Очерк I
Рязанский примипил: Степан Григорьев сын Сидоров

Повествуя в своем памфлете «История о великом князе Московском» об учиненном Иваном Грозным «побиении боярских и дворянских родов», князь А.М. Курбский среди прочих казненных по приказу царя упомянул и Григория Сидорова, «с роду великих синглитов резанских»⁴³. И, сообщив об очередной жертве «зверя», князь-эмигрант счел необходимым сделать небольшое пояснение относительно отца Григория Сидорова – о Степане, «муже славном в добродетелях и в богатырских вещах искусном», который, оказывается, «служаше много лет, аж до осмидесяти лет, вернее и трудолюбне зело империи Святорускои»⁴⁴. В этом кратком известии обращает на себя внимание одна деталь – согласно словам Курбского, Сидоров-старший дожил до 80 лет. Учитывая, что службу тогдашние служилые люди начинали рано, с 15 лет, то, выходит, рязанец провел в седле с саблею в руках не много и не мало, а 65 лет! Для той эпохи редкий, если не исключительный, пример ратного долголетия! Казалось бы, уже из-за одного этого судьба Степана Сидорова заслуживает пристального внимания, но, увы, кроме краткой биографической справки о «муже славном» у С.Б. Веселовского, Ю.Д. Рыкова и отчасти – у А.В. Кузьмина⁴⁵, больше ничего в нашем распоряжении нет. Опробуем восполнить этот пробел и реконструировать биографию Степана Григорьева сына Сидорова, потомка рязанского боярского рода, по дошедшим до наших дней немногочисленным источникам.

Источников этих, увы, немного – к числу главных могут быть отнесены родословцы, разрядные книги и летописи. К сожалению, они не могут дать необходимой полной картины. Сидоровы как рязанский боярский род поздно перешли на московскую службу. По этой причине они не могли претендовать на высокий местнический статус на Москве во времена Ивана Грозного, когда московская правящая элита ощутила настоятельную необходимость в установлении нового, более или менее понятного и устойчивого modus vivendi взамен прежнего, нарушенного в годы «боярского правления». Как результат, на свет появились и Государев разряд, и Государев родословец, и более или менее четкие правила разрешения местнических споров. Но слова А.А. Зимина, сказанные по отношению к князьям Оболенским, к Сидоровым могут быть отнесены в еще большей степени: «На судьбе князей Оболенских можно проследить две тенденции, характерные для истории княжеских родов XV – начала XVI в. Во-первых, старшие ветви рода постепенно сходят с исторической сцены, так как их потомки оказываются связанными с уделами… Во-вторых, в случае разрастания рода и самые младшие ветви тоже могут оказаться связанными с уделами, а поэтому с трудом пробивают себе путь к великокняжескому двору…»⁴⁶ Служба рязанским великим князьям после событий 1521 г. (о них разговор еще впереди) – не самая лучшая рекомендация в борьбе за право войти в узкий круг государевых приближенных, а значит, лишь в очень малой степени она могла поспособствовать карьере нашего героя на новом поприще. И еще одно следствие – поскольку разрядные записи не в последнюю очередь играли справочную роль при разрешении местнических споров⁴⁷, то, соответственно, высокий или низкий статус при дворе государя определял частоту появления служилого человека в этих записях, число его «именных служб». И поскольку летописание при Иване Грозном велось с широким использованием документов из великокняжеских архивов – текущей разрядной и дипломатической переписки, воеводских отписок, сеунчей и пр., то и вероятность встретить служилого человека на летописных страницах снова зависела от его статуса в служилой и придворной иерархии.

Теперь можно вернуться обратно к личности Степана Сидорова и его биографии. И начать нужно будет с его родословной, ибо происхождение и генеалогические связи служилого человека в Московском государстве во многом предопределяли или его успешную карьеру, или же, по меткому замечанию А.И. Филюшкина, отличную возможность «бесцветно провести свою жизнь в бесконечных походах в «дальконных градах» либо сложить голову в «государевой опале»⁴⁸. Согласно родословцам, дальним предком Сидоровых был некий Семен Федорович Кавыла (Ковыла), который «приехал» на службу к великому князю Василию Дмитриевичу из Литвы, а затем перебрался в Рязань к тамошнему великому князю Олегу Ивановичу⁴⁹. А.А. Зимин полагал эту запись родословца ошибочной, поскольку, по его мнению, предок Сидоровых, некий боярин Семен Федорович, служил Олегу Ивановичу уже в 1371 г.⁵⁰ Кроме того, и само «литовское» происхождение Сидоровых и ряда других рязанских родов вызывает, по мнению некоторых исследователей, сомнение. По их мнению, «это известие не вполне достоверно», поскольку отражает «психологию служилых людей XVI в., перешедших на государеву службу в Москву и стремившихся в этой связи утвердить себя через родовую легенду в среде старомосковского боярства»⁵¹.

Определенный резон в этом есть, но вместе с тем, по нашему мнению, сбрасывать со счетов версию родословца преждевременно. Прежде всего, эта запись была сделана в 40-х гг. XVI в., спустя примерно полторы сотни лет после описываемых событий. Сменилось не так уж и много поколений, чтобы память о тех временах забылась. Далее, С.Б. Веселовский справедливо указывал, что «для бояр XIV–XV вв. ведение родословных записей из поколения в поколение было не делом тщеславия, а необходимым условием ежедневной борьбы за свое положение»⁵². Попытаться приписать себе несуществующего предка в середине XVI в. было делом рискованным, совсем не то что в конце века XVII. Кстати, и сам А.А. Зимин отмечал, что рязанское боярство «складывалось на протяжении нескольких столетий и образовывало замкнутую корпорацию, тщательно охранявшую свои привилегии»⁵³. Поэтому мы склоняемся признать правдоподобной версию о литовском происхождении родоначальника Сидоровых.

Нет ничего невозможного и в переезде Кавылы в Москву – почему бы не связать это событие с браком между Софьей Витовтовной и Василием Дмитриевичем? Отношения же между Москвой и Рязанью после того, как Сергий Радонежский в 1386 г. содействовал примирению московского и рязанского великих князей, наладились. Как отмечал Д.И. Иловайский в своей истории Рязанского княжества, «место ожесточенной вражды заступили родственные и дружеские отношения, при помощи которых Рязанское княжество продлило свое политическое существование еще на целое столетие с четвертью»⁵⁴. И если Семен Кавыла не смог утвердиться на Москве, стать своим среди многочисленного и сплоченного московского боярства, то в его отъезде «на ловлю счастья и чинов» в Рязань, к другу и союзнику Василия Дмитриевича также нет ничего невозможного, равно как и в обратном отъезде сына Семена, тоже Семена, в Москву. Сын Семена Яков (прадед нашего героя) снова перебирается в Рязань, причем это произошло после 1425, но до 1427 г. – этим годом датируется жалованная грамота великого князя Рязанского Ивана Федоровича, одним из свидетелей которой был назван чашник великого князя Яков Ковылин⁵⁵. Норма же, регулировавшая свободный переезд служилых людей между Москвой и Рязанью («а бояром и слугам межи нас волным воля»), регулярно повторяется в межкняжеских докончаньях⁵⁶.

С этого момента на без малого сто лет судьба рода Сидоровых и их родственников Сунбуловых и Чулковых оказалась связана с рязанским княжеским домом. К чему это привело, описал А.А. Зимин. По его словам, «позднее включение Рязани в состав единого Русского государства повлияло на то, что бывшие рязанские бояре и окольничие так и не смогли пробиться в московскую Боярскую думу»⁵⁷. И наш герой не стал исключением из этого правила. Ни «дородность» (по местным рязанским понятиям), ни многолетняя служба – всего этого оказалось недостаточным, чтобы пробиться на самый верх московского военно-политического олимпа. Но обо всем по порядку.

Когда и где родился наш герой? Если верить «Истории» князя Курбского, то Степан Сидоров скончался в возрасте 80 лет. Следовательно, зная время его смерти (лето 1555 г.), появиться на свет он должен был около 1475 г. Будучи поверстанным на службу в 15 лет (то есть около 1490 г.), Степан сел в седло, взял в руку саблю и с тех не выпускал ее из рук до самой своей смерти. А в том, что он избрал военную стезю, карьеру «стратилата», сомнений нет – для «дородного» сына боярского этот выбор предполагался изначально. Увы, к сожалению, о том, какие «службы» служил Степан, будучи слугой рязанских князей (а их сменилось за время его жизни четверо), где и как он набирался опыта в «богатырских вещах», доподлинно неизвестно. Можно лишь предполагать, где и в каких событиях принимал участие наш герой, исходя из зафиксированного в московско-рязанских договорах положения о том, что «где поидем мы, великие князи, ратью на своего недруга, и тебе, великому князю (рязанскому. – В. П.)… самому поити с нами без ослушанья. А где пошлем воевод своих, и тебе послати с нашими воеводами своих воевод в правде, без хитрости»⁵⁸. Чем же грозила неявка служилых рязанских людей по приказу из Москвы, их «ослушанье» и «хитрость», хорошо видно из наказа Ивана III своим посланцам, сопровождавшим османское посольство. Им было велено передать вдове великого князя Рязанского Ивана Васильевича Аграфене, чтобы «твоим людем служилым, бояром и детем боярским и селским людем служилым, быти им всем на моей службе» и при этом не отъезжать на Дон. А если кто осмелится ослушаться этого приказа, того великий князь и государь всея Руси велел княгине «которого у того человека остались на подворье жона и дети, и ты бы тех велела казнити, а не учнешь ты тех людей казнити, ино их мне велети казнити и продавати…»⁵⁹.

Летописи и разрядные записи конца XV – начала XVI в., времен заката независимого Рязанского княжества, рисуют нам картину относительного спокойствия. После стояния на Угре, по словам Д.И. Иловайского, «вместе с Москвою и Рязань навсегда избавилась от ига… Золотая Орда после Крымского погрома уже не в состоянии была высылать по-прежнему толпы грабителей, и нападения с этой стороны, по-видимому, прекратились. В следующие 30 лет о них почти не слышно; Рязанская земля, спокойная внутри и безопасная извне, в это время наслаждалась отрадным отдыхом»⁶⁰. Оговорка же «относительного» не случайна – Большая Орда Ахматовичей, переживавшая трудные времена и клонившаяся к упадку, действительно уже не могла организовать крупное нашествие. Однако это не мешало отдельным мурзам и князьям, «казаковавшим» в Поле, на свой страх и риск совершать набеги на русские украины. Примером такого набега может служить случай, упомянутый в летописи под июлем 1492 г.: «Приходиша татарове ординские, казаки, в головах приходил Тимишом зовоуть, а с ним двесте и 20 казаков, в Алексин, на волость на Вошань и пограбив и поидоша прочь». 64 служилых человека великого князя под началом голов Ф. Колтовского и Г. Сидорова (уж не родственник ли нашего Степана?) отправились в погоню за татарами, «и оучинися им бой на поли промеж Трудов и Быстрыя Сосны, и оубиша погани великого князя 40 человек, а татар на том же бою оубиша 60 человек, а иные едучи татарове в Ордоу ранены на поути изомроша»⁶¹. Нечто подобное произошло и на Рязанщине годом позже, когда «татарове, казаки ординские», внезапно («изгоном») пришли «на Рязанские места, и взяша три села, и поидоша вскоре назад»⁶².

Увы, сохранившиеся источники ничего не сообщают нам об участии юного Степана Сидорова в борьбе с такими казаками» (равно как и о том, как именно была устроена на Рязанщине пограничная и сторожевая служба). Но вот где мог получить свое пускай и не боевое, но крещение юный сын боярский, сказать, пожалуй, можно (хотя, конечно, это только предположение). Речь идет о большом выходе русских полков в Поле, предпринятом в 1491 г. В мае этого года крымский «царь» Менгли-Гирей, друг и союзник Ивана III, прислал в Москву гонца Кутуша с посланием, в котором молил московского государя о помощи («прислал бити челом к великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии царь крымской Мин-Гирей, что идут на нево ардынские царевичи Сеит да Охмет с силою»⁶³). Ивана III такое развитие событий совершенно не устраивало – Ахметовичи, дети «царя» Ахмата, того самого, который в 1480 г. «стоял» на Угре со своей ратью, были врагами «московского». Поддержка Менгли-Гирея соответствовала его планам дальнейшего ослабления Большой Орды, и потому «князь великы на помощь крымскому царю Менли Гирею отпустил воевод своих в поле ко Орде», князей П.Н. Оболенского и И.В. Репню Оболенского, «да с ними многых детей боярьскых двора своего, да Мердоулатова сына царевича Сатылгана с уланы и со князи и со всеми казаки послал вместе же со своими воеводами». Своих воевод по приказу Ивана отправил казанский «царь» Мухаммед-Эмин и брат великого князя Борис Васильевич (другой брат, Андрей, проигнорировал требование старшего брата и своих ратных людей в Поле не отправил)⁶⁴.

В летописи состав русско-казанского воинства, отправившегося в Поле против Ахматовичей, прописан не весь, в сокращенном виде, чего не скажешь о дипломатической переписке Ивана с Менгли-Гиреем. 21 июня того же года московский государь писал своему «брату», что вместе с его людьми и ратными от казанского «царя» на встречу Ахматовичам отправились и «сестричев моих резанских обеих воеводы» (рязанские князья Иван и Федор были детьми Василия Ивановича, великого князя Рязанского, и сестры Ивана III Анны)⁶⁵. И поскольку предприятие это было совсем немаленьким, то вероятность того, что 16-летний Степан Сидоров поучаствовал вместе с другими рязанским «воинниками» в этом «Польском походе», достаточно велика.

Следующий раз рязанцы ходили в «Польской поход» спустя 10 лет, в 1501 г., и снова этот выход был связан с борьбой Менгли-Гирея и Ивана III с Ахматовичами. В июле этого года в Москву прибыл сын боярский Ф. Кушелев с грамотами от московского посла в Крыму И. Мамонова, а с ним «царский татарин» Кутуш с письмами Менгли-Гирея Ивану III. Крымский «царь» отписывал Ивану, что-де Ахматовичи, «содиначившись», намерены идти в верховья Дона, с тем чтобы соединиться там с литовской ратью. Узнав об этом, хан собрался выступить навстречу своим природным врагам, но при этом попросил у Ивана «к нам на пособь десять тысяч человек посадив на конь к нам пришли, и хотя пак одну тысячу наперед пришли, прикажи», а к ним, вприбавку, русскую «судовую рать», а «в судех пушки и пищали»⁶⁶.

За Иваном дело не стало. Отправляя спустя две недели Кутуша обратно, он писал хану, что верный союзническому долгу и братской дружбе, «ныне посла есмя на поле на орду Махмет-Аминя царя да и брата твоего царевых Нордоулатовых уланов, и князей и казаков с ним есмя послали, да и русскую рать с ним есмя послали» с наказом, как пойдут Ахматовичи против Менгли-Гирея, «идти на их орду» и улусы их «имать», и быть «у них на хребте и недружбу бы им чинил, сколко им Бог пособит»⁶⁷. Разрядные книги позволяют уточнить, кто именно вошел в состав русской пособной рати – «великой княгине резанской (Аграфене Федоровне, вдове великого князя Рязанского Ивана Васильевича. – В. П.) велел князь великий послати воевод Сунбула Тутыхина (двоюродный брат отца Степана Сидорова Григория. – В. П.) да Микиту Инкина сына Измайлова, а князю Федору (брату покойного рязанского великого князя. – В. П.) велел послать Матвея Булгака Денисьева»⁶⁸.

Поход по уже известному маршруту снова, как и прежде, обошелся без боевых столкновений. Менгли-Гирей и Ахматовичи, постояв некоторое время друг против друга «усть Сосны» в укрепленных таборах («крепость учинив») и учинив «стравку» (т. е. прощупав намерения и силу друг друга в серии стычек удальцов-богатуров), после чего крымский «царь», сославшись на то, что де кони у него устали, а корму нет, и к ордынскому «царю» помощь идет, не дождавшись подхода рязанско-казанской рати, повернул назад⁶⁹. Ну а раз хан ушел, то и смысла продолжать новый «польской поход» не было. В итоге посланная Иваном III «пособная рать» тоже повернула восвояси⁷⁰. И, поскольку в этой экспедиции снова, как и в прошлый раз, принимали участие все рязанские полки, то вряд ли Степан Сидоров, которому к тому времени исполнилось 25–26 лет, остался в стороне.