибель свободы и надежды. Все угнетает твою волю.

Тюремщица еще раз демонстративно ударила стрекалом по ножке кровати и вышла, оставив нас одних.

Мы замерли, разглядывая друг друга. Удав и его жертва.

«Красотка» – такое я дала прозвище этой кукле – через какое-то время грозила стать точной копией старшей надзирательницы. Даже глаза она так же злобно щурила, как и ее идеал надсмотрщицы.

Только кто охотник, а кто добыча? Я не собиралась просто так сдаваться. Неизвестно, что можно ожидать от них. Меня не сломали в прошлый раз, не сломают и в этот, но показывать несговорчивый норов не следовало.

Глава женского общежития тоже решила не оголять свое гнилое нутро. Притворно добрая, лучезарная улыбка озарила лицо вампирши. Она была похожа на фарфоровую куколку, только глаза выдавали: старые и ничего не выражавшие, все так же безразлично смотревшие на меня. В них не отражалось ни капли сочувствия, я для нее всего лишь инструмент. Отмычка. Безответная сирота, наделенная магией, которую можно использовать. Скорее всего, она попытается склонить меня на свою сторону и заставить себе помогать.

В банде мои умения ценились, здесь эта лицемерка будет использовать их во зло.

– Тебе повезло, что ты снова попала к нам, – мурлыкнула кукла приторно-сладким голоском.

«Ага, как же, повезло, век бы вас не знать».

– Ты теперь в безопасности, – продолжала надзирательница все еще стараясь наладить со мной контакт. – Лишена тлетворного влияния дна.

Я все так же стояла и смотрела на нее, пытаясь понять, что она для меня готовит «приятного».

Голубоглазая тюремщица протянула ко мне руку и дотронулась до локона моих волос. При этом ее щеки болезненно покраснели, выдавая ее чувства. Зависть.

– Ты красива. У тебя есть шанс прекратить дикую бродячую жизнь. Очиститься от всего того мерзкого, чему ты научилась на дне. – Ее рука жадным движением поглаживала мои волосы, как будто шевелюра являлась ценным материалом. В глазах ее вспыхнули алчные огоньки, не исключено, что она собиралась обрить меня и сделать из моих локонов себе парик. От приютских всего можно было ожидать.

– У тебя неплохие данные. Если будешь слушаться меня во всем, я помогу тебе достичь высот. Познакомлю со всеми, с кем ты должна быть знакома. – Рука надзирательницы дотронулась до моей щеки. Женщина нависала надо мной, как удав над кроликом.

Липкая ладонь неприятно холодила кожу лица. – Мы станем лучшими подругами. Ты теперь не одна.

До меня внезапно дошло, что она имеет в виду.

Помогать тебе таскать каштаны из огня? Мучить других детей по указке, выполнять твои задания? Возможно, даже знакомиться с твоими друзьями из верхов. Проводить с ними время? Давать им пить мою кровь? Нет уж!

Вот чем глава женского отделения занимается: совращает маленьких беспризорных девочек, продает детскую кровь всем желающим. Сколько же невинных детей, не выдержав связи с жестоким покровителем, наложили на себя руки и ушли за грань? А этой бессердечной кукле, конечно же, все равно. Каждая жертва, попавшая под ее влияние, всего лишь ступень, на которую она наступит, вытрет ноги и шагнет выше, оставив позади себя еще одну разбитую жизнь.

Я резко ударила по протянутой руке.

Слащавая лицемерка тут же превратилась в шипящую змею, готовую напасть и ужалить.

Мы с ненавистью смотрели друг на друга. Кукла, со злобой глядя на меня, потирала руку.

– Ненормальная, – спустя пару секунд немого противостояния гадюкой прошипела тюремщица. – С этого момента ты потеряла всякий шанс выжить здесь. Я превращу твою жизнь в ад! Из тебя тут выбьют все твои дурные манеры, – прорычала она. Маска дружелюбной куклы треснула, явив совершенно другой образ.

Неудача расстроила надзирательницу, ее лоб прорезали глубокие морщины. Э-э-э, да она не столь молода, как хочет казаться. Эта вампирша гораздо старше меня. Можно сказать, почти взрослая женщина. Меня ввели в заблуждение соломенные кудри и широко распахнутые голубые глаза. Она слишком сильно рассчитывала на меня. Ее планы разрушены, и теперь мене несдобровать.

– Вставай! Вшивая дрянь! – заорала она. – Неизвестно, чем ты там занималась на дне.

– Да уж не тем, чем вы здесь! – парировала я. Меня резко сдернули с койки. Голова закружилась, но я устояла на ногах.

– В ванную! А то заразишь всех остальных, грязная девка. Мне еще после тебя руки мыть!

– От девки слышу! – огрызнулась я. Меня больно толкнули в спину. Хорошо, хоть пинка не добавили. Вампирша не голодала, как я, была сильнее и упитаннее меня.

Коридор с тусклой краской, окна зарешечены, двери, обитые железом. Аладдин – ключ от всех дверей один – в руках мучительницы. Вот бы украсть! Но тюремщица крепко держала его в сжатой ладони.

Санитарный отсек, ряды душевых кабин.

Тварь с презрительным выражением лица всучила мне в руки то, от чего я была готова взбелениться, прыгать на всех, как дикое кровососущее шимпанзе и кусать-кусать-кусать! Это был кусок мыла. Почему меня сегодня все хотят вымыть?

Полотенце и сменная одежда полетели мне в лицо вместе с возгласом:

– Вымойся, замарашка! Тебе повезло, аукцион сегодня.

Дверь в коридор хлопнула, в душевой я осталась одна.

Немного постояв, я демонстративно разделась и швырнула одежду на пол. Ее все равно не разрешат оставить и сожгут, так пусть же сами убирают. Вентиль повернулся со скрипом, клубы пара наполнили холодную комнату. Они еще и на отоплении экономят.

Я нерешительно встала под горячие струи воды.

В ушах шумело одно ненавистное слово:

АУКЦИОН! Господи, да они сирот, как будто коров на рынке продают! Это слово вызывало бессильную ярость и ненависть.

Детей усыновляют. Не младенцев, конечно, а таких, как я. Почти взрослых, но еще не начавших жить самостоятельно и не нашедших себе пару.

Рожденный у вампиров ребенок – большая редкость. Можно сказать, полномасштабное событие, освещаемое прессой по визору.

Уже давно не было известий ни про одного новорожденного, все роддомы закрыты и перестали существовать как класс. Больниц тоже нет. Мы не болеем и почти бессмертны. Живем долго, взрослеем быстро, а стареем медленно. Проживая бесконечно одинокие тоскливые дни. Зато в каждом городе есть Приют.

Страшное место, ничем не отличающееся от тюрьмы. Запирающиеся на замок двери, надзирательницы и надзиратели, высокий забор вокруг территории. И… Аукцион.

***

«ГЛАВНОЕ – ПЕРЕТЕРПЕТЬ ЭТОТ КОШМАР», – утешала я себя. Пять минут позора, и все кончено. А дальше выживание, упорная борьба с главной надзирательницей, подвернувшийся шанс и желанная свобода.

Нас выстроили в ряд для того, чтобы вести на аукцион.

Ярко освещенная сцена. Софиты поливали жарой. Свет, будто тяжелое ватное одеяло, падал на плечи и обжигал кожу, дешевые лампы без ультрафиолетовых фильтров.

Разряженные дамы и джентльмены сидели на мягких диванах, у каждого в руках белая чековая книжка, неоном светилась в темноте и табличка с номером. Они пришли сюда совершить пару покупок, так просто, между делом и от скуки.

Нет, вы не ослышались, детей продавали. Вернее, усыновляли за вознаграждение.

Любая богатая дамочка могла при желании обзавестись живой игрушкой. Вирус Смерти мешал завести ей своих собственных детей. То, что делало нас почти бессмертными, препятствовало зачатию, пара могла быть вместе долгие годы, даже десятилетия, но так и не сделать ребенка.

У таких, как я, уже почти взрослых вампиров нет шанса быть усыновленными. Все хотят себе маленького пухлощекого амурчика с большими влажными глазками на розовощеком личике и тельцем со складочками и подушечками. Такие вампирчики вызывают сердечный трепет у скучающих от безделья богатеньких дам. Они нужны им, чтобы часто прикладывать детский пухлый ротик к своей шейке и груди, позволяя впиваться в кожу мелким неокрепшим клыкам и получая от этого извращенное удовольствие.

Когда меня только нашли в трущобах, и я попала на этот помост в первый раз, какая-то дамочка в мехах хотела купить меня. Но я была настолько худа, грязна и отвратительна в своем злословии и диком состоянии, что она передумала. Защелкнула ридикюль, откуда уже было вынула деньги и, повернувшись ко мне спиной, пошла прочь. Ее даже не сильно волновало, что я на тот момент была самым маленьким ребенком в городе, младше ей не найти. Потом я выросла, так и не обретя семью. Уличная банда стала моей семьей и родственниками, и единственными, кому я была не безразлична.

У таких, как я, стремительно вымахавших в росте кобылок, с торчащими из слишком короткой одежды руками и ногами шансов найти родителей нет.

За нами охотится другой сорт богачей. Скучающие бездельники мужского пола и извращенцы всех сортов.

Нас выгнали на помост. Я получила увесистый толчок в спину от злобной куклы. Эта гадина стояла за сценой и с ехидной ухмылкой наблюдала за действом.

«Ты пожалеешь!» – поймав мой взгляд, прошептала она одними губами и улыбнулась сладко, предвкушающе. У меня по спине пробежали мурашки от этой гримасы.

Помимо меня на помосте стояло пятеро сирот разного возраста. Одна девочка еще совсем малышка. Двое мальчишек вытирали сопливые носы рукавом – отловленные на улицах беспризорники. И большая редкость: испуганные двойняшки стояли, крепко сжимая ладони друг друга. Среди этой малышни я уже почти взрослая, но переставшая расти из-за отсутствия питания.

Начались торги. Жаркая схватка жадных, не желающих уступить друг другу людей. Первой была продана девочка за баснословную сумму. Счастливая покупательница, топая каблуками, выбежала на сцену и подхватила купленного ребенка. Малышка была слишком маленькой, чтобы что-то понять. Она доверчиво обняла шею своей новой матери, ее пугал гул голосов и громкие выкрики цены.

Двух сорванцов продали так же быстро, но они не особенно расстроились. По их ехидным улыбкам я поняла, что они очень скоро убегут, прихватив с собой особо ценные вещи их новых хозяев.

Я зажмурилась, когда в зале раздались истеричные крики и плач разлучаемых близняшек. Два надзирателя тянули их в разные стороны, оторвав от земли, пытаясь расцепить руки. Дети плакали, не желая расставаться. В конечном итоге подоспел еще один тюремщик, закрыл своим телом их от зрителей и со всего размаха ударил электрошокером по рукам. Потребовалось три удара, чтобы дети расцепили ладони. Брата и сестру продали по отдельности, ни у кого не хватило денег на совместную покупку.

Зрители и покупатели недовольно галдели, обсуждая, приглушенный гомон неодобрения и суеты – единственная реакция покупателей на произошедшее.

Настала моя очередь. Последний лот, как объявил распорядитель. В зале воцарилась тишина. Я послушно вышла вперед, зевая и почесываясь.

Ну, сейчас вы у меня получите. Все огребут – и распорядители, и богатенькие покупатели. Я была готова на все и беспрестанно повторяла про себя: пять минут позора, и ты свободна, пять минут… Борись! Борись до конца за свою свободу. Хрен кто меня купит, не видать приюту денег за меня, как своих ушей.

Я подняла взгляд и обомлела.

Знакомая фигура. Непослушное сердце екнуло и пропустило удар. В душу закралось нехорошее предчувствие. Это стоит моя погибель, мой конец. Переломный момент в моей дерьмовой жизни. Больше ничего не будет по-прежнему, судьба изменится здесь и сейчас. Только непонятно, что меня ждет впереди. Избавление или еще большая боль.

Мужчина с поджатыми губами гневно смотрел на меня, а я на него со сцены. Мы замерли в немом противостоянии.

Темные прямые волосы с одинокой седой прядкой, прямой нос, узкие губы. И взгляд, злой, ненавидящий, можно сказать – презрительный.

Мне стало нехорошо.

Но я гордо задрала подбородок и вернула ему ненавидящий взор с таким зарядом нелюбви, что его должно было проесть до костей. Однако на незнакомца это не возымело никакого действия.

Мне стало обидно: такая ненависть, такое презрение… Мы даже не знакомы! За что? Какое ему до меня дело?

Хватит разглядывать, прекрати, остановись! Мне хотелось крикнуть ему в лицо на весь зал, громко, зло, пополам с самой отборной руганью, которую я слышала от контрабандистов. Но я не могла. Черные глаза все так же подавляли, угнетали, облучая меня потоками ненависти. Шныряли по мне, цеплялись за мою убогую сиротскую одежду, руки с обломанными ногтями, волосы, которые я не удосужилась расчесать.

Я основательно готовилась к аукциону и приводила себя в негодность, намеренно лишая товарного вида. Кто же знал, что мне встретится подобный взор, перевернувший все нутро? Хотелось сжаться в комок спрятаться, забиться в темный угол, но софиты безжалостно освещали сцену, лишая ее малейшей тени.

Не знаю, сколько мы так стояли. К темноволосому подошел его собутыльник, виденный мной около банка, – беловолосый вампир. Он тронул друга за руку, и тот наконец-то отвел от меня свой месмеризирующий взгляд.

Все расселись по местам. В темноте зала не было видно рядов удобных мягких сидений, предназначенных для покупателей.

Начались торги. Вялые и безынтересные.

Рефери надрывался, описывая мои достоинства и ловко обходя недостатки. Но зрители без интереса гомонили и зажигаться азартом покупки ненужной им вещи не хотели. Я про себя улыбнулась и демонстративно встала в позу: руки скрещены, тело вяло и расслаблено, изогнулось буквой «зю», выказывая ответное презрение. Я подумывала, не плюнуть ли на пол для большей убедительности или харкнуть, как портовые грузчики, но не была уверена, что у меня получится с первого раза.

– Двадцатку дам, – выкрикнул кто-то, и зал засмеялся.

– Пять тысяч, – голос, жесткий, решительный ворвался в мое сознание. Я подняла глаза, но ничего не увидела: темнота и тени, яркий прожектор бил прямо в глаза. Кто этот идиот, готовый столько заплатить?

– Слишком дорого за уборщицу, – раздался голос того же остряка. Зал загоготал.

Дробный стук ног, и кто-то подлетел к ведущему аукциона.

Лицитатор⁴ свесился со своей тумбы, слуга жарко зашептал ему на ухо и замахал руками. Бумажка перешла из рук в руки.

Аукционист выпрямился и объявил:

– В связи с новыми обстоятельствами мы прекращаем сегодняшний аукцион!

Загудели голоса, зашаркали ноги.

Покупатели стали лениво расходиться, обмениваясь мнениями, хвастаясь покупками.

Мимо сцены прошла женщина, купившая маленькую девочку. Вампирочка доверчиво обнимала ее за шею и посасывала гемоглобиновую конфету на палочке. Все это время покупательница не отпускала ребенка с рук и прижимала ее к себе.

«Может, хоть ей повезет», – подумала я, провожая пару глазами.

Мне не разрешили вернуться к остальным. Вампирша, худая, с сухими сморщенными губами, ни дать ни взять крыса, справила мне документы, нетерпеливо сунула в руки. И махнула рукой в сторону, прогоняя меня с глаз долой, из сердца вон.

Когда меня увели надзиратели, я торжествующе кривила губы в радостном оскале.

«Шиш вам, а не деньги! Меня никто не купил!» – ликовало мое сердце.